Да и детишки к ней тянулись, всегда ровной, доброжелательной. Маше совсем не в тягость было часами возиться с малышней. Она рано сообразила, что лучший способ их угомонить – позвать в мир волшебных сказок. Часами читала Пушкина, Лермонтова, Ершова, это про Конька-Горбунка. И как ей это удавалось, но ребячий круг заворожено затихал, когда где-нибудь на лугу, где по свежей траве передвигались отрешенные от всего коровы, начинало вдруг звучать:

По образу отношений к жизни и людям старшая сестра была, безусловно, прирожденным учителем, у которой, однако, тяга к педагогике никогда не носила характера назидания. Потому, наверное, и выбрала под начало первоклашек, а впоследствии стала учителем русского языка и литературы, как бы предопределив и младшему брату тягу к этой науке.

Однако в семье много читали, и это в значительной степени определяло мировоззрение, а затем и будущее детей. Когда школу заканчивал Николай, то вдруг объявил, что собирается стать врачом. Традиционно в селе самыми уважаемыми профессиями слыли три: кузнец, лекарь и учитель. Учитель, точнее учительница, в семье Трубилиных уже была, судя по всему, наступала пора и лекаря.

Родители пытались выразить привычное для крестьян сомнение. Все-таки врачебное дело не агрономия, где неудачу можно списать на непогоду, но сын занял твердую позицию и стал усиленно готовиться к вступительным экзаменам. Вот это было дело нешуточное. Выбор остановили на ближайшем к дому, Ростовском медицинском институте, крупнейшем на юге страны учебном, научном и лечебном центре, берущем начало еще с медицинского факультета Варшавского университета.

Вообще Ростов-на-Дону для шкуринских школьников был как-то поудобнее, точнее, поближе, чем, скажем, довольно далекий и мало познанный краевой центр. Многие ехали в Ростов учиться, работать. Огромный город привлекал не только географической близостью – сел на проходящий поезд и через пару часов уже гуляешь по знаменитой набережной. Больше, конечно, возможностями, городским блеском, близким к столичному уровню.

Все-таки Папа! Тут все, тем паче вузы покруче. Опять же государственный университет, основанный на базе эвакуированного еще в разгар Первой мировой войны из той же Варшавы, с научной базой, европейскими традициями, что занесли на тихий Дон с берегов Вислы бежавшие от стрельбы польско-еврейские специалисты. В советское время появился и значимый для юга страны институт инженеров железнодорожного транспорта…

– Почему бы не пойти туда? Железнодорожники всегда в почете, билет к тому же бесплатный. Форма опять же казенная, – резонно рассуждали в доме Трубилиных.

Но Николай стоял на своем, хотя послевоенные конкурсы, особенно в медицинские и юридические вузы, зашкаливали. Из армии демобилизовались тысячи участников войны, молодых солдат, мечтавших о мирных профессиях. Для них открывались все двери, и по этой причине школьнику поступить в институт, тем более медицинский, было, мягко говоря, сложновато.

Братья обычно ездили в Ростов вдвоем. Город, который не раз находился в эпицентре фронтового противостояния, представлялся нагромождением закопченных руин. Лучшие здания были разбиты, но уже ходил трамвай, центр расчистили, в первую очередь улицу Садовую, Ворошиловский и Буденновский проспекты. Вечерами можно было гулять, тем более пижонистая ростовская публика ожила, особенно в своей криминальной части. По этой причине приезжих предупреждали об осторожности, ибо ростовским карманникам, как известно, равных не было. Но, несмотря на некую провинциальность, рослые и крепкие ребята из Шкуринской вызывали уважение у этой части ростовской публики, поэтому особо желающих задирать их как-то не случалось.

Но сорок седьмой год оставался для властей и населения самым озабоченным не только по части криминальных разборок. Он был труден, прежде всего, своей продовольственной скудностью. Засуха выжгла южные области страны, в первую очередь – Краснодарский край.

К тому же осенью Сталин отменил продовольственные карточки и провел денежную реформу, в результате большая часть населения стала влачить еще более жалкое существование, чем даже в войну. Поэтому если кто-то куда-то и зачем-то ехал, то непременно со своими харчами. В этом Трубилины не были исключением, к тому же Анна Акимовна всегда предупреждала:

– Деньги прячьте подальше! – их всегда в натяг.

Но братья советы пропускали мимо ушей, вполне уверенные, что за себя постоять смогут, и в Ростов ездили охотно, с удовольствием после станичной тишины погружаясь в суету огромного города…

За спинами старших как-то незаметно подрос Иван, рано повзрослел, особенно в суждениях. Он, кстати, больше всех ратовал за то, чтобы Николай учился в Ростове и непременно на врача. У себя в станице Ваня слыл парнем разумным и, что особенно радовало, быстро осваивал любое дело, за которое брался.

Например, неплохо играл на гармошке, старательно подбирая услышанную по радио мелодию. Тогда каждое утро оно звучало замечательными песнями первых мирных дней, успокаивающими душу после страшной войны, о которой напоминало, казалось бы, все окрест: руины эти тяжкие, калеки, заполнявшие городские улицы, нехватка всего самого необходимого, прежде всего одежды, еды, длиннющие очереди за всем, особенно мылом, которого в одни руки давали по два куска. Коля потом еще долго привозил родителям городские подарки – куски хозяйственного мыла, дурно пахнущего, но хорошо смывающего любую грязь. Им можно было очищать даже комбайновые моторы. Но это уже, когда мыла стало валом.

Бытовое уныние подавляла радость Победы, а для молодежи тем более, поскольку жизнь широко распахивала свои объятия, прежде всего уверенностью, что самое трудное позади. И Ванина гармошка часто отзывалась на все это мелодиями популярных песен, которые окрыляли душу и вселяли в сердце уверенность, что никакая вражья сила не посмеет поднять руку на страну, где ему посчастливилось родиться.

Особенно любил песни голосистые, мелодичные, такие как «Сормовская лирическая», «Летят перелетные птицы», более всего, конечно, «Одинокую гармонь»…

Слова и музыка двух великих песенников, поэта Михаила Исаковского и композитора Бориса Мокроусова, могли растопить любое сердце, а когда гармонь в руках молодого улыбчивого парня под два метра ростом, так уж тем более. Станичным девушкам очень нравилось…

Вскоре известность шкуринского гармониста пошла гулять по местным хуторам, и он стал получать приглашения на свадьбы. Какая сельская свадьба без гармони? Стал даже приносить в семью какой-то прибыток. Отец, удивленно рассматривая на обеденном столе смятые рубли, заработанные шестнадцатилетним сыном, только и сказал: «Ну-ну…»

Но однажды все закончилось – и свадьбы, и гармошка та разухабистая. Как-то Ивана позвали на свадебное торжество в малознакомую компанию, где, на удивление, гуляли непривычно для той поры широко и богато. Как говорится, столы ломились, а вино лилось. Какой-то местный заготовитель выдавал дочку замуж.

Распоряжался на свадьбе сам хозяин, мордатый мужик, всем видом подчеркивающий довольствие и превосходство над остальными, кто не в состоянии веселиться так, как он, способный даже в строго нормированную карточную пору ставить на столы жареных молочных поросят и бараний бок.