Надо принимать реальность как есть. Вот и мать ее надрывалась в трех местах, пока к пятидесяти шести не заработала аневризму, но Грейс, в отличие от матери, предпочитала сохранить чувство собственного достоинства. А это означает, что от тебя не должно вечно нести прогорклым жиром и тобой не должны помыкать наглые подростки, да еще за жалкие пять пятнадцать в час. Нет ведь ничего особенного в том, чтобы жить с достоинством. В остальном она не многого требовала.
Грейс ехала в Браунсвилль вдоль реки, миновала несколько мостов, и вот уже центр города. С парковкой никаких проблем. Это раньше здесь кипела жизнь, а теперь глушь и уныние, десятиэтажные офисные здания опустели, кирпич и камень заросли копотью. В центре почти как в Европе, ну, по крайней мере, какой она видела Европу по “Трэвел Чэннел”: узкие извилистые улочки, мощенные булыжником, спускаются по склону холма и теряются среди домов внизу. Красота. Направляясь к старым складам, она прошла мимо небоскреба-утюга, на котором красовалась памятная табличка. Второе такое здание находится в Нью-Йорке, только там оно, конечно, не настолько заброшенное.
К часу дня руки заныли с такой силой, что стало ясно: пора прекращать. Слава богу, подумала она, сегодня суббота. Выходной вообще-то. Но, как обычно, почувствовала себя виноватой и задержалась еще, пока не закончила два длинных шва на платье, которое шила к свадьбе в Филадельфии. Платье продадут за четыре тысячи долларов – годовая рента за трейлер Грейс. Она пошла к Штайнеру поговорить, нервничая, как всегда – всякий раз готовилась услышать, мол, все, свободна, можешь больше не приходить. Но Штайнер – стройный, не по сезону загорелый, в рубашке поло, остатки седых волос зачесаны на макушку – улыбнулся, подняв голову, и сказал: “Поправляйся, Грейс. Спасибо, что пришла”. Он не сердился. Он был доволен, что они все явились в мастерскую в свой выходной день, чтобы закончить выгодный заказ. Продолжайте зарабатывать для меня бабки, ага.
Еще не выйдя на улицу, она уже вовсю мечтала о горячем полотенце, которым обернет руки, как только вернется домой, и тело ее обмякло в предвкушении, а Грейс подумала: а ведь это и есть старость, когда самое большое удовольствие – если ничего не болит. Она попрощалась с остальными работницами. В просторном фабричном помещении полы выкрашены белой краской – ради чистоты, здесь слишком много места, им столько не нужно, а холод такой, что каждая держит под скамейкой обогреватель. Они работают с дорогими тканями, это вам не джинсы шить. Дженна Херрин и Виола Графф бросили дружеское “пока”, другие кивнули или приподняли мизинец. Все знали, сколько стоят платья в магазине, но предпочитали об этом не рассуждать; их работу запросто могли выполнить за пару долларов в день где-нибудь в Южной Америке. Может, качество будет и похуже, но ненамного. Просто Штайнер слишком стар и ленив, чтобы заводить там производство.
Она спустилась на грузовом лифте, медленно побрела по узким улицам, вечно скрытым в тени пустых высотных зданий, постепенно выбираясь к солнечному свету. Дойдя до вершины холма, где стояла припаркованная машина, она уже запыхалась. Оттуда открывался роскошный вид: зеленая долина, холмы, река, пробившая себе путь между крутых утесов. Грейс задержалась, разглядывая длинный караван барж, не меньше дюжины, ползущий под двумя высокими мостами, переброшенными над тесниной. Прекрасное место для жизни. Но пейзажем не заработаешь, и вообще Штайнер в любой момент может перенести бизнес куда-нибудь еще.
В прошлом году она наведалась в университет в Калифорнии, городке за рекой, посоветовалась с куратором, он прикинул, что до бакалавра ей учиться четыре года – если по вечерам, по два предмета в семестр, и она вообще не уверена, что потянет. И чем платить за обучение? Кредит дают, если учишься очно, а она и так вечно опаздывает с оплатой счетов. Забудь, приказала Грейс себе. Живи безмятежно.
Она села в машину и направилась в Бьюэлл по лесной извилистой дороге. На скале, нависающей над трассой, стоял здоровенный черный медведь, густая весенняя шерсть лоснилась на солнце. Зверь лениво проводил взглядом машину. Да, медведи возвращаются в эти места, как и олени с койотами. Похоже, только у зверья дела идут прекрасно.
На окраине Бьюэлла, в широкой речной долине, все еще стояли старые заводские корпуса; она проехала мимо дома, в котором выросла, – полуразрушен, окна выбиты, черепица осыпалась. Грейс отвернулась. Она помнила, как звучал гудок, означавший конец смены, как улицы тут же заполняли толпы мужчин и встречавших их жен, еще двадцать лет назад жизнь в Бьюэлле кипела, даже не верится; никто и помыслить не мог, что все рухнет настолько стремительно. Грейс вспомнила, как подростком верила, что обязательно уедет из Долины, что не станет женой сталевара, – нет, уедет в Питтсбург или еще дальше. В детстве, бывало, выйдешь из школы, а воздух серый от копоти настолько, что зажигали фонари среди дня, и машины ездили с включенными фарами. И белье нельзя вывесить на улице – снимешь с веревки совсем черное.
Она планировала отъезд, ни о чем другом думать не могла. Но когда ей исполнилось восемнадцать, вернулась со школьного выпускного бала и обнаружила на дорожке перед домом новенький “пинто” и стопку зарплатных чеков. Чья это машина? – спросила она у отца. И тот ответил: твоя. В понедельник начинаешь работать в “Пенн Стил”. Прихвати с собой аттестат.
И тогда, и сейчас – всегда находится мужчина, который все решает за тебя. Год она отработала в прокатном цехе, где и познакомилась с Верджилом. Потом забеременела, они поженились. Она иногда задумывалась, а не затеяла ли это, чтобы сбежать с завода. Впрочем, о чем тут думать-то. Едва выйдя замуж, она пошла учиться, сначала беременная, потом с младенцем под мышкой. Но перед самыми экзаменами начались сокращения на заводе. Верджил продержался целых шесть заходов, но потом настал и его черед. В те времена, чтобы сохранить работу, надо было иметь солидный стаж – сначала десять лет, потом пятнадцать. У Верджила было пять. Он так гордился своим статусом квалифицированного рабочего – выбился в люди единственный из семьи, родня у него типичная деревенщина, из поселка-“заплатки”, отец ни дня в жизни не работал.
Все полетело под откос. Они все ждали и ждали, пока заводы опять откроются. Но увольнения все продолжались, по всей Долине, а потом производство совсем остановилось, а у Грейс был маленький ребенок, и на этом ее учеба закончилась. И работы никакой, вообще. И ни гроша за душой. Кузен Верджила, оттрубивший девять с половиной лет на заводе, имевший приличную зарплату, чудесный дом с бассейном во дворе, он в один день потерял и дом, и жену, и дочь. Банк отобрал жилье, жена увезла дочь в Хьюстон, а кузен Верджила ворвался в свой собственный дом, взломав замки, и застрелился в кухне. Кого ни спроси в Долине – у каждого наготове похожая история, просто фильм ужасов. Вот тогда-то Верджил опять начал общаться со своим семейством. И стал потихоньку меняться. Постепенно приходил к мысли, что и сам он ничуть не лучше той грязи, из которой вырос.
Страшные времена настали. Трейлер изъяли за неуплату кредита, но тут люди принялись пикетировать распродажи имущества должников, держать винтовки в багажниках автомобилей, а как-то раз, когда коллектор принялся качать права и наезжать на шерифа, мужчины перевернули его “кадиллак” и подожгли. Чтобы предотвратить самоубийства, судья наложил мораторий на конфискацию имущества. А позже мораторий стал законом. Так им удалось сохранить трейлер, а кормились за счет благотворительной еды и оленей, которых незаконно добывал Верджил. Вот почему она не выносит даже запаха оленины. Два года они питались исключительно дичью.
Эти два года Верджил изучал робототехнику на курсах переподготовки, но в итоге знания нигде не пригодились – такой работы в городе попросту не существовало. Потом он нашел место на судостроительной верфи, где строили баржи, но и это предприятие закрылось – баржи и речные суда теперь клепали в Корее, где всем бизнесом заправляли наши правительственные шишки.
