Я бы хотела отвлечься на восхитительный букет ярких гербер в его руках, но вместо этого неосознанно потянулась к горлу, которое ощутимо сильно першило. Из него вырвался не то хрип, не то всхлип, когда воспоминания лавинообразно наложились одно на другое и водоворот вчерашних событий привнес в мою жизнь правду. Правду, от которой хотелось выть, крошить стены, рвать на голове волосы и больше никогда не быть прежней.
Я видела его глаза, но одновременно с этим не видела ничего и все сразу. Обсидиановые мантии, голодные, багровые взгляды, бескровные улыбки и певучие увещевания; боль от удара, звон в ушах и тепло маленького тельца совсем рядом. Его страх, мой страх, его смерть, конец моей прежней жизни… Внутреннее опустошение заглатывало меня целиком, будто форель свежую наживку.
Было бы гораздо легче, если бы я могла утонуть в боли, обиде, страхе или хоть чем-нибудь. Но мой внутренний эмоциональный фитиль как будто погас. Хотелось раствориться, чтобы стать невесомой и исчезнуть раз и навсегда. Моя душа была пуста. Арчи на небесах, где ему и полагается быть. Мама и папа там вместе с ним, пока я шкварчу на застоялом масле бессмысленной жизни, где у меня больше никого не осталось. Мой малыш угодил в лапы смерти по моей вине… Потому что искал защиты, а получил…
Реальность содрогнулась, и на мою щеку легла теплая ладонь. Он бережно утирал мои слезы, что-то шептал, и внезапно я осознала, что мир вокруг сосредоточился на его бледном лице с широкими скулами и усталыми глазами. «Лиззи», — он постоянно повторял мое имя, как будто пытался загипнотизировать, и я чувствовала, как дрожу, как цепляюсь за эту иллюзию жизни, что он собою нёс.
Он знал о моей странной семье, погибших родственниках и необъяснимом клане итальянцев, что едва не лишили его жизни, но все же пришел. Он был первым, кого я увидела после бесконечного сна и именно он утешал меня сейчас: продолжал вытирать слезы и стискивал ладони. На меня давила тяжесть от рыданий, и как только я сумела немного успокоиться, мне вдруг стало ощутимо легче. Боль постепенно отступала, на ее место приходила долгожданная пустота. Благодаря ему я хотя бы не чувствовала себя одинокой…
Вокруг нас была совершенная тишина: никто не беспокоил, слезы почти сошли на нет, и будто по моему внутреннему зову, он на секунду закрыл глаза. Перед глазами пестрила самая будоражащая сцена в моей жизни: детское безвольное тельце, пустые стеклянные глаза цвета лазури и смерть. Я вздрогнула и сфокусировалась на лице парня, когда его теплая ладонь призывающе коснулась моей щеки. Он вновь смотрел на меня живыми, настоящими глазами, в которых стояли слезы. А потом случилось то, чего я не могла предвидеть и уж тем более не хотела останавливать.
Его мягкие губы коснулись моих, и я полностью переключилась на эти новые, до странного приятные ощущения, прежде чем смогла оттолкнуть от себя последнюю страшную картинку прошлой жизни, чтобы на секунду ощутить прилив чего-то светлого и теплого. Надежды. Надежды на то, что я смогу это пережить и у меня может быть будущее, которое никто не вправе у меня отнять…
Он оторвался от меня так резко, что с моих губ сорвался прерывистый вдох, а ладонь безвольно упала с постели. Еще чуть-чуть, и мать продавила бы им стену насквозь. Алекс был зол, недоволен, но ни капли не сопротивлялся. Как будто смирился с тем, что это было вне его контроля и не обращал на отвратительную выходку Тани никакого внимания. Он не отрывал от меня живого взгляда, полного искренней тревоги. Его плечи поникли от необъяснимой усталости, а тонкие губы дрогнули в легкой улыбке. Одними губами Алекс произнес: «Я никогда тебя не оставлю», — прежде чем мать грубо вытолкнула его за дверь и громко захлопнула ее перед его носом. Еще никогда я не испытывала такой сильной обиды и стыда. Она все испортила.
— Лиззи, моя родная, — она было попыталась занять то место, где только что сидел единственный человек, что, казалось, необъяснимым образом меня понимал. Я собралась с силами и перевернулась на другой бок, закрывая слезящиеся глаза.
— Таня, поговорим, пожалуйста? — дверь приоткрылась, и оттуда донесся голос Карлайла.
— Малышка, почему ты снова молчишь? Как ты себя чувствуешь, мышонок? — она не обратила внимания на доктора, а я последовала её примеру. Слишком устала. Слишком отвратительно она себя повела. Мне так стыдно, Алекс, прости…
— Лиззи нужен отдых, а с тобой мне нужно поговорить. Идем, — стальной голос доктора оказался совсем рядом, и я услышала грозное шипение Тани, которое мало напоминало вразумительный человеческий ответ. Еще бы. Теперь я вижу, как мало человеческого в ней осталось.
***
Мое тело превратилось в тюрьму. Одиночную камеру, обитую мягким поролоном, чтобы невозможно было себе навредить. Карлайл постарался на славу, и напичкал мой организм таким количеством таблеток, что я просыпалась еще более уставшей, чем была до этого. Зато никаких дурных, изматывающих снов. Тяжелые воспоминания приходили лишь после того, как я начинала сонно ворочаться, а вампиресса нежно окликала меня по имени или ласковому прозвищу. В такие моменты я замирала, как парализованная, крепко закрывала глаза и медленно позволяла воспоминаниям и мыслям наполнить разум, захлестнуть меня с головой.
Порой, когда речь Карлайла или Тани сливалась в неразборчивый гул, я забиралась так далеко в свои воспоминания, что переживала вновь каждую гадкую мысль, что посещала мою голову в моменты злости на родителей. Но чаще я видела живые воспоминания со счастливым братом и страдала от несправедливой судьбы, что его настигла. Мучительно переживая его потерю, я неосмотрительно позволила своему сердцу вновь подцепить надежду — ядовитый цветок, что способен погубить одним своим ароматом. Надежду, что новая семья заменит мне старую, что их безупречность, неуязвимость не позволят оставить меня одну, и холодные ласки окажутся теплее человеческих объятий.
Я ошибалась.
Мой дар привел убийцу в самолет. Но не по моей вине он учинил катастрофу, ведь мог банально выкрасть. Ежегодно в США бесследно исчезают сотни детей, и как бы несправедливо это не было по отношению к моим родным, в таком случае они хотя бы остались живы… Он мог заманить в свое логово баснословно прекрасной стажировкой в никому неизвестной музыкальной школе во Флоренции. Но выбрал то, что под стать его сути — расчетливую смерть. И тут не было моей вины. От этого понимания мне действительно становилось проще дышать, проще сражаться с эмоциональной бурей, проще выбираться на поверхность, чтобы в очередной раз проглотить гладкие капсулы и свернуться под мягким одеялом.
Таня бдела над моей постелью денно и нощно, и на душе было тошно оттого, что мне приходится её отталкивать своим вынужденным молчанием и холодностью. Горло действительно ужасно саднило, но вовсе не поэтому я предпочитала молчать. Я просто не могла подобрать правильных слов и боялась если не испортить, то как минимум обидеть женщину, что сделала для меня так много. Я не хочу, чтобы Таня чувствовала себя обязанной, чтобы её покровительские порывы исходили от давно тлеющего желания стать мне родным человеком. Возможно, мне следовало с ней поговорить, а не прятаться за мнимым саднящим горлом, но я слишком боялась размякнуть от ее любви и утонуть в гипнотическом шарме. Слишком больно она ударила меня в тот раз, когда с видом полнейшего превосходства спустила с небес на землю после хоть и не первого, но и не такого серьезного промаха. Теперь я знала, какой она может быть в момент ярости и больше не хотела становиться причиной ее исступления. То, что она все еще была здесь, говорило мне о многом, и хоть и молчаливо, но я очень сильно это ценила.
Слишком часто я начинала оплакивать Арчи, просто потому, что не могла со спокойной душой мириться с тем, как он погиб. Почти всегда Марвел была рядом, но вовсе не пыталась успокоить меня полуправдивыми увещеваниями или морозными объятиями. Она лишь держала меня за руку, а как только мне становилось немного легче, подносила к губам стакан с водой или чаем. Казалось, в ее глазах плещется настоящая боль, которую она пропускает через себя вместе со мной, при виде меня, из-за меня. Наверное, было бы честно, если бы я позволила ей уйти, оставить меня в прошлом. Она и так подверглась огромному риску по моей милости, сменила привычный образ жизни на роль комнатной сиделки и как бы долго не убеждала меня в своей любви, я не могла ответить взаимностью просто потому, что ей всегда будет мало одной только меня.
