Ничего не поделать с глазами. Это не должно быть плохо. Конечно, спровоцировать на грех оно может. Но ведь эстетический момент каков! Музыкальный каприз, да и только…

И страстным полётом стрижей любуешься, но там другое. Другое, но намекающее на человеческую страсть. Хотя, например, и вид сталкивающихся галактик – это страшная страсть. Но тогда надо говорить отдельно и подробно о страсти птиц и галактик. Несопоставимо, но всё равно сопоставляется.

Сумбур в голове, вместо музыки.

Я пишу роман, а мой герой опять капризничает. Отвлекается на всякую физиологию, но деваться ему некуда.

Во дворе дома нашего героя тоже есть треугольник. Три места, где коммунальные работники постоянно роют ямы. Тёмная история. Кто-то говорит: смешная. Верующий бы сказал: Это Бог наказывает ЖКХ. Мол, рытьё ям в одних и тех же местах – испытание. А я думаю, что в таких треугольниках живёт пятая колонна. Открываешь кран – течёт холодная вода. Закрываешь. Открываешь снова – уже горячая. Закрываешь. Открываешь в третий раз – кран шипит и кашляет. В четвёртый – течёт коричневая. Кто виноват? – Чернышевский. Это он научил их своей инструкцией «Что делать?» Рыть яму в треугольнике раз в два месяца? Одна яма в два месяца. Три ямы в полгода. На одну яму у работников ЖКХ уходит в среднем три дня. Значит, в течение полугода воды в доме нет девять дней, а за год – 18 дней. Это если не считать больших прорывов воды на трассе и трехнедельных отключений горячей воды летом на профилактику. Вот где пятая колонна зарыта…

– Девочки, вам не стыдно находиться со мной в одной комнате?

– … Не-ет…

– А мне стыдно.

– Почему?

– Потому что когда я подхожу, вы закрываете смартфоны рукой. Вам не стыдно это делать, а мне стыдно за вас.

– Почему?!

– Выходит, что вы смотрите что-то неприличное, но не хотите, чтобы я это знала. Поэтому мне стыдно за то, что я вас так воспитала.

Происходит маркировка людей. У каждого должна быть своя группа. Маркировка – удобная штука. Сразу становится ясно, кого и куда можно впускать.

Вот, допустим, этот талантлив. И даже очень. Но говорит много неприятных вещей. Все знают, что он прав, но ведь он нарушает политес. Может иногда ляпнуть непредвиденное и испортить бережно собранную бочку светского мёда. И пусть мёд искусственный. Но это, как в галерее: надо хвалить, иначе за дурака сочтут. А ещё и провокатором вдобавок объявят. К черни припишут. Или к быдлу, или к бандитам, борющимся за суверенитет.

Троллейбусная остановка на углу Невского и Литейного. Суровые имперские черты Салтыкова-Щедрина… Доска о пребывании «В этом доме…» А над доской… А над доской, на русском языке французская пудра: «Кабинет макияжа».

Как говорит поэт Черныш: «Я догадливый…»

Да. Именно так поступал и Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин. Он готовил страну к большому карнавалу. А что такое большой карнавал по-русски? Это большой макияж.

Вот бразильцы… А что бразильцы? О! У бразильцев карнавал – счастье. Это счастье выплёскивается на улицы и площади Рио и начинает штормить. Европейцев туда тянет. Ой, как тянет! Они, расплескавшие своё счастье в крестовых походах и колониальных войнах, хотят вернуться к своей первозданности. Им уже надоели хот-доги, лающие в рекламных клипах. Им уже не хочется слушать поучения американских проповедников. Они не хотят быть толстыми. Они хотят танцевать народные танцы. Но у них уже не получается. Поэтому они едут в Рио. Или у себя пытаются вяло копировать.

Вот и на джаз их тянет по той же причине. Ведь джаз – счастье афроамериканское. В американском джазе белые люди – белый макияж. Белые люди получают кайф от чёрного рома. А чёрные люди сами – чёрный ром.

Русские, если и пьют, то пьют прозрачную водку. Потому и открыты. А если уж карнавал, то революционный. А если уж макияж для карнавала, то воспалённые речи правды, когда от выпитой водки уже не пьянеют.

Что Михаил Евграфович смотрите сурово? А ведь если приглядеться, у Вас много общего с Модестом Мусоргским. Бунтовщики и авангардисты! Какое хлёсткое слово, какой музыкальный размах! От этих слов и от этой музыки народ трясёт.

Конечно, не весь народ трясётся, а лишь пасссионарная часть его, но что с того. Ведь эта часть тоже себя народом зовёт. Большая же часть народа слушает с удивлением и не заводится. А в заведённой части звенит будильник и она поднимается на борьбу.

Борьба подразумевает цель. Думаете эта цель – карнавал? Нет. Все особенности этого карнавала во французском макияже. Когда он обваливается и стирается, заканчивается карнавал и начинается Русский Эпос.

Поскольку Новый старый год никто не может отменить, можно начать новую жизнь. Теперь уж снова начать. Придется начать. Точно. Если разрешат. Хватит ходить по похоронам. Что ни суббота – похороны. Жалко людей. Это, может, от твоего бездействия они мрут. Это неправильно. Негигиенично. И не справедливо.

Неправильно поступает и этот дед, разговаривающий, стоя над горшком, по телефону. Ладно бы ему позвонили, а то ведь сам набрал номер, открывая дверь в заветный кабинетик, и добивается от кого-то каких-то действий, даёт какие-то распоряжения. Ведёт себя как начальник олигархофрендной направленности. Но он прав в главном: он, и получая удовлетворение от бызысходного акта, не теряет времени. А оно ведь тоже текучее и застойное. Там, где застоится, возникает пузырь, похожий на финансовый, который, лопаясь, образует камни. Время течёт, обтекая эти камни, и скоро начинает цеплять плодородную землю, размывает берега. Организм перестаёт мечтать, начиная думать о причинах возникшего в организме конфликта, о его последствиях. Ведёт себя одновременно как следователь и подследственный, забывая о красоте жизненного слога.

А ведь как он хорош, этот слог! Вот, сидишь в каких-то голубых бахилах (в них ты дурак дураком, весь такой неэстетичный и глупый) а вокруг звучит музыка, и женщины вокруг (а дамочки на высоких каблуках в голубых бахилах вообще похожи на коз в галстуках). Женщины разных возрастов: от шмакодявочек-девочек до почти заморских красавиц, озабоченных даванием эстетического образования своим чадам господствующим. Какое-то царство непримиримости.

Дети здесь малюют, дуют, горланят, красиво машут быстрорастущими конечностями. Космос какой-то, да и только. Если представить, сколько такого вертящегося, горланящего, дующего по всей стране происходит, да ещё в разных часовых поясах, проникаешься священным ужасом. Сакральная природа манящего и отталкивающего искусства стоит за всем этим. Вал всепоглощающий.

Колонна попарно идущих крошек, щебечущих и похожих на не торопящиеся весенние льдинки в Неве, прошествовала. Звучит Рахманинов романтический, ликующий и радостный и неповторимый. И это всё правильно.

Ребёнок, заглядывающий в дверь. Стоит любопытный и загадочный. И как иначе? Вот зашёл. Через минуту выскочил и бегом по коридору. Как букашечка на лугу, летящая по своим неотложным делам. Вот, вернулась букашечка с курткой в руках – мороз на улице, в кабинете холодно.

Рядом сидящие и ждущие стучат своими сердцами. Выстукивают своими ударными инструментами головоломные ритмические фигуры, а сами похожи со стороны на восковые изваяния. Но стоит заговорить с ними человеческим голосом, тут же оттаивают и оказываются, как правило, очаровательными людьми.

Это оттаявшее очарование тем и прекрасно, что приоткрывает случайному человеку, глядящему поверх голов, простые тайны, пусть порой и похожие на тремоло балалаечника. Но любой хорошо звучащий инструмент в руках маэстро может однажды потрясти и вывести на чистую воду душу, закопчённую, израненную, даже заплёванную и заколоченную.

О, эта чистая вода! Чистая-то она, чистая, но такая рябь стоит, такие глубины таит… И что в неё только не падает… Тут бы и применить к ней какой-нибудь закон термодинамики. Тут бы и закатать по баночкам этот компот неповторимый… Куда там! Вот увидит это безобразие Салтыков-Щедрин и убьёт букашечку. И не только букашечку, он и людей сопливых пришьёт за шиворот к истории. Мол, никакого коммунизма быть не должно, а широта человека измеряется выдающимся брюхом. Вот, это как бы ему баба из телеги выпала и стала надоедать своим присутствием, находясь в середине эпохи. И такой яд вызвала в душе, что ничего вокруг не видно стало.