Теперь эти улыбки мы видим со всех сторон. И нет им конца. И нет больше никакого розового ветра. Один серый.
Это и осознаем.
Пока нас самих не завернули в какой-нибудь флаг, не дали нам в руки табличку с любым удобным для одной из сторон текстом и не залепили в нашу незащищенную голову помидором.
Потому что тогда нам будет уже не до этого.
Прыжки на ветхом мосту
Многие люди, близко подошедшие к смерти, рассказывают, что видели туннель и в конце его ослепительный свет. Точнее, сперва они видели только крошечную яркую точку, но потом она становилась все больше и больше.
– Мы мчались на огромной скорости, – рассказывает один из видевших это. – И все, что есть, было и будет, заключалось в этом излучении.
– Я чувствовала, что отделяюсь от своего тела и приближаюсь к двери, за которой смерть, – говорила другая.
Любопытно, что точно такой же свет и туннель видят пилоты на тренировках в центрифуге, когда при больших перегрузках теряют сознание. По мере того как испытуемый движется с ускорением, кровь оттекает у него от мозга и он на секунду отключается.
Ощущения, которые мы испытываем при потере сознания, почти всегда связаны с туннелем, который сходится в одной точке. Так почему сильные перегрузки и состояние, близкое к смерти, провоцируют это ощущение?
Когда мозг начинает ощущать нехватку кислорода, нейроны, которые отвечают за изображение, начинают возбуждаться хаотично. Это создает ощущение яркого света.
Многие это испытавшие говорят, что, если бы у них был выбор, они бы не стали уходить оттуда. А так бы и летели, пока в этом свете не растворятся. Растворение вообще самая сладостная мечта человека – в другом человеке, в любимом деле, в праздничной толпе… Не на этом ли построены спортивные игры, театр, любовь и сама религия? Любая любовь, приправленная страхом, жаждет слиться с другим существом, потерять себя.
– Там концентрируется все: счастье, любовь, блаженство, – говорит еще один человек, переживший секундное отключение мозга.
Когда лица летчиков, принявших участие в испытании, показывают на экране, они светятся счастьем. Некоторые испытуемые блаженно смеются.
Подобных свидетельств об этом несколькосекундном счастье полно в интернете, в чужих устных рассказах и в научно-познавательных фильмах.
И мне нравится эта мысль, что перед смертью нас согреют и защитят. Причем так, что мы даже не захотим возвращаться назад. Но, пока мы еще живы, мы может творить все, что угодно. Свет в конце туннеля спишет все.
Мы и творим.
В Москве на Киевском вокзале на полу мужского туалета, прямо у писсуаров, «креативно настроенные» граждане наклеили символические «звезды», по типу голливудских, с фамилиями Кортнева, Акунина, Быкова, Юрия Шевчука и других. Не только с именами, но и с лицами. И ты либо стоишь на их лицах, когда мочишься, либо стряхиваешь. На них же. Хотя на пол стряхивать нехорошо!
Это какой-то золотой век акционизма! Куда ни плюнь (или еще чего ни сделай) – везде современное искусство. Девочки из Pussi Riot делали то, что делали. Мальчики с Киевского вокзала от них не отставали. Но, с другой стороны, все это – доморощенными средствами, без внимания широких масс, резонанс не тот.
А телевидению обидно! Как так? У всех бездна фантазии, а у них, людей из волшебного ящика, только Мария Петровна на ток-шоу, которую бросил Филипп Николаевич ради Аполлона Григорьевича.
– Давайте что-нибудь придумаем! – говорят они.
– Давайте! – сами же себе отвечают.
Но не просто так придумаем, а на внятном нашему народу образном языке. На христианско-символическом. Давайте распнем какого-нибудь мальчика? И чтоб «туда, где мать стояла, так никто взглянуть и не посмел»! (это Ахматова).
И вот уже есть и мать, и распятый мальчик, и все это идет по Первому каналу.
Потом, правда, выяснится, что с символизмом перестарались. И мальчика не распинали, и мать, окаменев, не стояла. Ну а че, с кем не бывает? Разве они, выпускающие редакторы, виноваты? Любит наш народ всякий символизм. С него и спрашивайте.
Кстати, о народе.
Тут недавно широко был освещен случай, когда при переносе мощей святителя Николая Чудотворца в селе Лесниково Курганской области верующие решили попрыгать на мосту. Это же только в учебнике физики приводится задачка на сообразительность: почему роте солдат, идущих по мосту, командир всегда дает приказ идти не в ногу. Ну так это же учебник физики! А тут чудо! Благолепие. Понимать надо!
В общем, мост обвалился. Одна женщина сломала руку, остальные вывалялись в тине. К тому же это был единственный удобный мост через речку, если не в обход. Ну да не жалко! Самое главное – соборность. Чтоб соборно попрыгали.
Но лучшее нас будет ждать, как известно, впереди.
Когда мы будем умирать и полетим, быстро набирая скорость, по длинному коридору к окошку света, нас встретят там Петр и Павел.
И спросит Петр:
– Здравствуй, Григорий! Скажи, как ты называл своего прежнего друга и гражданина когда-то бывшей единой страны?
– Колорадом, – ответит Григорий и, вероятно, попытается покраснеть. Но не сможет. Ибо у него уже не будет кожи и тела, одна душа. Вздорная выдумка. Ересь. Чистый эфир.
– А ты, Вася? Как ты, Вася, называл своего бывшего друга и гражданина когда-то единой общей страны?
– Укропом, – ответит Вася.
– Ну, тогда идите попрыгайте с Григорием на мосту. Под ним речка – да не простая. А кипяще-смоляная. И рано или поздно этот мост под вами двоими обвалится.
Следующая станция – конец
Жил-был художник один. Домик имел и холсты. Потом его поймали и отправили в концлагерь.
У Феликса Нуссбаума (а речь именно о нем) есть картина. Называется «Автопортрет с женой Фелькой Платек».
Картина написана за два года до того, как их с женой, прячущихся от нацистов, обнаружили и с последним транспортом отправили в Освенцим (через пять недель Брюссель будет уже освобожден). Говорят, что влиятельные друзья могли помочь Феликсу Нуссбауму избежать Освенцима, но именно Фелька Платек не верила в то, что их схватят, и оттягивала побег.
На картине она изображена обнаженной, но в туфлях, а он – полуодетым, с полурасстегнутыми брюками (очень прозрачный намек) и босым. Пара держит друг друга в объятиях. И женщина наступает ногой в туфле на босую ногу мужчины, не давая ему двинуться дальше.
В общем, еврея-художника убили.
А потом его взяли и растоптали во второй раз. Уже в наши дни.
…Когда я был в Германии, в городе Оснабрюке, где как раз и устроен Музей Феликса Нуссбаума, я написал пост в злосчастном Фейсбуке про свое посещение этого музея. И туда, как бабочка на свет лампы, пришла одна моя знакомая. К слову сказать, очень талантливая. У меня до сих пор хранится в доме ее керамика. Пришла и измерила череп. Еврейский.
– Нет гениев, – сказала она. – Нет искры божьей. Качественно, но мертво. А здание вообще ужасно.
И то правда. Нет чтобы что-то миленькое соорудили. Пряничное.
К слову сказать, здание Музея Феликса Нуссбаума в соответствии с замыслами архитектора действительно совершенно выпадает из архитектурного ансамбля маленького университетского городка Оснабрюк. Старый его центр, рядом с которым находится музей, чем-то напоминает городок в табакерке. Старинные изящные трехэтажные постройки (обещанные, пряничные). Утки крякают на почти неподвижной немецкой реке. Тенистые аллеи. Непрерывный звон церковных колоколов. Расположенный сразу за стеной Музей Феликса Нуссбаума резко контрастирует с этой фахверковой лепотой. Он какой-то гигантский бетонный безглазый ящер.
Его внутренности состоят из непропорционально высоких полостей (их трудно назвать музейными залами), стиснутых чуть ли не обрушивающимися на зрителя стенами тускло-металлического цвета. Стены кажутся голыми, несмотря на развешанные картины. Массивные двери из одной сдавленной полости в другую плохо открываются.