- Учусь на медицинском, - последовал краткий ответ. Затем девушка встала и ушла, бросив короткое: - Я за медикаментами.

Я лишь сидела, тихо всхлипывая, стараясь не смотреть на два неподвижных тела и не зная, что делать. Боже. Что же делать?

Мне уже не так страшно, но дышать всё равно трудно.

Я соучастница.

- Я приведу его в чувство, а ты вытри кровь, - с этим словами в меня бросили мокрую тряпку. Я смогла пошевелиться, только когда Лена за ноги утащила его подальше, оставляя кровавый след.

Пытаясь не смотреть на Игната, я трясущимися руками вытирала тёмную жидкость. Я не видела, что делала Лена, но через секунду раздался стон. Потом тихий голос Лены:

- Не двигайся, сейчас я дам тебе...

А через миг парень, заковыристо ругаясь, шатаясь и едва не врезавшись в стену, наградил меня напоследок злым взглядом и вышел, громко хлопнув дверью. Сглотнув, я переглянулась с Леной.

Я их часть. Я часть этого мира.

Хотя меня никто и не спросил.

Кричи

А в последние дни страх меня выжигал до последнего угля. Я не могла ни спать, ни есть, ни выходить на улицу, ни даже с мамой разговаривать. Я дёргалась от любого шума. Мама неоднократно спрашивала, что со мной случилось, а я отделывалась объяснением, что это всего лишь стресс перед ЕГЭ.

Ну да, ЕГЭ, как же. Маму устроило. А у меня перед глазами до сих пор стояли картинки неподвижного парня с лужей крови под головой. И под кожей зудел его острый, ненавидящий взгляд.

Я боялась. Отчаянно боялась последствий.

И они наступили.

* * *

У мамы в руках письмо. У мамы в глазах ужас, печаль и непонимание. А у меня замершие до боли руки. У меня заглатывающая пустота внутри и до невозможности острый страх.

Нет, только не это, пожалуйста...

- Тая... - мать смотрит поверженно на меня, пока я пытаюсь не сорваться вниз. - Тая, нам пришла повестка в суд.

Это конец.

* * *

А мне казалось, что я и не просыпалась. Все эти дни, все эти две недели прошли, как сон. И я не хотела очнуться, вовсе не хотела. Я пила кофе чашками, не говорила, не плакала, не истерила, не выходила из дома, не встречалась с Игнатом.

Теперь точно нет.

В эти дни наша квартира застала дома и отца, и мать. Вот только совсем не при таких обстоятельствах, которые я хотела. Мать была убита и только смотрела на меня этим загнанным взглядом, от которого мне становилось гораздо хуже, чем от ора отца. Он постоянно хватался за голову, читал нотации, спрашивал, чем они заслужили такое обращение, чем они заслужили такую непослушную меня, хотя они-то, особенно папа, всё для меня делали. И бесконечно кричал.

А я и не слышала. В ушах у меня постоянно что-то звенело, и я смотрела, смотрела на маму, не понимая, когда успела сорваться. В глазах у мамы я видела какое-то неузнавание, словно она уже не знала, её ли я дочь.

Они постепенно, по крупицам узнавали всё то, чем я занималась с декабря. Куда я ходила и с кем общалась. Игнат. Они узнали мою самую главную тайну, мой самый главный тёмный и сладкий секрет. И они развращали его. Папа говорил:

- Он тебя насильно заставлял что-то делать? Скажи мне сейчас же! Он развращал тебя!

И мы пошли к гинекологу. Отец словно озверел. А мне было поражающе всё равно, только хотелось кричать от того, насколько неправильно он всё понял. И я кричала:

- Всё не так! Он самое прекрасное, что было в моей жизни! И... он ни к чему меня не принуждал! Ты бы знал о нём, если бы хоть раз спросил, если бы хоть поинтересовался моей жизнью, вместо того, чтобы хоть по своим шалавам!

И тогда отец застывал, словно я дала ему пощёчину. А мне нравилось видеть, как ему больно. Хотя бы теперь не одна я страдала. Теперь не одна я скатывалась вниз и ощущала себя ничтожеством. А потом отец взрывался и порывался всё набить морду этому соседу. Но мама - о, мама! Она единственная, кто всё поняла правильно. Я видела это. Я видела, что ей больно. Видела, что она винила себя. В глазах у неё такое огромное понимание, что мне от этого даже легче становилось. Но она тоже говорила:

- Милая, неужели ты всерьёз думаешь, что такая маленькая наивная девочка, как ты, нужна ему?

И тогда я смотрела на неё так, что и самой становилось горячо внутри. Я смотрела, будто знаю, что да, нужна. На самом деле, я знала только, что он нужен мне, а во всё остальное мне просто очень сильно, до скребущего отчаяния внутри, хотелось верить.

Только уже почему не верилось.

Но я всё равно, до глупого упрямо, продолжала цепляться.

Горечь съедала меня постоянно. Я сидела в своей комнате. Сидела безучастно ко всему миру, обхватив руками колени. Раскачивалась на пятках, словно пыталась сохранить равновесие. Сейчас, возвращаясь назад, я понимаю, что только так я могла сохранить спокойствие. Сохранять равновесие. Просто тихо, честно - но не до конца - с пуленебробиваемым хладнокровием отвечать на вопросы, просто не скатываться в пучину отчаяния. Я знаю, что если бы я тогда поддалась эмоциям, если бы на секунду высунула голову из своего затишья, меня бы уже не вернули.

Я слышу, как у меня шумит кровь в ушах, а ещё, как ругаются мама и папа.

- Нам надо засадить этого мальца! За развращение малолетних! Я это ему так не спущу, думал, просто покувыркается с моей дочерью, и пойдёт дальше развлекаться? Нихуя, блять!

- Серёжа, успокойся. Неужели ты не понимаешь?

- Что? Что я, скажи на милость, должен понимать? Что мы упустили нашу дочь? Что мы воспитали её вот так?

- Вот именно, Серёжа! Упустили! Мы сделали столько ошибок, что не перечесть. Ты думаешь, она сама бы вот так, от счастья, пошла бы к взрослому парню? Мы не уделяли ей внимания. И сейчас уже поздно что-то исправлять. Мы можем только смириться и переждать. Неужели не видишь, как она влюблена, как она относится ко всему? Не нужно портить парню жизнь только из-за того, что он, по взаимному согласию, с нашей дочерью занялся сексом!

- С несовершеннолетней дочерью! Почему ты так равнодушно к этому относишься? Тебе похуй, что ли, вообще, что твою дочь изнасиловал какой-то уголовник? И всё же нужно...

- Ничего не нужно. Я сейчас сама пойду и попробую с ним поговорить, во всём разобраться. И... нет, мне совсем не всё равно. - Я услышала, что мамин голос стал намного тише. - Поэтому я и не намерена повторять своих прошлых ошибок. Если... я сделаю так, как ты хочешь, так, как хочу я, и так, как должны все родители, мы её потеряем, Серёжа. Она должна сама наступить на эти грабли, должна всё сама понять. И мы можем только ей помочь, а не сделать так, чтобы она нас окончательно возненавидела. Я пойду сама. Без тебя.

Кажется, она одевается. Закусив губу, я смотрю в одну точку. А потом слышу ещё более тихое:

- И... разберёмся с разводом позже, после суда. Надеюсь, ты понимаешь всю необходимость.

Хлопок двери и оглушительная тишина.

И вот тогда - в первый раз за всё это время - из моих глаз непрерывным потоком катятся горькие, горячие и тихие слёзы. Я не останавливаю их, я не рыдаю. Я вообще ничего не делаю.

Я не знаю, о чём говорила мама с Игнатом, не знаю, сколько проходит времени, но когда она возвращается и заходит в мою комнату, то смотрит на меня совершенно другими глазами. Я всё ещё с не высохшим лицом от слёз гляжу на неё снизу вверх, и мне - господи! - мне больно гораздо больше, чем поебать.

Она садится рядом со мной и обнимает меня крепко-крепко, словно маленькую девочку. И тут я прижимаюсь к ней ещё сильнее, а её кофта намокает от моих слёз. Я рыдаю прямо ей в грудь, забываясь. Впервые действительно забываясь и даже чувствуя себя чуточку легче. Но только на чуточку.

- Милая моя девочка, тебе столько пришлось пережить, - шепчет мама, целуя меня в волосы. Я чувствую, что она тоже плачет. - Прости меня, ради бога, пожалуйста, прости...

Я реву и ничего не отвечаю. Только цепляюсь за её руки. Только не уходи, мамочка.