Молодая женщина закрыла книгу, задаваясь вопросом, почему в жизни не интересовалась орнитофауной. «А ведь я люблю птиц», – сказала она себе, тем самым отреагировав, как и 99,99 % всех людей. Крайне редко можно встретить человека, который ненавидел бы птиц. Но если исчезновение панд берет за душу любого, то судьба множества птиц оставляет совершенно равнодушным, поскольку их так трудно отличить одну от другой. Практически невозможно поймать взгляд птицы, а если все-таки удается, то в нем нельзя прочесть ничего, напоминающего наши чувства. В этом смысле птица является как бы небесной рыбой. Даже самые ярые защитники животных преспокойно едят треску на том основании, что ей сложно приписать собственные переживания. Антропоморфизм еще не избыл свои лучшие годы.

Будь Мальва более обыкновенной, она поискала бы Деодата Эйдера в «Гугле» и обнаружила бы его фотографии. «Встретимся на съемочной площадке, успеется», – подумала она.

Передачу, в которой она должна была участвовать, записывали в четверг после полудня. Приглашенные были вызваны к половине третьего дня. Обычно они освобождались где-то к девяти вечера. И все это ради ток-шоу, которое длилось максимум полтора часа. Каждую звезду препровождали в именную гримерку, где ее ожидали роскошный букет цветов, бутылка лучшего шампанского и блюдо с фруктами – как залог грядущего счастья. Знаменитость вздыхала с облегчением при виде столь теплого приема. Ее оставляли на час в одиночестве, затем посылали гримершу, которую она встречала с радостью Эдмона Дантеса, обнаружившего в застенке аббата Фариа. Увы, наведение красоты быстро заканчивалось. Очень скоро гость снова оказывался в одиночестве, тем более невыносимом, что считал, что его вот-вот вызовут. Так проходили часы, ни длительность, ни давящее воздействие которых приглашенный оценить не мог.

Наиболее распространенная практика, к которой прибегали заложники, состояла в том, что они выходили из своих гримерок якобы в поисках удобств и неизбежно натыкались на человека, стоящего на посту, заявлявшего с преувеличенной любезностью: «Туалетная комната у вас в гримерке».

На самом деле запись никогда не начиналась раньше половины шестого. Три часа пустого ожидания преследовали единственную цель: сделать гостя более уязвимым, увеличив тем самым вероятность того, что он сорвется перед камерой. Знаменитость, которая сходит с катушек во время якобы прямого эфира, – это же манна небесная для аудитории.

– Думаю, у этой Мальвы потрясающий потенциал истерички, – заявил ведущий. – Чтобы никто, кроме гримерши, не совался к ней.

Несмотря на большой опыт, это было самое долгое одиночество на памяти молодой женщины. Когда она поняла, что ее заточение неотвратимо, она прибегла к особой технике, которую выработала еще в раннем детстве и, о чудо, не утратила с возрастом: она стала смотреть.

Смысл заключался в том, чтобы выбрать любой предмет, лучше всего самый обычный, и вглядываться в него до тех пор, пока он не раскроет свою тайну. Для нее не существовало вещей незначительных, были только вещи, на которые никто не смотрел достаточно глубоко, чтобы они выявили свою странность.

Мальва пренебрегла букетом цветов и блюдом с фруктами – слишком просто – и выбрала коробку с бумажными платками, без рисунка, простую прямоугольную картонку, из которой торчал бумажный хвостик. Она устремила на нее глаза и сосредоточилась. Минут через десять магия начала действовать: коробка стала прозрачной и появилась фосфоресцирующая ткань платков, паутинное кружево, сравнимое с чудесными изделиями Брюгге и Кале. Что до краешка платка, который выглядывал из коробки, он был муаровой дымкой, чье легкое плиссе навевало сравнения с искусными творениями «Бернины»[35]. Умозрительно можно было увеличить платок до размеров рулона шелка и мысленно выкроить из него одноразовое платье, настолько же невесомое в носке, как сама нагота.

Прогноз ведущего не оправдался: тем, кто очень тяжело переносил изоляцию, оказался Деодат.

День плохо начался. Фанатичный книжный червь, он остался без новых поступлений. Отправившись в книжный, где обычно затоваривался, он пролистал первые страницы более дюжины томов, но ни один его не привлек. Продавец попытался дать совет, но не убедил. Этот всеядный читатель не смог ничего подобрать по вкусу: эссе, романы, сборники рассказов, великие классики, начинающие авторы – все падало у него из рук. Отчаявшись, он перешел в отдел «Орнитология» – лишь для того, чтобы удостовериться, что ни одна новинка от него не ускользнула.

Пришлось уйти несолоно хлебавши. Он ненавидел ощущать себя книжным изгоем, как если бы ни одна книга не оказала ему внимания: Деодат пребывал в твердом убеждении, что это произведение выбирает себе читателя, а не наоборот. «Изгой» этимологически означало «выжитый из рода», что всегда казалось ему довольно странным, но только не при данных обстоятельствах, когда он чувствовал себя сирым и покинутым.

Когда он понял, что гримерка оказалась тюрьмой и никаких посещений ждать не приходится, он проклял себя еще горше за то, что не прихватил с собой книгу. «Навсегда потерянные часы!» – ярился он. Мобильник сообщил ему об отсутствии сети; что до висящего на стене телефона, он был только внутренним. «Все предусмотрели».

Деодат глянул на бутылку «Дейц» в ведерке со льдом. Рядом издевательски красовался единственный бокал: «Кому захочется пить такое шампанское в одиночку?» Ради эксперимента он вышел – почти удивившись тому, что дверь не была надежно заперта снаружи, – и нос к носу столкнулся с парнем, который, очевидно, был его сторожем. Напрямую спросил, не желает ли тот выпить вместе с ним шампанского. Невозмутимый тюремщик ответил, что не имеет права.

Вне себя от злости, Деодат вернулся в камеру: «Орнитолог, посаженный в клетку, это ж надо было додуматься!» Когда его охватывало бешенство, он знал, что единственный способ успокоиться – это поглядеть на птиц. Но в гримерке не было окон. Он кинулся к надзирателю и заявил, что ему нужна гримерка с окном.

– Ни в одной гримерке нет окна, – ответил цербер и глазом не моргнув.

Деодат рухнул на диван. «Они хотят, чтобы я сорвался, и у них получается», – подумал он. В критических ситуациях он превращался в скворца и колотился лбом обо все четыре стены, как если бы рядом кто-то бил в тамтам. Предпочтя мятеж безумию, он выскочил из гримерки и пустился бежать по коридорам в поисках окна; эскорт несся по пятам, пытаясь призвать его к порядку. Наконец он нашел застекленный проем и погрузился в созерцание неба.

– Будьте добры вернуться к себе, месье.

– Отстаньте!

В конце концов он заметил стрижа, кружившего высоко в небе. Ни одно зрелище не могло бы дать такого ощущения свободы: глядя на стрижа, Деодат почувствовал себя птицей в полете. Он позволил себе витать столько времени, сколько потребовалось. Когда понял, что кризис миновал, он покинул тело стрижа и поплелся обратно в гримерку. Заметив, что страж следует за ним по пятам, он сделал рывок, оторвался от него и влетел в гримерку, в точности похожую на его собственную.

Вторжение неизвестного, хлопнувшего дверью у нее за спиной, вывело Мальву из созерцательной медитации. Если бы ее восприятие не было обострено упражнением, которому она предавалась более часа, она, конечно же, испытала бы отвращение при виде Деодата. Теперь же первое, что она почувствовала: это существо только что парило в небе.

– Не знала, что павлины могут летать, – сказала она.

Голос у нее был мелодичнее, чем у Навсикаи, когда та приветствовала Улисса на берегу.

Деодат, совершенно не понимавший, что происходит, перехватил мяч на лету.

– Павлины вообще странные птицы, – сказал он. – Возьмем хотя бы их манеру распускать хвост. Они так демонстрируют свою привлекательность и заявляют о воинственных намерениях. В этом-то как раз нет ничего странного. В человеческой породе тоже часто встречается, что те преимущества, которые служат соблазнению, одновременно служат и защите. Но даже в отсутствие самки, соперника или угрозы можно застать павлина, когда он веером распускает хвост без всяких внятных причин.