Доля Хорнблауэра составит десять таких состояний.

— Помните, сэр, когда мы в последний раз захватили флотилию с сокровищами? Кажется, это было в девяносто третьем, сэр. Некоторые матросы, получив призовые деньги, покупали золотые часы и швырялись ими в воду с плимутской набережной — «блинчики» пускали — просто чтоб показать, какие они богатые.

— Ну что ж, спокойной ночи, если конечно вы сможете заснуть после такого сообщения. Но помните, никому ни слова.

— Нет, сэр, конечно нет, сэр.

Вся затея еще может провалиться — или флотилия проскользнет в Кадис незамеченной, или повернет обратно; может, она вообще не вышла в плаванье. Тогда лучше, чтоб испанские власти — и мир в целом — не узнали, что захват вообще планировался.

Эти мысли — эти цифры — должны были бы волновать и радовать, но той ночью Хорнблауэр ничего подобного не испытывал. То был плод Мертвого моря, обращающийся во рту пеплом. Хорнблауэр наорал на Бэйли и прогнал его потом долго сидел на койке в такой тоске, что его не радовало даже мерное покачивание койки, говорившее о том, что «Отчаянный» вновь вышел в открытое море и движется к приятному и полезному приключению. Хорнблауэр сидел уронив голову на колени. Он потерял свою чистоту, а это значит — потерял самоуважение. В жизни он совершал ошибки, воспоминания о которых и сейчас заставляли его морщиться, но в этот раз он поступил куда хуже. Он нарушил долг. Он стал пособником — нет, организатором побега. Он отпустил дезертира, преступника. Он нарушил присягу, и сделал это по причинам сугубо личным, из чистого потворства своим желаниям. Не ради блага службы, не ради безопасности страны, но потому, что он — мягкосердечный сентименталист. Он стыдился себя, и стыд этот был тем сильнее, что, анализируя себя безжалостно, он пришел к убеждению — если б он мог заново прожить эти часы, то повторил бы все как было.

Ничто не может извинить его. Довод, который он использовал — что служба должна ему жизнь после всех испытании, через которые он прошел — просто чушь. Смягчающее обстоятельство — что дисциплина, благодаря новому захватывающему приключению, не пострадает — не имеет веса. Он — предатель, мало того — коварный предатель, осуществивший свой план с искусством прирожденного заговорщика. То первое слово, которое пришло ему в голову, было самое верное — чистота, и он ее утратил. Хорнблауэр оплакивал утраченную чистоту, как Ниобея — своих загубленных детей.

Капитан Мур так расположил эскадру, что даже Хорнблауэр вынужден был нехотя его одобрить. Пять кораблей выстраивались в цепочку, каждый в пределах видимости от предыдущего. Получалось пятнадцать миль между кораблями, плюс с самого южного и самого северного из них можно было осматривать горизонт еще на пятнадцать миль, всего около девяноста миль. Днем корабли лавировали в сторону Америки, ночью возвращались к Европе, чтоб, если по несчастью флотилия проскочит их в темноте, ее можно было бы быстро догнать. На рассвете позиция кораблей была на меридиане мыса Сан-Висенти — 9° западной долготы, на закате — так далеко к западу, как будут требовать обстоятельства.

Ибо поиски иголки-флотилии в стоге сена — Атлантике были не так сложны, как может показаться с первого взгляда. Во-первых, по неизменным испанским законам флотилия должна доставить свой груз в Кадис, и никуда больше, во-вторых, по направлению ветра легко можно было определить, откуда она появится. А в-третьих, испанские капитаны после долгого плаванья наверняка будут сомневаться в своей долготе, широту же по секстану будут знать более или менее точно, и, скорее всего, постараются пройти заключительный отрезок пути на широте Кадиса — 36°30', чтоб миновать с одной стороны португальское побережье, с другой — африканское.

Так что в самой середине британской колонны, на широте 36°30' находился коммодор на «Неустанном», а остальные четыре корабля располагались к югу и к северу от него. Флажки днем и ракета ночью должны оповестить все корабли эскадры, что флотилия приближается. Им нетрудно будет быстро подойти к судну, которое подало сигнал, а в ста пятидесяти милях от Кадиса им хватит времени и места, чтоб настоять на своем.

За час до рассвета Хорнблауэр вышел на палубу (он уже дважды выходил этой ночью, как и в каждую предшествующую). Ночью было ясно; сейчас тоже.

— Ветер норд-ост-тень-норд, сэр, — доложил Провс. — Сан-Висенти примерно в пяти лигах к северу.

Ветер умеренный; можно было бы поставить все паруса вплоть до бом-брамселей, но «Отчаянный» шел в бейдевинд на левом галсе под марселями. Хорнблауэр направил подзорную трубу на юг, туда, где должна была находиться «Медуза». «Отчаянный» как наименее значительное судно занимал позицию дальше всех к северу, там, где вероятность встретить флотилию наименьшая. Было еще слишком темно, чтоб различить «Медузу».

— Мистер Форман, пожалуйста, поднимитесь на мачту с сигнальной книгой.

Конечно, все офицеры и матросы ломают себе голову, для чего изо дня в день эскадра сторожит один и тот же кусочек морского пространства. Самые сообразительные, наверно, даже угадали истинную причину. Тут ничего не попишешь.

— Вот она, сэр! — сказал Провс. —Азимут зюйд-тень-вест. Мы немного впереди от позиции.

— Обстените крюйсель, пожалуйста.

Они мили на две впереди позиции — не так и плохо после долгой ночи. Несложно будет занять свою позицию, точно к северу от «Медузы».

— Эй, на палубе! — закричал Форман с грот-марса. — «Медуза» сигналит. «Коммодор, всем кораблям». Медуза повторяла сигналы «Неустанного».

— «Поворот через фордевинд» — кричал Форман. — «Курс вест. Марсели».

— Мистер Чизмен, будьте добры подтвердить. Чизмен был вторым сигнальным офицером и учился заменять Формана.

— Поставьте матросов к брасам, мистер Провс. Мур должен получать большое удовлетворение, управляя маневрами шестидесятимильной колонны с помощью флажков.

— Эй, на палубе! — закричал вдруг Форман совсем другим голосом. — Вижу судно на левом траверзе, почти на ветре, сэр. Идет на фордевинд, быстро.

«Отчаянный» все еще ждал, когда «Медуза» спустит сигнал — сразу после этого он должен был повернуться.

— Что вы видите, мистер Форман?

— Военный корабль, сэр. Фрегат. Похож на французский, сэр. Это может быть «Фелиситэ», сэр.

Очень даже может быть, что это «Фелиситэ», идущая из Кадиса. К этому времени до испанцев могли дойти слухи о британском кордоне в море. Если «Фелиситэ» обогнет британскую колонну, она успеет предупредить флотилию. Или подождет в отдалении и вмешается, когда появятся испанцы. Бонапарт сможет раздуть в «Мониторе» целую историю из того, как доблестный французский флот бросился на выручку подвергшимся нападению нейтральным кораблям. А если дело дойдет до боя, присутствие «Фелиситэ» может оказаться решающим — большой французский фрегат и четыре больших испанских против большого британского, трех малых и шлюпа.

— Я поднимусь на мачту и посмотрю сам, сэр. — Буш, как всегда, оказался в нужном месте и в нужное время. С ловкостью опытного моряка он побежал по вантам.

— Сигнал спущен, сэр! — закричал Форман. В этот момент «Отчаянный» должен был положить руль под ветер, чтоб все пять кораблей повернулись одновременно.

— Нет, мистер Провс. Мы подождем.

На горизонте «Медуза» повернулась. Теперь она шла на фордевинд, и расстояние между ней и идущим в противоположную сторону шлюпом быстро увеличивалось.

— Это «Фелиситэ», сэр! — крикнул Буш.

— Спасибо, мистер Буш! Я попрошу вас немедленно спуститься! Барабанщик. Сигнальте всем по местам. Корабль к бою. Мистер Чизмен, поднимите такой сигнал: «Вижу французский фрегат с наветренной стороны».

— Есть, сэр. «Медуза» быстро удаляется.

— Все равно поднимите.

Буш с быстротой молнии спустился вниз и прежде, чем занялся подготовкой к бою, успел обменяться с Хорнблауэром взглядами. В глазах у него читался вопрос. Буш единственный кроме Хорнблауэра знал, какую цель преследует британская эскадра. Если «Отчаянный» разойдется с фрегатами в то время, когда появится флотилия, он потеряет свою долю призовых денег. Но призовые деньги — всего лишь один фактор, главная же цель — флотилия. И потому «Отчаянный» не послушает сигнала с «Медузы» и повернет в сторону себе на беду — и на беду своему капитану. И Буш знал, как неравны силы «Отчаянного» и «Фелиситэ». Если дело дойдет до бортовых залпов, все кончится тем, что половина их команды будет перебита, а половина — в плену.