Секретарь откуда-то привез немного овец, раздал по-честному, по две пары по колхозам, и ребятишки с огромным удовольствием пасли их и заготавливали траву на зиму, старшие из детей косили, а мелочь сушила и переворачивала сено.

   Бабка Марья и ещё одна старушка - Артемовна организовали подобие детского сада. Вся мелочь была под их присмотром - матерям надо было в поле работать. Гринька пошел в рост, наконец-то, голос тоже грубел, но пускал иногда 'петуха'. Он радовался, что растеть, а то и деда Никодима меньше был.

   У друга Гущева умерла его старая баба, остался совсем один - мать во время отступления немцев потерялась, да он и не вспоминал про неё. А вот из-за бабушки искренне горевал. Пошел до Пашки, долго что-то ему говорил, а к сентябрю его как сироту отправили-таки в его, так долго желаемое им -ХФЗУ. Писал он оттуда Гриньке, только вот хвамилию нямного изменил - стал Гущин, чему рад был неимоверно.

   А потом привез почтальон в деревню весть - поймали этого гада Еремца, будут судить у Раднево, перед всем народом.

   Взволновалась вся деревня, бабы, недолго думая, наказали выступить от деревни дедам и Марфе Лисовой, как не хотелось им всем плюнуть у наглую рожу энтого гада, но работа. Выручил секретарь райкома - переговорил с вышестоящим руководством, перенесли выездной суд в Березовку, и был за все время у них короткий рабочий день, вся деревня и окрестные, кроме самых старых собрались у правления. Когда вывели Еремца от березовских полетели ехидные замечания:

   -Чаго не гладкай-то, тяперя? А... сволочь, несладко у наручниках? -За все гад ответишь!!

   И было много свидетелей, кто-то плакал, рассказывая, кто-то не выдержав набрасывался на Еремца с кулаками, кто-то плевал на него. Дед Ефим сказал:

   -Стыдно и противно за няго, у одной дяревни жили, был як все. Помогал же наших что у заслоне оставались хоронить, а через три дня хлебом-солью встренул хвашистов. Ен же, пока Бунчука ихние жа не повесили, по дяревне ходил гордее Краузе и гадил с Гущевым знатно, тот гад замерз, а энтот за двоих подличал!! Потом, правда, притих, знать, понял, што наши прийдуть. Мы усей дяревней стыдимся, што якую гадинку прглядели! Ён жа свою вернейшую Агашку не пожалел, як она проболталася - што ён удирать собралси, усё - тут же у гестапу попала. Мы усей дяревней просим суд дать ему высшую меру!!

   Еремец молчал, только один раз вскинулся, когда пригласили свидетеля Лешего.

   -Но, ён же немцам тожеть служил, вона охоты им организовывал? Як же, ён же немецкий прихвостень?

   -Немецкий прихвостень, как сказал подсудимый, был оставлен здесь по заданию обкома партии и награжден государственной наградой СССР! - осадил его прокурор.

   Судили гада аж два дня, дотошно разбирая все его преступления. Как плевался дед Ефим, когда выплыли документы погибшего на том холме солдатика. Оказалось, пока они, горестно причитая, собирали убитых в одно место, Еремец обыскал и спрятал документы самого старшего из них по возрасту, на всякий случай. Случай получился в сорок третьем, но уехать, как он ни пытался, в Закарпатье не удалось, застряли на Украине, возле Харькова, и привлек внимание к себе по несоответствию в возрасте. Посля приговора - расстрел, деревенские единодушно пожелали такой же справедливости сынку Краузе - Фридриху, не предполагая, что их дружное пожелание исполнится в сорок пятом.

   Бабы пластались в поле, пришел с госпиталя ешче один сильно поранетый фронтовик - сын Артемовны, едва передвигающийся на костылях. Опять баба Марья старалась подлечить его:

   -Пей сынок, энто хоть горькия трава, но помогаеть, пей - раз живой до матки добрался, значить, ешче поскрипишь, эх, Самуила нема, от бы хто помог!!

   Артемовна пришла до Василя, продиктовала письмо для Самуила, просила совета, як лучшее подмогнуть сынку поранетому. И их чудо-доктор откликнулся, подробно расписал для Марьи и Пелагеи все, чем можно было помочь солдату, сетовал, что он далеко.А Артемовне неожиданно повезло - Леший решил сходить проверить транспорт ребят, и в старенькой машине Ивана нашел завалявшуюся между сиденьями упаковку таблеток в коробочке - прочитал аннотацию, понял, что это тоже сильное сейчас лекарство для Семена, -'Оксициллин', называется.

   Вытащил чудную упаковку - желтые, какие-то узенькие футлярчики, повертел, увидел, что их можно открыть - откуда ему знать, что эти капсулы можно просто глотать - осторожно высыпал на ладонь порошок и возликовал.

   -О,совсем хорошо!!

   Принес три порошка, велел пить через день - мало ли, и на самом деле, немного полегчало Семену.

   А Варя и мужики собирались ехать в Березовку, как они все волновались, первым делом наделали фотографий с Вариной флешки для деревенских, накупили всякой всячины из еды Игорь и Сергей, понимая, что кто-то должен остаться после них, не зная, кто и сколько, просто голову сломали:

   -Варь, как думаешь, если я вот такую шаль привезу? Не Степушке, так кому из потомков?

   -Конечно, Игорь, бери.

   Собрались ехать целой колонной - Варя с Данькой, Игорь с бабулей, Сергей с Толиком и его женой, Ищенко с Людмилой, Иван с Костиком, и там тоже собралась жена Ивана и мать Кости. Ищенко взял машину сына - его ласточка за семьдесят лет давным-давно сгнила там. Выехать решили рано утром, чтобы попасть в деревню часам к десяти, наверняка, митинг будет.

   Сидели восьмого мая у Бярезовке, возле небольшого обелиска, установленного погибшим сельчанам ещё в те далекие пятидесятые годы, два деда. Один шустрый, невысокий, то вскакивал, то опять садился на лавочку, второй - высокий худой дед, преклонного возраста, поставив перед собой палочку, оперся руками на неё и задумчиво глядел на открывающийся с бугра вид на деревню.

   -Ай молодцы вы с Василем, что тогда сирень-то насажали везде.

   -А сколь уже народу предлагало переименовать Бярезровку у Сиреневку? - откликнулся Гриня. - Василь жа обешчал мамушке, што насадит яё многа. А и красиво як, кагда она цвятеть!!

   Памятник сельчане тогда решили поставить на том самом бугре, где в сорок первом погибли артиллеристы, при наступлении в сорок третьем артиллерия наша хорошо перекопала этот бугор, но все равно он немного возвышался над деревней. Много воды утекло с тех пор, но помнили крепко и рассказывали сельчане, пережившие оккупацию, своим подрастаюшчим детям и внукам подробности той жизни.

   Не дождался этого, наступившего - две четырнадцатого года, Леший - Лавр Ефимович, он ушел враз, - не болел, не жаловался никогда, успел порадоваться на Матвеюшкиных дочек - двух. Одну назвали Варей, и долгожданного сыночка - Лавра Матвеевича, а вот правнука своего - уже не дождался. Присел на лавочку отдохнуть и все... И было тогда Лавру девяносто два годка. Гриня, Василь и Панас очень тяжело пережили эту потерю, сроднились за столь долгое время накрепко. А у Матвеевой Варюньки родился сынок - вылитый прадед, и передумали называть Иваном - назвали Лавром. Матвейка, как пришел с войны - жил у Бряньске, работал после войны на заводе, там и оженился, но отца не забывал никогда. Леший подолгу гостил у них, а ещё чаще внуки бывали у него.