Литмир - Электронная Библиотека

Серьёза вырвала карабин из рук отца и бросила в пруд.

– Вопрос решен, – сказала она. – Я возвращаюсь слушать музыку.

Анри застыл на месте, ошеломленно глядя туда, где вода поглотила длинноствольный карабин двадцать второго калибра, и попытался понять, из какого кошмара он вынырнул, но так и не смог.

Наконец он вернулся в сад, где заканчивался концерт. Паскалине Понтуа устроили овацию. Серьёза заходилась от рыданий.

«До чего смешна эта девчонка, – думал оторопевший граф. – Это все молодость, она пройдет, надо полагать».

Невиль заметил, что одной из официанток стало дурно и она пошатнулась. Он подбежал, чтобы взять у нее поднос, уставленный фужерами с шампанским, хотел поставить его на стол, но по пути споткнулся; поднос взлетел вверх и приземлился прямо на затылок мадам ван Зоттерньен, сломав ей шейные позвонки. Она умерла на месте.

Все присутствующие засвидетельствовали, что это был несчастный случай. Мадам ван Зоттерньен была старой вдовой, скупой и сварливой, никто ее терпеть не мог.

Когда огласили ее завещание, выяснилось, что она оставила все свое состояние, и притом немалое, Анри Невилю, к которому всю жизнь пылала страстью, смехотворной и, к счастью, тайной.

Благодаря этим свалившимся с неба миллионам необходимость продажи замка отпала сама собой. В настоящий момент начали ремонтировать крышу.

Рике с Хохолком

Впервые забеременев в сорок восемь лет, Энида воспринимала грядущие роды, как иные – русскую рулетку. И однако, ее радовала эта беременность, которую она ждала так долго. Когда она узнала о своем положении, то была уже на шестом месяце.

– Но как же так, мадам, ведь у вас больше не было месячных! – удивился врач.

– В моем возрасте мне это показалось нормальным.

– А тошнота, усталость?

– Я привыкла, что чувствую себя не очень хорошо.

Доктор был вынужден признать, что ее слегка округлившийся живот едва ли мог навести на подозрения. Энида принадлежала к породе женщин столь маленьких и хрупких, что они никогда не выглядят настоящими женщинами и в один прекрасный момент внезапно из подростков превращаются в стареньких девочек.

Тем утром в больнице Энида здорово перетрусила. Она чувствовала, что надвигается катастрофа, перед которой она бессильна. Муж держал ее за руку.

– У меня не получится, – сказала она.

– Все пройдет просто замечательно, – заверил он.

Но вовсе так не думал. За все время беременности Энида не набрала ни грамма. Ее убеждали, что младенец живет в ее животе. Приходилось напрячь воображение, чтобы в это поверить.

Врач заявил, что сделает кесарево. Это представлялось единственным выходом. Супруги почувствовали себя спокойнее.

Уже определили, что будет мальчик. Энида считала его даром богов и собиралась назвать Деодатом.

– Почему бы не Теодором? Смысл тот же, – предложил муж.

– Лучшие мужчины в мире носят имена, которые заканчиваются на «ат», – ответила она.

Онорату оставалось лишь улыбнуться.

Когда родители увидели ребенка, их мир перевернулся. Новорожденный походил на старичка: весь сморщенный, с едва приоткрытыми глазами и впалым ртом – он был отвратителен.

Ошеломленная Энида с трудом обрела голос, чтобы спросить доктора, нормален ли ее сын.

– Он абсолютно здоров, мадам.

– Почему он весь в морщинах?

– Небольшое обезвоживание. Это быстро пройдет.

– Он такой маленький, такой худой!

– Похож на свою мать, мадам.

– Но, доктор, он ведь ужасен.

– Знаете, никто не осмеливается это сказать, но младенцы почти всегда уродливы. Могу вас заверить, что ваш производит на меня самое благоприятное впечатление.

Оставшись наедине с ребенком, Онорат и Энида смирились и приняли решение любить его.

– Может, лучше назвать его Рике с Хохолком?[12] – робко предложила она.

– Нет. Деодат звучит отлично, – возразил новоиспеченный отец, мужественно улыбаясь.

К счастью, родственников и друзей у них было немного. И тем не менее им пришлось выдержать нашествие нескольких визитеров, чья вежливость не могла скрыть растерянности. Энида вглядывалась в лица тех, кто впервые видел ее малыша; всякий раз она подмечала дрожь отвращения и страдала от этого. После душераздирающего молчания гости отпускали комментарии разной степени бестактности: «Вылитый его прадедушка на смертном одре». Или: «Ну и личико! Впрочем, для парня это не так важно».

Побила рекорд злобная тетя Эпзиба:

– Бедняжка Энида, ты уже оправилась?

– Да. Кесарево прошло хорошо.

– Да нет, я хотела сказать: ты уже оправилась, оттого что у тебя такой мерзкий ребенок?

Родители сдались; вернувшись домой из клиники, они заперлись на все замки.

– Дорогой, – сказала Энида Онорату, – поклянись, что мы больше не будем никого принимать.

– Клянусь, любовь моя.

– Надеюсь, желчь и злословие всех этих людей не задели Деодата. Знаешь, он такой милый. Попытался сосать мою грудь, а когда понял, что у него не получается, то улыбнулся мне, словно хотел сказать, что это не так уж и важно.

«Она сходит с ума», – подумал отец. Энида всегда отличалась крайней хрупкостью, как физически, так и психически. В пятнадцать лет ее отчислили из балетной школы парижской Оперы по причине, еще невиданной в этом почтенном заведении: избыточная худоба. «Мы и не думали, что такое возможно», – заключила экзаменаторша.

Поскольку росту в девочке было всего метр пятьдесят, карьера манекенщицы ей не светила. Хорошо хоть ей выдали аттестат. Главной причиной, по которой преподаватели смилостивились, было то, что ей прочили будущее звезды балета.

Энида не осмелилась признаться домашним в своем провале и каждое утро приходила к Опере, усаживалась на ступени лестницы и оставалась там до самого вечера. Именно на этих ступенях Онорат, который в то время был в столовой балетной школы помощником повара, и приметил ее. Семнадцатилетний паренек, округлый и телом, и умом, безумно влюбился в щуплую девчушку.

– Мог бы найти кого-нибудь получше, чем кандидатку в самоубийцы, – сказала она ему.

– Выходи за меня.

– Какая из меня жена – я вешу всего ничего.

– Ничего, вдвоем будет то, что надо.

Раз уж никакая иная судьба ей не светила, девушка в конце концов согласилась. В сфере бракосочетания еще действовал Кодекс Наполеона: для женщин минимальный возраст для вступления в брак составлял пятнадцать лет, для мужчин – восемнадцать. Выждав год, они поженились в церкви Святого Августина.

Они были очень счастливы. Энида, к собственному удивлению, вскоре обнаружила, что по уши влюбилась в склонного к полноте парня. Его непоколебимая доброжелательность и терпение произвели на нее должное впечатление. Он быстро продвигался по служебной лестнице и вскоре стал шеф-поваром столовой балетной школы. Будущие балерины постоянно прибегали к нему с требованием класть меньше масла и сливок в блюда, хотя Онорат божился, что уже давно вообще не покупает этих ингредиентов.

– А почему тогда ваша стряпня такая вкусная? – возмущались юные танцовщицы.

– Потому что я готовлю с любовью.

– Оказывается, от любви толстеют? Вы вон какой круглый!

– Я такой от природы. Но гляньте на мою жену, и поймете, что от любви худеют.

Аргумент походил на правду – Энида всегда была сама грация. Тем самым он успокаивал «крысок» – такое прозвище издавна закрепилось за ученицами балетной школы и кордебалетом, – и те проникались доверием к своему кормильцу.

Более тридцати лет протекли в счастье столь полном, что влюбленные и не заметили, как прошло время. Супруга часто печалилась, что у них нет детей. Онорат утешал ее, говоря: «Мы сами свои дети».

В сущности, они и жили как дитятки малые; покинув свои кухонные владения, Онорат тотчас устремлялся к жене. Вместе они играли в белот или в «лошадок», старательно передвигая фишки по полю. Когда в саду Тюильри открывалась ярмарка, они пропадали там часами. Чаще всего в тире, хотя оба были самыми бездарными стрелками, каких только видел свет. Когда их начинало подташнивать оттого, что они слишком долго крутились на большом колесе и съели слишком много сахарной ваты, они пешком, держась за руки, возвращались к Опере.

13
{"b":"602792","o":1}