Людно и шумно сегодня на княжеском подворье. Много собралось на нем славных мужей, героев и храбрецов, предвкушающих праздничное веселое застолье. Такое тут не редко бывало, но нынче повод особый – последние дни года. Уставший Царь-Солнце скоро простится с небом, уйдет за темную сторону мира, чтобы там умереть и снова возродиться. Всем известно, дело это нелегкое, а потому люди помогали ему, как могли. Прославляли веселыми песнями радость, жизнь, силу и отвагу, вспоминали прошлые подвиги и строили планы наперед, чтобы боги знали – есть ради чего продолжаться этому миру. Так отчего ж не веселиться за широким столом с кружкой хмельного пива, да рядом с добрыми друзьями? Отчего ж не почесать потом кулаки об этих же самых друзей-побратимов? Вот и продолжались шумные пирушки не менее трех дней кряду – и самим хорошо, и прадедовские заветы соблюдены.
День уже клонится к вечеру. В просторной гриднице накрыт стол, на свежесколоченных лавках восседает не один десяток бравых молодцов. Во главе стола занял свое место сам князь Эйнар со своими ближайшими ратниками и особо почетными гостями. По правую руку от него – старшая дочка Анника. Как же на празднике рождения нового года да без женского общества? Молодая княжна теперь всему женскому роду голова и пример, а значит ей этот праздник и открывать. Первую кружку хмельного пива каждому гостю непременно ее рука должна налить.
Шла княжна с большим ковшом вокруг стола, словно лебедь плыла. Никого не обделяла, до краев наливала в подставленные кружки, каждого тихой улыбкой одаривала, и от улыбки той жесткие бородатые лица будто светлели. А и было от чего. Анника – настоящая красавица. С нежным юным личиком и пшеничной шелковой косой до пояса. Светлое платье с дорогой вышивкой лазоревой нити, поясок, жемчужинами украшенный, на плечах тонкая белая шаль, а в ней сверкает крохотная брошка. Ярче же всех украшений светились теплым светом девичьи синие глаза, плясали в них отражения множества свечей, расставленных в гриднице. Только один раз дрогнули вдруг длинные ее ресницы и тут же смущенно опустились, да жарче вспыхнули алые щеки. Подошла она с питьем к одному гостю из дальних стран. По безусому и безбородому его лицу было видно – чужак. Лишь тонкая полоска щетины очерчивала подбородок, густые волны смоляных кудрей спадали до плеч, а зеленый взгляд такой уверенный, спокойный, что так и манит в свои глубины, смотреть – не насмотреться. Двенадцатый год шел девушке, когда первый раз увидела она этого заезжего парня среди отцовских гостей. Увидела и отчего-то сразу запомнила. Вот и сейчас вмиг узнала, хоть с той поры пять лет минуло. Имя его неудержимо выскальзывало из памяти, пока кто-то вдруг не крикнул:
– Что, Орм, так долго на наш двор не захаживал? Все по чужим краям сапоги стаптывал? Или дома на печи грелся?
Парень привстал, принимая угощение из рук Анники, поклонился ей в благодарность и только тогда спокойно ответил:
– Не вижу я ничего дурного в домашней печи, – смешки покатились среди сидящих воинов, – но не в ее тепле я грелся. Сапоги мои еще крепки, хоть другие страны и, правда, поглядеть успел.
Орм не пытался перекрикивать царивший вокруг галдеж, но говорил сильным и ясным голосом, так что слышал его каждый.
Не зря тогда князю понравился этот чужеземный то ли воин, то ли странник, не зря он на этот раз его среди почетных гостей усадил. Говорил парень мало, хоть и от веселья не отказывался. Все больше смотрел и других слушал, но когда к нему обращались, охотно рассказывал и о себе, и о родных местах. Места те были не такие уж и диковинные. Те же леса, озера да поля. Ну, подумаешь, другими словами там Богам молились, другие узоры на одежде вышивали… Зато как складно Орм об этом рассказывать умел! Заслушаешься. Еще больше, казалось, он знает о краях таких далеких, что мало кто из здесь сидящих о них вообще когда-нибудь слышал. Рассказы о них были, конечно, самыми удивительными.
Так за разговорами да байками катилось время к ночи. Захмелевшая братия все громче смеялась, все сильнее грохотали кружки, ложки и ножи о деревянный стол.
Поднялся вдруг из-за стола высокий мужчина с посеребренной бородой и, чуть прихрамывая, направился к скамье в углу. Его вполне можно было принять за бывалого воина, вот только огромные ручищи привыкли не к мечам и топорам. Они гораздо больше любили ласкать звонкие гусельные струны. Радостно встрепенулись за столом, одобрительно загомонили. Пришло время для песен и баллад.
Под неожиданно ловкими и быстрыми руками сплеталась красивая мелодия, подхватывала слова и легко разносилась по гриднице.
Туда, где кончается небо,
Где в небыль уходит земля,
Туда, где гранитные скалы,
И редкая вянет трава.
Там даже у солнца нет власти,
А ночи темны и глубОки,
Там сказочный клад схоронили
Прадедовы древние Боги.
Рассказывала песня о том, как шли года, как сменялись поколения, забывались старые преданья, возникали новые. Рассказывала о том, как ушли в небытие старые Боги и народились новые, совсем ничего не знавшие о том кладе. Среди людей же все еще бродила легенда о несметных богатствах и об одном умном да отважном воине, сумевшем разгадать приметы и отыскать заветные сокровища.
А был он из плоти и крови,
Наверно, кого-то любил,
Но сладкие ветры свободы
Он блеском камней заменил.
И нету надежнее стража
В броне, что одел на века,
С глазами властителя мира,
С покорной душою раба.
Велики были те богатства: не унести, не перепрятать, да и не потратить, хоть десять жизней проживи. Оставалось только одно – неотлучным сторожем стать при кладе, позабыть прошлое, заново родиться для жизни новой, долгой, бесконечной…
Была то старинная история, слышанная не один и не два раза, а собравшиеся на пир герои, словно по традиции, снова затеяли спор о том, было ли, не было ли такое диво; где тот клад находится, да что за чудище его охраняет. Каждый бард пел эту песню по-своему, но все сходились на том, что в сторожах там непременно должен быть страшный Змей.
Седобородого певца снова и снова просили повторить некоторые слова из баллады и по ним, в шумном хмельном споре, пытались определить приметы тех заветных гор и дорог, что к ним ведут.
Князь смеялся вместе со всеми и гадал – кто же на этот раз расхрабрится, да расхвастается больше всех. Кто прямо сейчас будет готов сорваться с места, чтобы под дружное гоготание соратников принести клятву: раздобыть волшебные богатства, да с драконьей головой в придачу, и непременно успеть к следующему празднику рождения года. Особо рьяные да крикливые хвастуны могут и поколотить друг друга в пылу нахлынувшего геройства. Натешившись представлением, побратимы растащат спорщиков, снова усадят за дубовый стол, да по новой кружке пива нальют. Забавно конечно, но и тревожно. Не любил Эйнар терять своих молодцов из-за таких вот глупостей. Но если пьяная похвальба в голове засядет, а с утренним туманом не забудется, то и вправду уйдет ведь горе-хвастун сказку искать. Не раз так было. Ох, не раз… Уходить – уходили, а возвращаться и по сей день не думали.
Сейчас громче всех бушевал долговязый, но крепкий парень с медно-рыжими кудрями. Заявлял, что все-то он узнал, разведал и понял. Что не страшится ни дорог, ни чудищ, ни других каких преград, но вскоре уже распевал вслед за бардом другую знакомую песнь, а потом и вовсе свалился спать под лавку.
Анника уже ушла в свою горницу. Сидела при лучине, расплетала длинную косу. Слушала далекий гомон пировавших, а в ушах ее все еще звучал ясный голос человека по имени Орм. Далеко умчались ее мысли к чему-то новому, непонятному, но прекрасному, и она мечтала… мечтала… мечтала…
Утром зимнее небо долго не хотело светлеть. То была самая длинная ночь. Решающая ночь. Сможет ли вновь родившееся молодое Солнце пробиться сквозь владения тьмы и повернуть все живое к теплу, к новой жизни? Морозная утренняя дымка еще укутывала деревья, и потускневшие звезды еще висели над их кронами, но в домах вокруг княжеского терема, где разместились воины, уже хлопали двери, раздавались зычные возгласы. То проснулись добры молодцы и, высыпав на улицу прямо в нательных рубахах, бежали к ближней лесной полянке, чтобы прогнать сон и остатки хмеля. То не воин, если пиво и больная голова на утро способны лишить тело бодрости, а руку – силы держать меч. И снова с шутками и подначками взрослые мужчины, словно дети, ставили подножки, валяли друг друга в пышных сугробах, в полсилы боролись на кулачках – показаться во всей красе им еще только предстояло.
