– Странная девушка. Не знаю, подходит ли такое слово… Но Тома часто так говорит: странная. А я не смогла придумать, как это будет по-польски…

– Правильнее будет сказать, у Изоры есть свои чудачества. Но упрекнуть ее не в чем, – возразила Онорина. – С ранних лет жизнь у нее не сладкая. Родителям нужны были только мальчики, помощники, вот ее и пинали без конца. Сначала отдали кормилице, а когда забрали, дома малышку ждали одни оплеухи и издевательства. По четвергам она часто околачивалась возле нашего поселка. Неудивительно, что Тома, при его доброте, стал ее опекать. Однажды он привел Изору к нам. Я как раз пекла бриоши. Девочка примостилась у меня на кухне, и вид у нее был такой, словно в раю оказалась. Пригрелась возле печки и молчит, как рыбка, а мордашка счастливая… А у самой кофточка серая и деревянные сабо – при том, что ее родители, Мийе, вполне могли купить ребенку ботиночки. Так нет же! Одно я знаю точно, Йоланта: с тех пор, как оба ее старших брата погибли на фронте, Изоре приходится туго. Что бы она ни делала, мать осыпает ее упреками, а отец подыскивает подходящего жениха – крепкого, чтобы мог работать на ферме. Бедная девочка вздохнула свободнее, когда получила работу в городе, уж можешь мне поверить!

– Я ей сочувствую, – отозвалась Йоланта, но как-то неубедительно.

Изора тем временем уже пробиралась сквозь толпу, собравшуюся возле конторы горнорудной компании. Здесь было много углекопов в робах и касках, с серыми от пыли лицами. Они готовились к спуску в забой – сменить товарищей, которые проработали там много часов подряд.

Их жены стояли тут же, причем большинство женщин молились, перебирая четки. Матери, сестры, дети, рабочие стекольного завода, старики – сплоченные единой надеждой, все ждали, когда же извлекут тех двоих, которых земля, уподобившись алчному и безжалостному монстру, затаившемуся в глубине шахты, удерживает в своих каменно-водяных ладонях. По меньшей мере, такую картину происходящего нарисовало Изоре ее воображение…

– Есть новости? – спросила девушка у стоящего рядом мужчины, даже не взглянув на него.

– Должны вот-вот поднять мертвую лошадь, – отозвался он. – Здравствуй, Изора!

Изумленная, она обернулась. Крайняя бледность и печальное выражение лица растрогали бы Жерома Маро, если бы он мог видеть. Юноша был слеп, что, впрочем, не помешало ему уловить в ее интонации отчаяние.

– Это ты, Жером! – тихо проговорила она. – Извини, я тебя не заметила. Здесь столько народу!

– Не извиняйся. Ты не можешь сделать ничего такого, что бы меня обидело. И я представляю, как ты волнуешься за моего брата.

Из всего семейства Маро только Жером догадался, что Изора души не чает в Тома. Внезапная слепота, казалось, обострила остальные чувства, в том числе и восприимчивость к эмоциям окружающих.

Это случилось под Верденом. Задело осколком снаряда… Домой, к семье, вернулся молодой инвалид с небольшой пенсией. С тех пор Жером носил на глазах черную повязку, чтобы не пугать окружающих пустыми бесполезными глазницами.

– Как бы мне хотелось им помочь, сделать хоть что-нибудь! – воскликнул он. – В шахту меня брать не хотят, хотя я научился передвигаться в полной темноте. Как невыносимо – ждать сложа руки, когда Тома с Пьером в беде!

– Мы молились в церкви с твоей матерью и Йолантой, – смущенно проговорила девушка.

– Ну да, Йоланта – моя будущая невестка, если даст Господь… Тебе, крошка Изора, новость разбила сердце, – добавил он шепотом.

– И вовсе нет, мне все равно! – соврала Изора таким же тихим доверительным тоном. – Мое сердце разбилось давно. Хочу тебе напомнить, что война, лишившая тебя зрения, забрала у меня двух братьев, которых я любила…

Жером Маро с горькой усмешкой кивнул. Он уже собирался ответить, когда в толпе послышались взволнованные возгласы. Изора тоже тихонько ойкнула.

– Там твой отец!

В тусклом свете ноябрьского дня все смотрели на Гюстава Маро. Его лицо и ладони были в земле, рабочая одежда – в пятнах грязи. Он вскинул руки, призывая собравшихся к спокойствию.

– Они живы! – крикнул он. – Мой сын Тома и Пьер Амброжи. Мы пробили, наконец, брешь и передали им лампу. Пока всё. Ни сегодня вечером, ни ночью мы до них не доберемся. Зато теперь можем передавать воду и еду.

Пятидесятидвухлетний углекоп устремил на толпу печальный, но исполненный непоколебимой уверенности взгляд. К нему уже спешили Онорина с Йолантой. Люди с уважением и сочувствием расступались перед ними. Все в поселке знали мельчайшие детали недавней трагедии. Юную польку жалели вдвойне, ведь пленниками завала оказались ее жених и родной брат. От всей души сопереживали и матери Тома: Онорина Маро слыла женщиной доброй, набожной и деятельной – в поселке ее любили.

– Бедная мадам Маро! – вздохнула пожилая крестьянка, которую на площадь привело любопытство.

– Еще бы! – подхватила супруга одного из угольщиков. – Ее Жером – слепой, а младшая девочка – в санатории. Не хватало только, чтобы Тома, такой славный парень, не вышел из шахты!

Эти слова долетели до Изоры, стоявшей в паре метров от кумушек. «Кликуши! Слетелись, как вороны на падаль!» – подумала она, дрожа от возмущения.

Ей на плечо опустилась сочувствующая рука. То был Жером Маро, и Изора в ожесточении оттолкнула его.

– Я не нуждаюсь в твоей жалости! – процедила она сквозь зубы.

– А я уверен, что нуждаешься! – спокойно возразил он. – Когда-нибудь сама поймешь. Я собираюсь написать сестрам Адели и Зильде, чтобы они в своем монастыре помолились за тебя. Я думаю, Изора, что ты, как никто другой, нуждаешься в божественном милосердии.

– Замолчи! – велела ему девушка и пошла прочь.

Ей снова пришлось потолкаться, чтобы подойти к входу в шахту. Йоланта, рыдая, умоляла Гюстава Маро передать Тома ее крестильный медальон.

– Он принесет ему удачу! – всхлипывала она. – Я так молила Господа, и он меня услышал! Тома остался жив!

– Не плачь, моя девочка, – отвечал ей пожилой углекоп. – Тома в порядке, я даже смог пожать ему руку, а вот твоему брату камнем ногу привалило. У него сильный жар, и за то время, пока мы пробьем лаз… Продолжай молиться, Йоланта!

– Пйотр? Пресвятая Дева, мой бедный брат! А папа? Где папа?

– В забое, копает вместе с остальными. Мы взяли еще пару лошадей, чтобы вытащить труп несчастного коняги, старенького Пашá. Ну все, мне пора спускаться!

Гюстав Маро поцеловал Йоланту в лоб, легонько провел рукой по щеке жены. Растроганная Онорина закрыла глаза, давая понять без слов, как сильна ее вера в супруга и в добрую волю других углекопов, готовых отдать жизнь за товарища.

– Иди, муж мой, и да хранит тебя Господь! – прошептала она.

Изора поежилась от горечи и отвращения. Ей было невыносимо видеть семейную идиллию – и то, как Гюстав Маро поцеловал Йоланту в лоб, и его нежность по отношению к жене. В голову пришла жуткая мысль, что, пока она отсутствовала в поселке, все подстроили специально, чтобы побольнее ее ранить, заставить ощутить себя отверженной. «Я уехала в Ла-Рош-сюр-Йон второго октября… – Мысли беспорядочно мелькали в ее воспаленном мозгу. – Как я радовалась, что получила место в частной школе! Тома проводил меня на вокзал, к поезду, и даже занес в вагон мой чемодан. Улыбался мне… Пожелал благополучно добраться. Я уже тогда знала, что он встречается с этой девушкой, полькой, но кто бы мог подумать, что они так скоро соберутся жениться?»

Уйти совсем Изора была не в состоянии – она просто отошла от толпы и остановилась перед фасадом стекольного завода. Девушка слишком поздно заметила стоящую неподалеку двуколку. Лицо сидящего в ней отца, казалось, окаменело от гнева. Он жестом приказал ей подойти. Ни убежать, ни спрятаться… Изора, понурившись, приблизилась к повозке.

– Почему ты здесь? Тебя ждет мадам графиня. – Глаза отца налились кровью. – Как будто без тебя неприятностей мало… Та дама, хозяйка школы, прислала телеграмму. Говорит, ты сорвалась и уехала без всякой уважительной причины.