– Ебани-ка своей хернёй по той мандуле!

Или, те же пиздохваты взять. Отличный универсальный инструмент – самозажимные клещи, – на языке механиков упорно именуется именно этим залихватским термином из области гендерного доминирования. Ухватим Мироздание за здесь!

– Зажми-ка эту мандулу пиздохватами…

А вот в бытовой речи мата следует по возможности избегать. Не поминать всуе. Не путать сакральное с обыденным. Не размывать смыслов и не опошлять важного.

В этот день кто-то из соседей весь день слушал в своём гараже «Радио Дача». Существование этого радио является, на мой взгляд, достаточным опровержением теории Божественного Бытия. Бог, сотворивший золотые закаты, рассветную дымку, изумрудное море и заснеженные горы в свете луны, не потерпел бы в своём творении такой мерзости, как «Радио Дача». Наличие такого радио в эфире вполне оправдало бы ещё один Потоп, а если учесть существование «Радио Шансон», то и хороший кометный удар с последующим ледниковым периодом. Некоторые явления требуют радикальных мер. Впрочем, если все божественные бюджеты на глобальные катастрофы выбрал Голливуд, то маленький метеорит персонально в гараж этого соседа меня для начала вполне устроит, спасибо.

А вообще, УАЗ быстро превращался из полунедвижимости в транспортное средство. Уже, можно сказать, виден был финал первого технологического этапа под условным названием «поставить на ход». Мотор уже работает, хотя призвук у него довольно странный. Есть какое-то верховое пристукивание на каждом четвёртом такте. Вроде бы и ерундовое, а непонятно. Лазил полчаса с фонендоскопом, пытаясь понять – что стучит? Так и не понял: для клапанного механизма – слишком глухо, для поршневой группы – слишком звонко. Они ж по-разному звучат-то, поршневые звуки водяная рубашка глушит. А так бы сказал, что, то ли юбка поршня блямкает об цилиндр, то ли поршневой палец болтается… Но не клапанный зазор, те я в первую очередь проверил. Лазил-лазил, слушал-слушал – вылезаю, а рядом тот Сандер стоит. Ну, который с крыши. А я уж начал подумывать, что он мне тогда спьяну померещился.

– Еет!

– И тебе привет, – кивнул я, подав руку по обычаю механиков – запястьем вперёд. Потому что кисть-то в масле вся.

Сандер аккуратно двумя пальчиками пожал мне предплечье, и уставился на работающий двигатель, как будто сроду ничего интереснее не видал.

– Работает, вишь! – похвастался я. После замены зажигания на бесконтактное я впервые всерьёз гонял мотор, даже по Гаражищу дал два круга, несмотря на весьма стохастические тормоза и приблизительный руль. Ну да я тихонько, без фанатизма.

Сандер ткнул в сторону мотора тонким грязноватым пальцем и сказал:

– Ут ипаильно.

– Что неправильно?

– Ут. Акая ука. Ывает отора. Ипаильно.

– Какая штука? Что она неправильно открывает?

Вот не люблю я таких знатоков, вы себе представить не можете, как. Сделает глубокомысленное лицо, пальцем ткнёт, скажет глупость какую-нибудь, типа «карб бы продуть» или «свечи бы поменять» – потому что, кроме карба и свечей, других деталей не знает, а как свечи вывернуть, ему папа в детстве на старом «Москвиче» показывал.

– Инаю.

– А чего говоришь тогда, если не знаешь?

– Ова инаю. Ижу осто. Ипаильно.

Ага, слова он, видите ли, не знает. Видит просто. «Я художник, я так вижу». Тьфу.

При свете дня Сандер был меньше похож на бомжа и совсем не похож на подростка. Маленький и щуплый, одетый не то чтобы в лохмотья, но явно во что-то с чужого, куда более широкого плеча, он имел в лице и моторике какую-то неправильность, которая вроде бы и в глаза не бросалась, а всё же была заметна. И это кроме дефекта речи. Кстати, на самом деле он говорил куда понятнее, чем я это пытаюсь записать буквами, потому что почти все слова угадывались по интонированию и расставлению ударений. Это можно сравнить с тем, как виртуозные блюзовые харперы (гармошечники по-простому) извлекают из губной гармошки звуки, легко распознающиеся как человеческая речь. Буквально слова этой гармошкой выговаривают, хотя собственно звуки-то совершенно другие. Это письменно не передашь вообще, это слышать надо.

– О! – вдруг просиял Сандер. – Я ииду Йози!

– Кого приведёшь? – спохватился я на секунду позже, чем надо. Сандер уже смылся, снова продемонстрировав удивительную способность исчезать из поля зрения. А, впрочем, не до него было. Оставив тщетные попытки слышать неслышимое и устав буровить взглядом мотор, я, вздохнув, полез под машину ковыряться в подвесках. Это, знаете ли, практически отдых. Слегка похоже на пляжный курорт. Я лежу на песочке, перед гаражом, от солнца меня закрывает УАЗ, а на открытые части тела я наношу разнообразные смазки…

Это называется «шприцевание» – навык у нынешних автовладельцев утраченный. О, это сладкое слово «шприцевание»! Как наивны и невинны нынешние водители, никогда не видевшие литольного шприца! Не вонзавшие его в шприц-маслёнку, не наблюдавшие, как лезет из узла старая смазка, замещаясь новой… Что-то есть в этом нативное, архетипическое, отражающее глубинное (я б даже сказал, интимное) взаимоотношение водителя с машиной.

Шприцевание подают как серьёзный недостаток старых машин, но как по мне – это просто другое отношение к жизни, не испорченное цивилизацией одноразовых вещей.

В УАЗе очень мало что требует замены по износу. Практически любой узел может быть починен – быстро перебран на коленке самым тупым солдатом-срочником в чистом поле под обстрелом при помощи молотка, пассатижей и известной матери. Есть расходники – резинки. Остальное – сталь и чугун, причём всё разбирается, раскручивается, вынимается и отсоединяется.

УАЗ – автомобиль прошлого века не только по году выпуска, но и по концепции отношения человека и мироздания. Автомобиль эпохи недостаточности ресурсов. Того времени, когда всего было мало и всякая вещь была ценна и слабозаменима. Именно с этим связан тот факт, что ему уже больше тридцати лет от роду, и ничто не мешает проездить ещё столько же. Не техническое совершенство тому причиной, отнюдь – какое там, нафиг, совершенство, я вас умоляю, – а концептуальная установка на бесконечный ремонт. УАЗ никогда не бывает полностью исправен, но пребывать в этом состоянии он может практически вечно. Пока хозяину не надоест чинить. Это не делает его лучше современных машин, столь же малотребовательных к вниманию, сколь и неремонтопригодных. Это просто другой подход, порождённый другой эпохой, когда ресурсов было мало, а времени много.

Примерно на рубеже 50—60-х годов ХХ века произошло нечто фатально важное для человечества, но до сих пор мало кем понятое – цели, поставленные перед собой аграрно-индустриальными социумами, были достигнуты. Человечество пришло к тому, к чему стремилось всю многотысячелетнюю историю – и теперь не знает, что делать дальше.

Вся история человечества, от первой палки-копалки и первого племенного вождя – это история борьбы с голодом. Как всякий биологический вид, человечество всегда боролось за физическое выживание в условиях пищевого дефицита. Это была единственная и сверхценная мотивация – накормить себя и детей. Голод был постоянным спутником человека, и даже развитая кора головного мозга стала лишь инструментом, позволяющим худо-бедно обеспечивать себя пищей в любых условиях. Дефицит пищи является нормальным явлением в природе и естественным регулятором популяций, и только человек сумел этот регулятор сломать. В середине прошлого века случилось страшное: дефицит пищи был окончательно ликвидирован в большей части обитаемого мира. Во всяком случае, в значимой его части. Отныне, как бы ни сложилась жизнь человека в цивилизованной части мира, он определённо не мог умереть с голоду.

Тысячи лет сверхусилий всего человечества – войн, передела территории и ресурсов, великих переселений и великих открытий, технического прогресса и индустриализации – зачем? «Чтобы наши дети не голодали, как мы!» И вот, пожалуйста, впервые они не голодают. Уже три поколения выросли в условиях изобилия еды.