Макар схватил головешку, разбросал костер, скинул образ с костровища.

– Ты что, знаешь их, из твоих краев? – спросил Макар, уставившись белыми зрачками на товарища.

– Так ты их тоже узнал! – отозвался Юлиус. – Вон как среднего назвал – Антоний. И Пелагея, вижу, когда-то встречала Иоанна. Из наших они, – весомо произнес Юлиус, – из большевиков, раз мы их признали.

– Аутодафе отменяется, – объявил Стожаров. – Отнесем в Третьяковскую галерею, там разберутся. Если надо, сожгут, а не надо – спрячут, или наоборот. Наше дело сдать найденное добро под опись.

С этими словами они снова, друг за другом, с иконами в руках, торжественно удалились на виллу «Черный лебедь». Там вдруг стало как-то теплее, а от иконы трех Виленских Великомучеников – как-то светлее, но, может, им только показалось. Однако на душе у них явно было светло, покойно, что у них теперь есть заступники, красные Иоанн, Антоний и Евстафий, а по-простому – Иван, Антон и Стахей.

– Хочешь, я открою тебе старинный рецепт преодоления смерти? – говорила Стеша. – Вспомнить всё. Это позволяет памяти проходить сквозь миры по траекториям, похожим на посмертное блуждание души сквозь перегородки любой плотности, будь то слой пепла или водяная стена, прочный занавес неописуемого или огненная стихия. Скажем, такие происшествия, как папа с мамой вздумали спалить образа, найденные в сундуке у Рябушинского, да ничего у них не вышло: тут чувствуется живая реальность, которая тает в воздухе, рассеивается, утрачивает смысл. И мое мучительное бдение, – говорила она, – когда я честно вспоминаю всех, до кого только в силах дотянуться, возможно, дает ушедшим что-то вроде отсрочки перед окончательным погружением во тьму.

Время и Память – вот две вещи, которые Стеша силилась раскусить, годами роясь в архивах, одни названия которых и адреса по сей день приводят меня в смятение:

Архив московской парторганизации, ул. Международная, 10.

Центральный Госархив Советской армии. Пироговка.

Госархив Октябрьской революции и социалистического строительства. Московск. обл. Болотников пер. Директор Прокопенко Н.Р. Читальный зал описи старых большевиков. Парт. перепись Ф-15. Дм. Ильич Ульянов.

Стожаров М.М. порядковый номер 711.

Учетный номер по описи 449. Стр. 169, 174, 199.

ХIII съезд РКП(б) май 24-й г. Делегат с решающим голосом, делегирован 12-й московской губернской V конференцией от 15.5.24 г.

«Правда» № 108.

Обсуждались вопросы партийного строительства, укрепления смычки соц. – пром. и с/х, борьба с троцкистской оппозицией, хотевшей свернуть с тверд. ленинск. пути…

(Так и вижу мать мою, блуждающую в этих лабиринтах Минотавра, как говорила о себе Стеша, слегка перефразируя поэта Надсона:

и пусть моя судьба темна и безотрадна,

отец меня ведет, как Ариадна,

сквозь лабиринт скорбей в сияющий свой храм…)

Ой, мама, мама моя …ЦГАОР СССР. Коллекция нелегальных изданий инв. № 8333 (листовки и т. д.). И шифры, шифры, по которым она отыскивала золотоносные жилы дерзновенных речей Стожарова на многочисленных съездах, пленумах и партконференциях.

Однажды и я решилась позвонить в ЦГАОР, ныне именуемый ГАРФ: так, мол, и так – пишу исторический роман, разыскиваю материалы про моего деда, Бориса Таранду (биография Макара, благодаря Стеше, а также письмам и дневникам Стожарова, известна до минуты), чем Б.Ф. Таранда занимался конкретно с двадцать шестого по тридцать четвертый год, хочу понять – служил ли он в Англии, Европе и в Штатах бесхитростным работником торгпредства, или его задача простиралась дальше, и он выполнял какую-то деликатную миссию?

Каково же было мое удивление, когда в ответ я услышала:

– Зачем это вам? Просто выдумайте чего-нибудь, и ладно…

Так что Стешины изыскания, добытые из недр истпартов и партархивов, ее бесконечные заявки и скрупулезные ответы, утрамбованные в гигантские картонные папки, кажутся девятым подвигом Геракла, повергающим меня в благоговейный трепет. Особенно когда вытаскиваешь, не глядя, наугад, какую-нибудь страницу и читаешь:

«Закон чудесного подвластен любому человеку, который понял, что сущность творения – это свет».

А между тем цель, которой задалась Стеша, могла ей оказаться не по плечу, поэтому время от времени она пускалась в сомнительные авантюры, пытаясь призвать на помощь Вселенную.

– Вселенная-то вихрится, – говорила моя неусыпная мать, ночами внимавшая тонким вибрациям звезд и планет. – Проснусь и слышу, как ее крылья трепещут возле меня. Она, конечно, старается это делать бесшумно, но, если держать ухо востро…

Иными словами, Стеше нужен был Указывающий путь от поворота к повороту, и в ней забрезжила надежда, что Вергилием в этом царстве теней вполне мог бы стать приятель нашего Геры – Белокопытов Симон Михайлович, фронтовик, военный корреспондент, кавалер ордена Красной Звезды, в прошлом собкор «Правды» в Австрии. Потом он отовсюду полетел и стал вести аристократически-бездомный образ жизни.

– Дорогой друг! Не найдется ли у вас взаимообразно двадцать рублей?

Все думают, что на рюмочку. А Симон Михайлович:

– Нет, я сейчас вызову такси…

Друзьям он никогда не возвращал деньги. Зато у него был личный ростовщик – Лукьянин, который давал взаймы под проценты. У Лукьянина можно всегда одолжить – но: берешь сто, отдаешь сто тридцать. Белокопытов звал его Гнус.

За непритязательный обед, четвертинку и квартирную плату Симон Михайлович оказывал интеллектуальную поддержку своим именитым и встроенным в социум друзьям, когда дело касалось их научных докладов, статей, брошюр и диссертаций.

– Я подредактирую! – он говорил.

Что означало собрать корпус материалов, выстроить, прокомментировать – все компетентно, квалифицированно, но очень ортодоксально.

При этом он был абсолютно независтливым человеком. Он знал, что он – БЕЛОКОПЫТОВ. Это всё. Его не заботил завтрашний день. Новый день – новая ситуация.

Если он рассчитывал на тебя, говорил Гера, и у него связаны с тобой надежды на еду и выпивку, а ты не смог прийти, он не ругался, ничего. Только заметит мимоходом:

– А я вас очень ждал вчера. Ну – не получилось, давайте сегодня.

Правда, он мог позвонить в четыре утра и сказать как ни в чем не бывало:

– Дорогой друг! Как дела?

– А вы не могли позвонить в другое время? – с ним все были на «вы». – Сейчас четыре часа утра.

– Разве? – удивлялся Белокопытов.

Ему было все равно. Он жил без часов.

Как-то Герман отвез его в Валентиновку на побывку.

– Магуа, – сказал Белокопытов, – мне будет неловко милую Ангелину Корнелиусовну беспокоить насчет рюмочки… – и стал ей колоть дрова.

Друзья по очереди оказывали ему гостеприимство, он так красиво выражался, посвящал женщинам стихи, сначала все были очарованы его эрудицией, а потом жены ворчали – опять привел…

Поэтому каждый старался ему предоставить кров, когда жена в отъезде. Тогда он писал им красивые письма:

«Стешинька – прелесть!

Пишу в первый и последний раз на вашей машинке, которую усиленно рекомендую Вам от канальи держать на расстоянии. Здесь, т. е. в вашей республике, все в порядке, кроме того, что кретин меня замучил. Вчера он смотрел всего лишь два матча хоккейных и один баскетбольный. Он непрестанно читает всем мораль с непревзойденным апломбом, который Вам хорошо знаком. Я со своей стороны проявляю бдительность; впрочем, при мне к нему, как ни странно, не было ни одного дамского звонка!

Обязательно известите о своем приезде заблаговременно, дабы я мог смыться, не беспокоя Вас.

Привет, ура! и спасибо за «укроповку»!»

Село Дьяково располагалось неподалеку от нас в Коломенском, на другой стороне оврага, две, а может быть, одна улица деревянных изб, окруженных вишневыми садами, огородами, заросшими сорняками. Преобладали, конечно, брошенные хозяйства, но встречались дома крепкие с крепкими же хозяевами, которые по инерции продолжали крестьянскую жизнь среди новостроек. Дымящиеся печные трубы, коньки на крышах, синие резные наличники, салазки, колодец со скрипучим воротом, тяжелые ведра с колодезной водой покачиваются на коромыслах чуть не в сердцевине мегаполиса.