На всякий случай Штокроза осталась с ней до утра. Любовь, объединяющая их, была так сильна, что сон не нарушил их слияния.

Проснувшись, Мальва удивилась:

– Ни за что бы не поверила, что останусь жива.

– Возлюбленному Своему Он дает сон[25], – сказала бабушка, знавшая Псалтырь.

– Значит, Бог – это ты, а я возлюбленная, – заключила девочка.

Они еще долго лежали рядом, наслаждаясь радостью, казавшейся такой простой, когда два существа любят друг друга.

– Тебе разве не надо в лицей? – спросила бабушка.

– Сегодня суббота.

– Дорогая, у меня такое впечатление, что тебе намного лучше.

– Это как если бы я умерла сегодня ночью, а потом воскресла уже без боли. Мне кажется, что ты настоящий шаман.

– Завтрак в постель, идет?

Девочка захлопала в ладоши. Штокроза вышла из комнаты и почувствовала странный сквозняк: окна ее спальни были распахнуты, и шкатулка с драгоценностями исчезла.

У старой дамы хватило сил, только чтобы вернуться к внучке, упасть рядом и прошептать: «У меня украли драгоценности!»

Мальва побежала проверить. Вор наверняка был кем-то из знакомых: все было нетронуто, исчезла только шкатулка. Значит, за Штокрозой неотступно следили: это была единственная ночь, когда она не надела перед сном свои украшения.

«Все из-за моих любовных горестей», – подумала она, возвращаясь к изголовью. Бабушка лежала на кровати, как умирающая королева.

– Хочешь, я позвоню в полицию?

– Ни к чему, дорогая. Драгоценности пропали.

– Кто-то следил за тобой, бабушка. Не знаешь, кто бы это мог быть?

– Представления не имею. Но удивляться нечему. Некоторые драгоценности были из самых знаменитых в мире. Ими интересовались коллекционеры. Не будем больше об этом говорить.

Температура у Штокрозы стремительно падала. Мальва хотела спасти бабушку, как та спасла ее прошлой ночью; она легла рядом и обняла ее, повторяя: «Не умирай, не умирай». Но вряд ли в пятнадцать лет можно обрести мощь шамана: спасти Штокрозу было тем более невозможно, что она не хотела жить.

– Без моих драгоценностей – зачем?

– А я, бабушка? Ты нужна мне.

– Ты будешь жить, дитя мое. В тебе хватит силы.

Та хотела возразить, что жить ей не хочется. У нее не хватило времени: в эту секунду старая женщина умерла. Ее взгляд внезапно погас; в долю мгновения свет исчез из устремленных на Мальву неподвижных глаз.

Сохраняя полное спокойствие, девушка позвонила Розе и сообщила, что ее мать умерла. Она не стала рассказывать об обстоятельствах этой смерти. Теперь предстояли хлопоты, связанные с кончиной. Мальва вернулась к Штокрозе, взяла ее за руку и сказала:

– Последнее слово, которое ты произнесла, было «сила». В этом вся ты.

Она чувствовала, насколько бабушка оказалась права: сила, которая была в Штокрозе, отныне текла в ее венах.

Жизнь Мальвы переменилась. Она переехала к родителям в квартиру рядом с Аустерлицким вокзалом. Покинула лицей. Дом в Фонтенбло был выставлен на продажу.

В парижском лицее понятия не имели о ее прежней репутации. Она была молчаливой ученицей. Ничего особенного в ее поведении никто не заметил.

За исключением того дня, когда на уроке проходили Бодлера и учитель прочел в классе сонет «Драгоценности». Когда он произнес: «…Ослепительный мир, где металл и каменья. / Звук со светом совпал»[26], Мальва горько заплакала.

После получения диплома, пока другие ученики, заслужившие репутацию умников, пытали счастье в Высшей коммерческой школе, Политехнической, на худой конец, в Центральной, Школе мостов и дорог или в Высшей горнодобывающей школе, Деодат учился биологии в Сорбонне, а потом специализировался по орнитологии.

Его докторская диссертация была посвящена удоду хохлатому. Преподаватели, у которых молодой человек с его выдающимся уродством вызывал живейшее любопытство, прозвали его Рике с Хохолком. Прозвище ему понравилось своей этимологической точностью, поскольку «удод» и «хохолок» состояли в семантической близости.

Кличка подходила ему тем более, что, как и персонаж Перро, он нравился всем, а особенно женщинам. Со временем он перестал принимать их многочисленные авансы и даже стал неприступен, что только укрепило его репутацию.

Когда ему исполнилось двадцать три года, лечащий врач объявил, что отныне он может обходиться без корсета, который носил уже восемь лет.

– Болезнь стабилизировалась, – сказал врач, осмотрев его.

– Я выздоровел, – перевел Деодат.

– От кифоза не выздоравливают. Но ваше отрочество закончилось, а болезнь не прогрессирует. Это успех.

Молодого человека подобная точка зрения не очень порадовала.

– Не стройте такую мину. Вы сможете жить без корсета. Ведь это хорошая новость?

– Чувствую, дальше последует условие, которое понравится мне меньше.

– Вам придется заниматься лечебной гимнастикой пять часов в неделю.

– Ну вот.

– Вам следует укрепить мышцы спины, – заключил врач, записывая ему на бланке рецепта имя и координаты кинезитерапевта.

Выйдя из кабинета, Деодат почувствовал головокружение оттого, что шел по улице без смирительной рубашки, которая заставляла его держаться прямо. Через два часа он был вынужден признать, что дело плохо: он совершенно вымотался от попытки компенсировать своими хилыми мускулами отсутствие доспехов, о которых уже начал сожалеть.

Он записался к кинезиологу. Секретарша сказала, что доктор Лейде примет его завтра в семнадцать часов.

Доктор оказалась голландкой лет тридцати, с красивым серьезным лицом, водруженным на длинное тело спортсменки.

Она осмотрела спину пациента. Тот задрожал от прикосновения широких умелых ладоней.

Она встала рядом с ним на татами, лицом к зеркалу:

– Я научу вас упражнениям. Делайте, как я.

Перед огромным зеркалом Деодат повторял движения доктора. Сравнение их двух тел было для него унизительным; он испытал бы стыд, если бы почти сразу не влюбился в невозмутимую молодую женщину.

После пятидесяти минут упражнений она велела лечь на обитую дерматином кушетку и начала массировать ему спину. Он испытал парализующее наслаждение.

– Хотел бы я, чтобы вы никогда не останавливались, – сказал он, когда она подняла его и усадила напротив письменного стола.

Не поведя бровью, она записывала наблюдения в журнал.

– Вам не следовало бы называться Лейд[27], – добавил он.

– Правильно произносится Лейде, – ответила она, очевидно привыкнув к такого рода замечаниям.

Она назначила ему ежедневные посещения, пять раз в неделю, в семнадцать часов, продолжительностью в час. Он, который раньше смотрел на это как на испытание, пожалел, что визитов так мало.

– Этого недостаточно, – заявил он.

– Да, верно. Вот почему вы будете заниматься самостоятельно дома не меньше двадцати минут каждый день. Повторяйте те упражнения, что я вам показала в начале сеанса.

Не такого ответа он ждал. На улице он глянул на вывеску. На металлической пластине было выгравировано: «С. Лейде – кинезитерапевт».

На следующий день, одетый, как и она, в джинсы с майкой, он сказал ей во время разминки:

– Имена ста процентов женщин, которые имели для меня значение, начинались на «с».

Ноль реакции. Он почувствовал себя неуклюжим, но продолжил:

– И заканчивались на «а».

– Поставьте ноги параллельно.

– Как ваше имя?

– Саския[28].

Он был ошеломлен:

– Как красиво! Я никогда не слышал такого имени.

– Жену Рембрандта звали Саския.

Эта новость его совершенно очаровала. Для любящего обнаружить, что предмет его любви носит дивное имя, равнозначно торжественному посвящению в рыцари. Все воспринимается по-разному в зависимости от того, зовут избранницу Саскией или Самантой.

– Пожалуйста, сосредоточьтесь. Помните, что вам нужно делать те же упражнения дома.

Он был без ума от ее мягкой и совершенно нейтральной манеры давать указания. Она никогда не проявляла властности – как женщина, привыкшая, что ее слушают. А как не захотеть бесконечно слушать этот серьезный голос с забавным акцентом?