– У меня уважительная причина, отец! – спокойно ответила Изора. – В шахте Пюи-дю-Сантр случилось несчастье. Я узнала об этом утром из газеты и…

– И приехала, чтобы потолкаться среди чернолицых? – сухо оборвал ее отец. – Сколько раз я тебе говорил, чтобы ты с ними не якшалась!

Бастьен Мийе сплюнул на землю, поправил свой бархатный каскет[12]. Блеклые карие глаза под густыми, кустистыми седеющими бровями смотрели на мир угрюмо, а на окружающих – еще и с неизменным презрением. Нос у него был крупный, над тонкими губами – черные с сединой усы, тяжелый подбородок скрывала окладистая борода, придающая лицу еще более устрашающее выражение.

Изора не стала возражать. Она привыкла отвечать на родительскую холодность той же монетой, но так, чтобы никто не смог упрекнуть ее в непочтительности или непослушании.

– Садись, отвезу тебя в шатó[13].

Изоре пришлось подчиниться. Она взобралась на сиденье рядом с отцом, пристроила чемодан за спинкой.

– Н-но, Фантош! – прикрикнул фермер на свою кобылку.

– Нашу лошадь убило камнем в забое, – сказала Изора отцу.

– С того дня, как я продал ее компании, она уже не наша, – буркнул тот в ответ.

Двуколка сорвалась с места. Подгоняемая ударами, лошадка сразу пошла рысью. Бастьен Мийе направил ее вниз по улице, ведущей к мэрии, потом – в квартал Ба-де-Суа. Когда же они, наконец, выехали на проселочную дорогу, он пустил лошадь галопом.

– Будь полюбезнее с госпожой графиней. Она ждет от тебя объяснений и извинений. Что я об этом думаю, узнáешь вечером, в присутствии матери.

– Хорошо, отец.

Ее синие глаза затуманились душевной болью, не отпускавшей ни на мгновение. Обитые сталью колеса двуколки со скрипом подскакивали на неровной дороге, и, занятая своими мыслями, Изора покачивалась в такт. Она отказывалась принять правду, пыталась вытравить из памяти мучительные моменты, которые только что пережила на площади шахтерского поселка. «Тома не может жениться на Йоланте! – вертелась в голове назойливая мысль. – Но ведь о свадьбе уже объявлено! Через несколько дней она станет для всех мадам Маро, Онорина начнет называть ее „моя невестка“, а Гюстав будет утром и вечером целовать в лоб, как собственную дочку. Но ведь это я должна была войти в их дом, мне было уготовано место у алтаря в церкви!»

Она украдкой посмотрела на профиль отца и, окончательно отчаявшись, понурила голову. Бастьен Мийе никогда бы не дал своего согласия. «Даже если бы Тома выбрал меня, мои родители не позволили бы нам пожениться!» Изора едва не задохнулась от возмущения и бессильной ярости. У нее вдруг разом заболело все тело. Захотелось закричать, соскочить на землю.

– Отец, я плохо себя чувствую. Если можно, я схожу к графине завтра или хотя бы сегодня вечером. Пожалуйста…

Она впервые просила отца о снисхождении, признавала свою слабость. Бастьен Мийе сначала удивился, потом задумался. Но уже через мгновение скривил рот в насмешливом оскале:

– Надо же! А когда ты бежала с вокзала в поселок, у тебя ничего не болело? Мадемуазель так ослабла с тех пор, как перебралась жить в город! Никчемная девчонка, ты будешь делать что велено, а не то… Уж я освежу тебе память! Госпожа графиня здесь всему хозяйка. Завтра щелкнет пальцами – и прощай, моя ферма! Мы обязаны угождать ей во всем, слышишь меня? Во всем! Ведь она подыскала тебе такое выгодное место. Так что прекращай прикидываться и ныть!

Вдалеке, в долине, уже показались остроконечные крыши господского дома. Отец старательно погонял лошадь, и очень скоро они оказались у ворот. Изора старалась дышать глубоко, чтобы хоть немного успокоиться.

– Простите меня, отец.

Мужчина передернул плечами, в который раз сетуя на жестокость судьбы, отнявшей у него двух сыновей и оставившей взамен молчаливую девчонку с кукольным личиком, которую он никогда не любил. Со своей стороны, Изора давно перестала задаваться вопросом, почему люди, которые произвели ее на свет, так к ней относятся. По ее убеждению, немалую роль в этом сыграл фатум. Кто-то рождается в дружной семье, где родители заботятся о своем потомстве, кому-то везет меньше. Пока были живы братья, она получала от них немного внимания и ласки. Пусть даже они и смотрели на сестренку свысока и подтрунивали над ней, правда, беззлобно, – они ее любили. Увы, война украла у нее сначала Эрнеста – старшего, черноволосого и синеглазого, как и сама Изора, а потом и Армана – красивого парня со светло-каштановыми кудрями и орехово-карими глазами.

– Приехали! – объявил Бастьен Мийе. – Ступай!

Шатó-Феморо вносил светлую нотку в серо-рыжий осенний пейзаж. Известняковый фасад, обрамленный красивыми темно-зелеными елями, отражался в зеленых водах маленького пруда.

Ферма Мийе – несколько приземистых построек с примыкающей к ним голубятней – располагалась напротив элегантного господского жилища, правда, на некотором удалении. Пастбища для лошадей и коров раскинулись на склонах трех пологих холмов. Естественно, в это время года они пустовали. Над окрестностями стояла странная, тягостная тишина.

Изора спрыгнула на посыпанную белым гравием дорожку и, больная от тоски, направилась к замку. Образ улыбающегося Тома, к которому она постоянно обращалась мыслями, больше не согревал ей сердце. Пленник шахты, поддавшийся чарам белокурой Йоланты, – тот, кого она так любила, – перестал посещать ее грезы.

Тома смотрел на желтое пламя лампы, переданной ему отцом, и не верил своим глазам. Благодаря бреши, проделанной в нагромождении камней и осколков деревянной обшивки, у них снова появилась связь с внешним миром. Молодой углекоп обрадовался бы еще больше, если бы у Пьера ничего не болело и он тоже мог свободно передвигаться, вместе с ним дожидаясь спасения. Если бы… Измученный лихорадкой мальчик снова провалился в дремоту.

– Потерпи, малыш! – твердил Тома, сжимая его горячие пальцы. – Слышишь, какой грохот устроили наши товарищи? Недавно произошел еще один обвал – подмыло стену в галерее, но они нас все равно вытащат!

Сатурнен Рико по прозвищу Фор-ан-Гель[14] крикнул в пролом своим раскатистым голосом:

– Эй, Тома! Тебе посылка! Настой цикория в термосе, фляга со свежей водой, печенье, хлеб с сыром. Как там маленький Пьер, держится?

– Он без сознания, и запах от ноги идет жуткий. Нужно доктора, и побыстрее!

– Док скоро будет, можешь не волноваться! – ответил Сатурнен, прижимаясь всем телом к камню с противоположной стороны и просовывая в пролом продукты. – Только чем он поможет? Держитесь там оба, а мы свое дело сделаем!

С сожалением оставив Пьера, Тома приблизился к отверстию в стене из обломков, которой их заперло. Он принял термос и завернутую в полотенце еду.

– Как ты, сынок, держишься? – спросил другой голос – голос Гюстава Маро.

– Да, пап, я в порядке.

– Держи-ка, Фор-ан-Гель! Передай ему еще кое-что! – попросил отец.

Где-то рядом послышалось ржание. Тома растрогался чуть не до слез.

– Слышишь, Пьеро? В шахте работают лошадки, и они тебя спасут! Эй, Фор-ан-Гель! Вы запрягли Датчанина – любимую лошадь Пьера?

– Мог бы и не спрашивать! – отозвался угольщик. – Самую малость осталось потерпеть: теперь мы будем работать без роздыху, пока вас не вытащим!

Мужчины смогли даже пожать друг другу руки. Одновременно Фор-ан-Гель передал Тома круглый медальон на тонкой золотой цепочке с выгравированным изображением Девы Марии. Юноша тотчас прижал его к губам.

– Йоланта!

Не было необходимости рассматривать украшение, он и так знал, что на обороте медальона начертано «Йоланта Амброжи» и дата ее рождения. Невеста нашла чудесный способ сообщить ему, что любит и надеется.