Да, семья была разорена; 2 ноября они должны были навсегда покинуть замок. Тем большее значение Невиль придавал этому заключительному приему, на котором собирался восславить семейную честь, в последний раз порадовав своих гостей. Вряд ли убийство одного из них могло этому поспособствовать.
Лопнула шина. Ни отец, ни дочь не умели менять колесо.
– Мы всего в двух километрах от Плювье, пойдем пешком. Я пошлю твоего старшего брата заняться машиной.
Не разговаривать, когда ведешь автомобиль, нормально и даже пристойно: водитель должен быть сосредоточен на дороге. А вот хорошо ли не разговаривать, когда идешь пешком, – вопрос более спорный. Граф силился найти подходящие к случаю слова:
– Расскажи мне про твою ночь в лесу, милая.
– Сначала все было чудесно. Ухала сова, в воздухе хорошо пахло. Я легла на мох, на подушку из опавших листьев, слышала, как пробегают косули. Но очень скоро я замерзла, и все стало враждебным.
– Ты могла вернуться домой хотя бы за одеялом.
– Я поклялась себе, что не вернусь.
Он улыбнулся. Такое пари представлялось ему типичным для подростка.
– А потом пришла мадам Портандюэр. Она дала мне свой плащ, она добрая, но… не знаю, как сказать.
– Я, кажется, тебя понимаю.
– Она искала какие-то особые грибы, которые надо собирать после полуночи.
– Вот как.
– Штучки гадалки, я думаю.
Невиль вспомнил наставление этой женщины: она призывала его проявить интерес к «чувствованиям» дочери. Понадеявшись, что у Серьёзы нет идиосинкразии на это слово, он сделал попытку:
– Расскажи мне про твои чувствования, милая.
– Про мои – что?
– Твои чувствования.
Ему было стыдно даже произносить это слово.
– Извини, папа, этот вопрос смешон.
Успокоившись, он промолчал.
Вдали показалась башня замка, возвышающаяся из самого сердца леса. Граф почувствовал, что дочь разделяет его волнение: как они любили свой дом! Как страдали при мысли, что потеряют его!
Тяжелее всего было пережить, что они утратили возможность защитить это гнездо. В Бельгии не существует закона об охране исторических памятников. Ничто не мешает будущим владельцам снести это здание 1799 года и вырубить окружавший его вековой лес. То, что замок перестанет им принадлежать, – это было еще полбеды, но одна мысль о том, что он будет разрушен, – разрывала им сердце.
– Печально, правда?
– Да.
Было бы недостойным добавить хоть слово. Оба понимали, что в 2014 году скорбь об утрате фамильного замка совершенно неприлична. Чудо уже то, что им удавалось сохранить Плювье так долго, в этом граф де Невиль отдавал себе отчет.
За ними в любом случае оставался домик у подножия замка, Добродей, где жили когда-то арендаторы: остаться без крова им не грозило. Зато, если новый владелец будет сносить замок и рубить лес, им предстоит лицезреть катастрофу из первых рядов.
– Где вы были? – спросила графиня при виде входящих мужа и дочери.
– На мессе, – сымпровизировал Невиль.
– На мессе? Что это вам в голову пришло?
– У меня были чувствования, – сказала Серьёза.
– О чем это ты?
– Это шутка, – ответил граф. – Орест, у меня лопнула шина. Я оставил машину на обочине, на полпути от деревни. Ты можешь ею заняться?
Молодой человек тотчас отправился выполнять поручение. Невилю до сих пор не верилось, что этот высокий, атлетически сложенный парень двадцати двух лет от роду, помешанный на механике и так хорошо ориентирующийся в современной жизни, приходится ему сыном. Ту же гордость с примесью растерянности он испытывал, глядя на Электру, свою двадцатилетнюю дочь, красивую, прелестную и обладавшую всеми талантами. Единственной из его детей, в ком он узнавал себя, была Серьёза, неуклюжая, молчаливая, которой было не по себе в этой жизни.
Когда его спрашивали, почему он назвал своих старших Орестом и Электрой, он без тени смущения отвечал, что так принято в лучших домах. Когда же задавали вопрос об имени младшей дочери, удивляясь, мол, было бы логично назвать ее Ифигенией, он говорил:
– Я терпимее отношусь к отцеубийству и матереубийству, чем к детоубийству[2].
Он также возмущался, если его за это порицали. В пору, когда детям дают самые несуразные имена, он находил свой выбор весьма умеренным и даже классическим.
И больше всего нападок вызывало имя младшей.
– Вы считаете серьезность первостепенной добродетелью?
– Конечно. Я, кстати, не открыл Америку. Имя Эрнест означает серьезный.
– Почему же тогда не Эрнестина?
– Эрнестина – безобразное имя. Серьёзен звучит не очень красиво, но Серьёза – прекрасно.
– Вам не кажется, что вы льете воду на мельницу тех, кто утверждает, что имена у аристократов – это просто туши свет?
– Послушайте, мою жену зовут Александра, меня Анри, самые обычные имена.
Свет не видывал более влюбленного мужа, чем граф де Невиль. Ему было сорок, когда он встретил свою будущую жену, та была на двадцать лет его моложе. Он с первого взгляда влюбился в девушку ошеломительной красоты.
В ту пору он уже возглавлял самый престижный гольф-клуб Бельгии «Равенстайн», где постоянно организовывал светские мероприятия. Не будучи богатым, он, однако, пользовался превосходной репутацией. Но его личная жизнь была чередой фиаско, и он думал, что обречен умереть холостяком.
– Вечно ты выбираешь женщин слишком красивых для тебя, – говорили ему друзья.
Но что он мог поделать, если красота имела над ним такую огромную власть? Он пытался влюбляться в девушек заурядной, как у него, внешности – тщетно.
Женская красота была его тяжелым наркотиком: в присутствии красивой женщины Невиль воспарял и мог созерцать ее без устали, не ведая привыкания.
Александра превосходила красотой всех молодых особ, на которых он западал прежде. Он думал, что у него нет никаких шансов, но ошибался. Уже на втором свидании она воскликнула:
– Вы мне нравитесь! Перейдем на «ты»?
Помимо прочих достоинств, Александра была полна жизни. Анри влюбился без памяти. Родные не одобрили его страсти к этой девушке, происходившей из самого захудалого дворянского рода.
Его отец Окассен де Невиль, человек шумный и властный, воспротивился этому браку:
– Я запрещаю тебе жениться на этой девушке. Я тебе же оказываю услугу: ты любишь ее исключительно за красоту. Когда она с годами подурнеет, ты меня еще поблагодаришь.
Но Анри не отступился. На дворе был 1990 год, и он счел, что не нуждается для женитьбы в родительском благословении. Он любил и уважал своего отца, но его возмущало, что тот отвергает Александру по сословным мотивам.
Свадьба состоялась в роскошных садах Равенстайна[3]. Анри и Александра были вместе уже четыре года, и было ясно, что это любовь до гробовой доски. Окассен тем не менее предрекал несчастья такому союзу. Вскоре после этого он умер.
Анри радовался, что пренебрег отцовским запретом: женитьба на Александре была лучшим поступком в его жизни. Окассен ошибался во всем: Анри полюбил свою жену не за одну только ее красоту, а красота эта с годами лишь возрастала. Теперь, в сорок восемь лет, Александра была еще ослепительнее, чем в двадцать. Ее неизменно хорошее настроение распространялось на окружающих и прежде всего на него: не будь ее, он погряз бы в меланхолии, за ним водился такой грех.
Он любил свою жену много больше, чем в первый день. Орест и Электра унаследовали ее красоту. «Если бы все в жизни так удалось мне, как мой брак, я был бы счастливейшим из людей», – думал он.
Впрочем, ему удалось многое, но, увы, не хватало только состояния. При своей скрупулезной честности, он на посту президента богатейшего гольф-клуба не нажил состояния, хотя на его месте человек менее совестливый сделался бы миллионером.
Выйдя в отставку три года назад, граф как мог урезал расходы, но все же не сумел помешать неизбежному: замок предстояло продать.
