Annotation

Ксюша Коша

Ксюша Коша

Другая мама

Другая мама

- А я хочу другую, хорошую маму! - когда Полли говорила это, внутри у Катерины все обрывалось. Она никак не могла привыкнуть к этой простой, в сущности, фразе. Полина заявляла об этом желании, как и обо всех прочих, по-детски бесхитростно и открыто, а потому особенно жестоко, и каждый раз Катьку будто кто-то бил по щеке наотмашь.

Впервые Полли сказала это в пылу одного из многочисленных капризов. Она хотела куклу, и несмотря на то, что дома ее ждали пять таких же пластиковых улыбчивых красавиц с блестящими синтетическими волосами, Полли едва ли не плакала, топала ногами, надрывалась на весь магазин, и, в конце концов, когда Катька вышла из себя, выкрикнула: "Я хочу другую, хорошую маму!"

Катька замерла, словно подстреленная, предательски, со спины, навылет. Полли, уже не сдерживаясь, начала реветь, а она так и стояла неподвижно, в беспощадном прожекторном сиянии ламп торгового зала, и пластиковые красавицы пялились на нее из-за своих идеальных розовых домиков и скалили белоснежные зубы.

Полли, конечно, успокоилась. К вечеру она и думать забыла и о кукле, и о своем мимолетном горе. Но Катька долго не могла уснуть, слова дочки стояли в горле комом. "Ведь я же не плохая мать, - думала она, - ведь я же делаю для нее все, ведь нужно воспитывать. Она вырастет и поймет, и я расскажу ей об этом, и мы посмеемся вместе". Но все это будет еще очень не скоро, а сейчас Катерине было горько, обидно, и она ощущала беспомощность, которой впервые ничего не смогла противопоставить.

- Хочу другую маму! - упрямо и мстительно повторяла Полли, когда Катька тащила ее, еще сонную, по холодным улицам в садик.

- Хочу другую маму! - ныла Полли, когда Катька, сама трясясь и переживая, сидела с ней в длинной очереди к врачу, потому что со вчерашнего дня у Полли болело ухо, и она капризничала и не спала пол ночи, и Катя не спала, страдая вместе с ней. Неумолимо приближалось утро, надо было идти на работу, сводить баланс, прятать куда-то лишнее, находить недостающее. Но в начале шестого ухо продолжало болеть, и Катька, позвонив начальнику, повела дочь в поликлинику, где они заняли очередь среди таких же уставших мам и детей, и Полли заныла, что хочет другую, хорошую маму.

"Она не спала, и ей больно, - сказала себе Катька, - нельзя сейчас сердиться".

-Детка, - терпеливо начала Катерина, - у всех у нас есть только одна мама. И я - твоя мама, а ты - моя дочка. И я очень тебя люблю. И не хочу никакой другой дочки, кроме тебя.

Полли замолчала, обдумывая услышанное, глубоко вздохнула, словно смиряясь с этим фактом. Этот вздох задел Катерину, но, конечно, она не подала виду.

- Ты самая лучшая девочка на свете, - продолжила она, обнимая дочь, - но ты очень меня огорчаешь, когда так говоришь. Понимаешь?

Катерина подбирала слова, будто брела на ощупь, Полли смотрела мимо, куда-то в конец длинного казенного коридора, стены которого были разрисованы солнышками и веселыми божьими коровками. Потом покивала, обернулась и как будто хотела что-то сказать, но над белой дверью быстро мигнула лампочка, приглашая их войти.

Другая мама неожиданно вернулась в августе, когда Катерина уже почти вовсе забыла о ней. Полли все так же не любила рано вставать, капризничала и проявляла характер, но другой мамы вроде бы больше не желала.

Они тряслись в вагоне пригородной электрички на излете августа, непривычно жаркого и душного до головной боли, палящего, словно солнце в вечном зените. Ехать предстояло не дольше сорока минут, но в нагретом за день вагоне Катерина чувствовала себя словно внутри закупоренной бутылки. Поднятые форточки не помогали дышать, и тонкая блузка противно липла к спине, но впереди маячили две недели покоя и отдыха на даче, которую бывший муж благородно оставил им с Полли, чтобы летом было куда сбежать из раскаленного городского котла.

Рабочий день еще кончился, и вагон в этот час был почти пустой. В дальнем конце вагона хохотала компания подростков; дремал, уронив голову на рюкзак, дедок; да напротив сидела пожилая женщина с маленькой сумочкой на коленях. Ее губы, уже почти стертые с лица годами, были ярко накрашены помадой, и рот казался нарисованным.

Когда до их станции оставалось три остановки, двери вагона разъехались, и между ними втиснулась крепкая тетка с неопрятными прилипшими ко лбу прядями крашеных волос и клетчатой сумкой. Без всякого выражения, словно перечисляя остановки на пути, перекрикивая школьников и стук колес, тетка оглашала перечень содержимого сумки: "Мороженое, вафельный стаканчик, рожок, эскимо, холодные напитки, сухарики, чипсы, лимонад!"

- Мама, мороженое, - тут же заканючила Полина.

- Потерпи, детка, приедем, пообедаем, потом мороженое.

Катерина взглянула на тетку неприязненно, ожидая, что Полли теперь разразится слезами, и до самой их остановки будет насуплено шмыгать носом. Но Полли ничего не сказала, прилипла к окну - к счастью, электричка пронеслась мимо целого стада коров, пятнистых, рыжих и белых, и Полли, как всякий городской ребенок, считала их за диковинку и не хотела упустить это зрелище.

- Мы лучше купим в нашем магазине, твое любимое, - примирительно добавила Катерина.

Женщина напротив достала из сумочки кошелек, остановила мороженщицу, интеллигентно попросила:

- Будьте любезны, эскимо "Как раньше".

Да, оно действительно как раньше. Нет, такого не помню, пожалуйста, сдача, - они перекидывались ничего не значащими фразами. Вспыхнула на солнце оберточная фольга, тетка с сумками пошла дальше, повышая без того зычный голос на подходе к школьникам, чтобы те не пропустили ее и что-нибудь взяли. Женщина ела эскимо нарисованными губами, невольно переводя взгляд с Полли на Катерину.

- Не хочу сбивать режим. Если сейчас съест мороженое, потом обедать не будет, - зачем-то сказала Катерина, будто извиняясь, хотя извиняться было не за что. "Если на то пошло, эта дама сама могла бы вести себя тактичнее и отсесть, коли уж так не терпелось. Мест-то полно", - с внезапной злостью подумала Катерина.

- Дисциплина важна, - вежливо кивнула женщина. Она извлекла из сумочки старомодный тканевый платок, промокнула губы. Помада стиралась, и рот будто стирался вместе с ней, превращаясь в маленький красный кружок.

"Мне мама тоже не разрешала есть сладкое перед едой", - обратилась дама уже к Полли со слащавой интонацией взрослого, давно забывшего не только о том, каково это - иметь маленьких детей, но и даже факт того, что она сама когда-то была ребенком. Она раздражала Катерину все сильнее, от духоты начало мутить, хотелось ответить что-то резкое, несмотря на то, что в словах женщины не было ничего оскорбительного. Полли, казалось бы, вовсе безразличная к разговору, вдруг сказала:

- А другая мама мне разрешает.

Сказала как будто между делом и снова отвернулась к окну, где за стеклом неслись, смешиваясь в живое полотно Монэ, поля, дороги, сады и перелески.

У Катерины сбилось дыхание, ритмичный стук колес превратился в грохот. На лице дамы мелькнуло недоумение. Она посмотрела на Полли уже пристальнее:

- У тебя есть другая мама?

Полли неохотно оторвалась от окна и подтвердила терпеливо, как только дети объясняют взрослым вещи простые и очевидные:

- Да. Я сейчас с этой мамой, а потом буду с другой.

Дама приподняла брови, посмотрела на Катьку, улыбнулась краешком отсутствующего рта, почти заговорщически, делая вид, что понимает игру, ведь все дети - такие фантазеры, милочка, мы-то знаем.