Меня оттеснили от барьера и чуть не затоптали, я даже начала икать от ужаса. Паня меня с трудом отыскала в бушующей толпе. Всего один раз я ее видела такой возбужденной, всклокоченной, с бордовыми ушами.

Что удивительно, Панечкин ставленник умудрился прихилять к столбу на голову вперед. Мы с ней приготовились огрести выигрыш, и тут выясняется, что в день Панечкиного триумфа призы выдавались не деньгами: ей предложили списанного рысака, установившего в далеком прошлом рекорд резвости.

– Берем! – заорала я вне себя от восторга.

До сих пор не могу ей простить, что приз она взяла не орловским рысаком, а стиральной машиной.

И пал бы смертью храбрых младший унтер-офицер Стожаров со своей ротой под развалинами крепости Осовец в августе пятнадцатого года вместе с другими русскими героями, если бы не его находчивость, любопытство и неимоверный нюх.

В тихую августовскую ночь, дождавшись ветра в сторону крепости, фрицы одновременно открыли вентили на сотнях баллонов с хлорным газом производства фирмы «Байер» и присели на горку, наблюдая при свете полной луны, как поползли огромные желто-зеленые облака в сторону русской крепости.

Макар проснулся от того, что на его плечо лег теплый хачапури. Он вздрогнул и вскочил, подумал: это не хачапури, а товарищ Сталин пробрался каким-то образом в каземат и разбудил его, чтобы сообщить что-то важное.

Макар вышел на стену крепости. Возле бойницы сладко спал рядовой Панкратов, положив голову на круглый камень. Стожаров поднял голову к звездам.

«Вот они, великие, неисчислимые, непостижимые управители наших судеб, сколько же их тут вихрятся надо мной, и в их констелляциях зашифрована моя судьба», – записал он в своей тетрадочке.

Потом опустил глаза – на дальний лес и поле впереди. По полю в сторону Осовца полз медленно зеленый туман. В тихом благостном утреннем воздухе появился какой-то посторонний запах, вытесняя дух южных трав и деревьев, не похожий на запах жареного сулугуни, которым угощал его Коба, товарищ Сталин, в Сольвычегодске.

– Не-ет, это какая-то дрянь, – подумал Стожаров.

– Дрянь эта, – вдруг пронеслось у него в голове, – не что иное, как хлорка!

В тюрьме Таганке воздух насквозь был пропитан въедливыми ее парами, Макар спасался на верхних нарах, закрыв лицо мокрой портянкой, запах хлорки травмировал его тонкую натуру, а главное – исключительный нюх. Даже после того как Макар попал на каторгу, пару-тройку месяцев одежда хранила в складках молекулы хлора.

Макар бросился в каземат, заорав благим матом:

– Подъем!!! На нас идет газ! Всем нассать на портянки и замотать себе харю! Закрыть окна, двери, на пол не ложиться!

Сверху могло показаться, что это местные крестьяне жгут жухлую траву или высохшую за год картофельную ботву, чтобы освободить землю под посадку нового урожая. Дым медленно полз по овражкам, сначала тонким зеленым ручейком, потом, набирая плоть и мощь, становился белым и черным одновременно, как страшный дракон, поднимающий свои многочисленные головы над землей. Потоки газа слились в огромное облако, которое накрыло лес и болота, Заречный форт, деревни Овечкино и Малая Крамовка, оставляя после себя мертвых коров, желтые листья, полегшую траву.

Первыми пали защитники крепости на передовой, те, кто был в окопах, зеленый дракон поглотил их, не оставив ни шанса на спасение. Девятая, десятая и одиннадцатые роты Землянского полка погибли целиком, от двенадцатой выжили сорок человек при одном пулемете.

Сначала ветер служил союзником германским войскам, задувая смертоносные клубы газа прямо на стены крепости, но вдруг изменил свое направление, закрутился, словно взбесившийся пес, кинулся в одну сторону, другую и пополз обратно.

На правом фланге клочья зеленого тумана накрыли Ландверный полк, ожидавший начала атаки. Некоторые сняли маски – покурить перед боем, кто-то дремал на утреннем холодке. Дыхание у многих остановилось, и они остались лежать в почерневшей траве.

Десять дней фрицы ждали попутного ветра на крепость, еле-еле дождались, и вот так доннерветер! Но оставались еще три полка германского ландвера на несколько десятков отравленных, раненых и утомленных солдат Осовецкого полка.

А чтобы разнести противника в пух и прах, вслед за баллонами с хлором и бромом немцы открыли сильнейший артиллерийский огонь и по сигналу ракетами пошли в наступление.

Все живое на открытом воздухе было отравлено насмерть. Все медное – орудия, умывальники, баки, фляжки, винтовки и прочее – покрылось толстым зеленым налетом. Вода питьевая испорчена хлором, продукты пиши пропали, по плацдарму бродили угорелые солдаты, бледные, с отверзнутыми ртами, воспаленными глазами, не понимая, что с ними происходит, а кто ложился на землю, уже не вставал.

Стожаров, замотанный мокрой портянкой, надел автомобильные очки, подаренные ему Василием Шумкиным за ненадобностью. Эти очки Макар вечно таскал в своем вещмешке, теперь ему стало понятно, зачем. В таком вот арабском виде он ползал по плацу, стараясь дышать как можно реже, локти разбиты, коленки стерты в кровь, с пересохшими губами, головой, налитой свинцом, – и всех, кто полег, но еще не отдал концы, толкал и тряс: вставайте, подохнете, черти, внизу-то газ и скапливается!

Но огненный шквал не давал им подняться.

Огромные снаряды рвались повсюду, ломая стены фортов. Земля была изрыта гигантскими воронками, проволочные заграждения разнесены в клочья, тут и там взрывались пороховые погреба, блиндажи и пулеметные гнезда стирались с земли. Кругом свист осколков, страшный скрежет и звон металла, стены ходили ходуном, удары взрывной волны срывали двери, гнули стволы капонирных пушек, обрушивали мосты и земляные плотины. Макара дважды перебрасывало взрывной волной через бруствер. Черный дым поднимался до самых небес: это горели деревянные постройки, артиллерийские, инженерные, интендантские склады, полыхал лесопильный завод.

Сторонним наблюдателям крепость казалась разбуженным вулканом, над жерлом которого взметались языки пламени, вставали косматые столбы грязи, воды и болотного ила, целые деревья с корнями взлетали к небу! Завеса из едкого дыма, красной пыли и зеленого хлора заволакивала бреши крепостных стен.

Вдруг эта завеса раскрылась, как занавес императорского театра, и на авансцену вышли русские солдаты – с серыми лицами, обмотанные тряпками, с кашлем вместо крика «ура», с винтовками наперевес, и бросились в штыковую атаку, разломив ряды немецкой пехоты, которая под звуки труб и барабанов надвигалась на умирающий Осовец.

Внезапно какая-то сила подняла и оторвала их от земли. Они летели, стараясь обрести равновесие, раскинув ноги, словно стая уток под прицелом охотников, и были отличной мишенью для врага. Немец шел густыми цепями, поблескивая стеклами газовых масок, прямо на Центральный форт. Они же летели низко, почти задевая их каски обмотками, пугая своей бледностью и полузакрытыми глазами.

Неприятель дрогнул, не ожидая такого от русских, полки оцепенели от страха и усиленно пялились вверх, не понимая, как это возможно. Панкратов кольнул одного штыком прямо в очко противогаза, солдат упал вместе со штыком и винтовкой, а Панкратов полетел дальше, отпустив оружие.

Пораженные этим явлением, немцы не приняли боя. Все три полка германского ландвера бросились назад, не разбирая дороги, напуганные летящими над ними призраками. Много немцев погибло на проволочных сетях перед второй линией окопов от шрапнели и пуль – крепостная артиллерия лупила им вслед, убивая замешкавших, подгоняя уцелевших.

Потихоньку набирая высоту, они выстроились клином в безоблачном августовском небе и потянулись на восток. Пятиугольник Осовца или, скорее, его развалины, Лысая гора и Собачьи Бугры, железная дорога на Белосток, валы и глубокие рвы равелина простирались под ними, как на ладони.

Потом появился разрушенный до основания мост, а ведь совсем недавно они ходили через этот мост, вдыхая прохладный чуть затхлый запах воды в запруде, и на быках моста лепились ракушки и водоросли.