Тома тронул его за плечо, и мальчик застонал.

– Малыш, ответь мне, не засыпай! Тебе нельзя сейчас спать! – вскричал он.

В отчаянии молодой человек снова взялся за камень, которым Пьеру придавило ногу. Ранее Тома нашел прочный кусок дерева и, подсунув под валун, пытался сдвинуть его с места, но тот сидел слишком крепко.

Тяжело дыша, он снова ощупал ногу Пьера от паха до колена. Она распухла и была очень горячей. Тошнотворный запах, кажется, только усилился.

– Господи! – вырвалось у него. – Господи всемогущий, спаси его, спаси нас!

И, поддавшись страху, он беззвучно заплакал. Пьеру всего четырнадцать, и стольким мечтам еще только предстоит сбыться…

Пройдя через двустворчатую дверь, ведущую внутрь церкви – в импозантное здание с низкой колокольней и треугольным фронтоном, – Изора как будто вернулась в детство. Она снова увидела себя в белом платье первопричастницы с освященной свечой, украшенной восковыми красными лентами, которые ради такого случая купили ей родители… «На голове у меня был веночек из шелковых цветов и маленькая вуаль, и я представляла себя невестой. Я молилась Иисусу и Пресвятой Деве, но глазами все время искала Тома, – перебирала она в памяти приятные моменты. – А когда наткнулась на него взглядом, он улыбнулся. Такой красивый – светлые волнистые волосы, зеленые золотистые глаза, пухлые губы! Я была уверена, что он любуется мной – мной одной!»

Преклонив колени на молитвенную скамеечку, Изора стояла с закрытыми глазами между Онориной Маро и Йолантой. Столько картинок из прошлого промелькнуло у нее перед глазами, столько упоительных воспоминаний всколыхнулось! В день ее первого причастия Тома отпраздновал свое семнадцатилетие.

Все девушки поселка заглядывались на него – высокого, загорелого, с веселым и общительным нравом. Тома имел доброе сердце, что, впрочем, не мешало ему подтрунивать над близкими. Но то было до войны… Он по сей день остался приветливым и открытым, но заразительной веселости поубавилось. Он реже смеялся, как будто его до сих пор преследовали воспоминания об ужасах, пережитых на фронте. «Господи, сохрани его! – взмолилась Изора. – Ты, который есть воплощение любви и милосердия, сделай так, чтобы он снова мог вдохнуть аромат лугов, порадоваться солнечному свету!»

Йоланта Амброжи рядом с ней тоже молила небесные силы о помощи. Понурившись и сгорбив спину, она едва заметно шевелила губами, вкладывая в молитву всю силу обуревавших ее чувств. Она обожала Тома, но у ее печали имелась и другая причина. «Господи, не допусти моего бесчестья! Не дай мне опозорить имя моего отца! Тот, кого я люблю, обещал жениться, ведь мы согрешили, и я ношу под сердцем плод этого греха. Плод сладкий, и прегрешение было сладким…Господи Иисусе, ты учил нас прощать обиды, так прости же и ты наш грех!»

Красавица полька перекрестилась. Тяжесть на душе не давала дышать. Йоланта ненавидела шахту с ее мрачными коридорами и болезнетворным дыханием. Сортируя уголь вместе с другими женщинами, она часто замирала, услышав, как ей казалось, отдаленное размеренное рычание – словно в глубинах земли проснулось ужасное чудовище, которое вот-вот выскочит и сожрет их всех, мужчин и женщин, «чернолицых», «галибо» и «кюль-а-гайет».

Выйти замуж за Тома, родить ему ребенка означало попрощаться с этим темным, кишащим угрозами миром. Она могла бы дни напролет проводить в доме свекров Маро – заниматься вязанием, готовить, работать в огороде, который примыкает к дому с тыльной стороны.

Что касается Онорины Маро, она молилась то Пресвятой Деве, то Богу-отцу, то Богу-сыну. Молитвы ее, пусть и сбивчивые, имели силу, какую способна вложить только мать, чей сын оказался в смертельной опасности и чья одиннадцатилетняя дочка боролась с туберкулезом. «Пречистая Мария, благословенная матерь Господа нашего Иисуса, сохрани моего сына, моего Тома! Верни мне его живым и здоровым, чтобы я могла его обнять, чтобы он взял в жены девушку, которая сейчас, должно быть, казнится за то, что согрешила с моим мальчиком! Она его любит, видит бог, очень сильно любит!»

Ее безмолвные мольбы оборвал глухой стон Йоланты. Согнувшись пополам и прижав руку к животу, девушка плакала навзрыд.

– Тебе нехорошо? – В голосе будущей свекрови слышалась неприкрытая тревога.

– Мне страшно, мадам Маро, мне так страшно, что живот сводит от боли. С вашего позволения я пойду обратно, к шахте, и побуду лучше там.

Изора наблюдала за происходящим с равнодушным, чуть презрительным выражением. Онорина это заметила.

– У Йоланты и Тома скоро свадьба, – сообщила она. – Все уже знают.

Ее слова произвели ошеломляющий эффект. Изора, насколько хватило сил, постаралась унять дрожь во всем теле – результат крайнего возмущения, безграничной ярости. Это был удар в самое сердце, но сохранить видимость безразличия просто необходимо. Пылкое чувство, которое она испытывала к Тома, – ее секрет, и она надеялась, что о нем не знает никто, и прежде всего – объект ее обожания.

– Неужели? – спросила она едва слышно. – Какая неожиданность…

– Откуда бы ты узнала, ты ведь получила место воспитательницы и уехала в Ла-Рош-сюр-Йон! – всхлипнула Йоланта. – Тома сам хотел тебе сказать.

– Конечно, хотел! – подхватила Онорина. – Он собирался написать тебе и поздравить с днем рождения, а тут такое несчастье…

Изора, которая еще не до конца оправилась от потрясения, улыбнулась. У нее были все основания гордиться своей должностью в частной школе, полученной благодаря доброте Клотильды де Ренье. Дочь простолюдинов, эта дама вышла замуж за графа, удовлетворив тем самым свое стремление к роскоши и высокому положению в обществе. Родители Изоры, Люсьена и Бастьен Мийе, со времен женитьбы арендовали ферму в усадьбе графа де Ренье. Земля в тех краях давала хороший урожай, и положение фермеров считалось весьма завидным.

Появление в церкви четвертого персонажа оборвало разговор в самом начале. Это был отец Жан, поселковый кюре – благообразный мужчина лет шестидесяти, высокий и седовласый, в чьих ясных голубых глазах отражались глубочайшая доброта и живой ум. Он поприветствовал женщин кивком. Вид у него был мрачный.

– Моя дорогая Онорина, вас-то я и ищу! – воскликнул он. – Вместе с моими прихожанами я стоял возле входа в Пюи-дю-Сантр, когда снизу пришла плохая новость. Спасательные работы пришлось приостановить. Галерея, в которой находились спасатели, частично обвалилась из-за дождей, ливших несколько дней не переставая. Одну лошадь из тех, что вывозят из шахты обломки, убило большим камнем. Сперва нужно вытащить наверх тело несчастного животного, оно затрудняет движение.

– Убило лошадь? Которую? – дрожащим голосом поинтересовалась Изора.

– Затрудняюсь сказать, дитя мое! – удивился вопросу священник.

На лице отца Жана промелькнула едва заметная улыбка. Он знал, что отец Изоры на протяжении многих лет продает горнорудной компании лошадей. Животные, которых он выращивает на ферме – крепкие, среднего роста, – прекрасно подходили для работы под землей. Все, что требовалось от тягловой лошади в шахте, – так это выносливость и податливый нрав.

– Мне очень жаль, – добавил он мягко и вздохнул.

Ему только что пришла в голову мысль, что девушка, должно быть, видела, как лошадки растут на родительской ферме, и их участь не может оставить ее равнодушной.

– Нет, это я, глупая, задаю такие вопросы, когда опасность угрожает людям! – пробормотала Изора, поворачиваясь, чтобы уйти. – Сейчас не время думать о лошадях…

Онорина с Йолантой проводили ее взглядом до порога церкви. Поведение девушки показалось им нелогичным, но обе были слишком заняты своим горем, чтобы задумываться о подобных вещах. Судьба Тома и Пьера – вот что их волновало. Будущие свекровь с невесткой попрощались с кюре, и тот легким касанием перекрестил обеих.

– Будем уповать на Господа нашего! – просто сказал он.

По дороге к шахте Пюи-дю-Сантр Йоланта, несмотря на природную застенчивость, осмелилась высказать свое мнение: