Испытание оставляло Хорнблауэра разбитым и больным; человек менее серьезный смог бы выпутаться из ситуации, разыгрывая шута, и даже приобрел бы некоторую популярность. Хорнблауэр в свои семнадцать был слишком серьезен, чтобы паясничать. Он сносил пытку, испытывая отчаяние, ведомое лишь семнадцатилетним. Он никогда не плакал на людях, но по ночам нередко проливал горькие мальчишеские слезы.
Он часто помышлял о смерти, еще чаще – о побеге. Потом рассудил, что дезертировать, может быть, страшнее, чем умереть, и вновь стал думать о смерти. Он – без друзей, одинокий, как может быть одинок лишь способный мальчик среди взрослых мужчин, – начал мечтать о самоубийстве. Чаще и чаще обдумывал он, как бы проще покончить счеты с жизнью.
Будь они в море, всем бы хватило дела и некогда было маяться дурью; даже на рейде энергичный капитан и первый лейтенант нашли бы чем занять команду от греха подальше. Однако на беду Хорнблауэра «Юстиниан» весь январь 1794 года стоял на якоре под командованием больного капитана и бездеятельного первого лейтенанта. Даже редкие периоды активности не шли на пользу Хорнблауэру.
Однажды мистер Боулз, штурман, проводил занятия по навигации для своих помощников и мичманов. На беду капитан проходил мимо и заглянул в решения задачи, предложенной каждому отдельно. Болезнь сделала Кина язвительным, к тому же он не любил Симпсона. Бросив быстрый взгляд в записки старшего мичмана, Кин саркастически хмыкнул.
– Возрадуемся же, – сказал он. – Истоки Нила наконец обнаружены.
– Простите, сэр? – переспросил Симпсон.
– Ваш корабль, – произнес Кин, – насколько можно судить по вашим неграмотным каракулям, мистер Симпсон, находится в Центральной Африке. Посмотрим, каких еще terrae incognitae наоткрывали другие отважные первопроходцы.
Все было как в театре – в жизни таких совпадений не бывает. Хорнблауэр точно знал, что будет. Кин брал расчет за расчетом, дошел и до него. Результат Хорнблауэра оказался единственно верным, все остальные прибавили поправку на рефракцию вместо того, чтобы вычесть, или неверно умножили, или, как Симпсон, вообще все перепутали.
– Поздравляю, мистер Хорнблауэр, – сказал Кин. – Вы можете гордиться, что единственный преуспели в этой толпе интеллектуальных гигантов. Вы, насколько мне известно, в два раза моложе Симпсона. Если вы удвоите ваши достижения к его возрасту, то оставите нас всех далеко позади. Мистер Боулз, я попрошу проследить, чтобы мистер Симпсон уделял больше времени занятиям математикой.
Капитан пошел по твиндеку неуверенной походкой смертельно больного человека, а Хорнблауэр сел, опустив глаза, не в силах встретить направленные на него взгляды, и понимая, что они означают. В тот миг он мечтал о смерти – даже молился о ней в эту ночь.
Через два дня Хорнблауэр оказался на берегу, к тому же под началом Симпсона. Обоим мичманам поручили сопровождать наземный десант, направленный вместе с такими же группами с других судов для вербовки. Вскоре ожидался Вест-Индский конвой. Большинство матросов с торговых кораблей будут завербованы, как только конвой войдет в Ла-Манш, остальные же, те, что поведут корабли до порта, постараются улизнуть и всеми правдами и неправдами укрыться от вербовщиков. Десанту предстояло оцепить берег, перекрыв пути к отступлению, и всех выловить. Но конвой еще не подавал сигналов, а необходимые приготовления были уже закончены.
– Жизнь прекрасна, – объявил Симпсон.
Высказывание для него необычное, но необычной была и обстановка. Он сидел в задней комнате таверны «Ягненок», удобно устроившись в одном кресле и положив ноги на другое, у ярко пылающего огня. Рядом стояла кружка пива с джином.
– За Вест-Индский конвой, – сказал Симпсон, прикладываясь к пиву, – чтобы ему задержаться подольше.
Симпсон был сама сердечность: пиво и тепло камина привели его в хорошее расположение духа, однако он выпил еще не столько, чтобы начать задираться. Хорнблауэр сидел по другую сторону камина, потягивал пиво без джина, разглядывал Симпсона и с удивлением отмечал, что впервые с прибытия на «Юстиниан» мучительное страдание отпустило, сменившись глухой тоской, похожей на стихающую боль от выдернутого зуба.
– Скажи тост, – обратился к нему Симпсон.
– За поражение Робеспьера, – робко произнес Хорнблауэр.
Тут дверь отворилась и вошли еще два офицера, один – мичман, другой с лейтенантским эполетом. Это был Чок с «Голиафа», начальник всех береговых вербовочных отрядов. Даже Симпсон подвинулся, освобождая старшему по званию место у огня.
– Конвоя все нет, – объявил Чок, потом внимательно поглядел на Хорнблауэра. – Кажется, я не имею удовольствия быть с вами знакомым.
– Мистер Хорнблауэр – лейтенант Чок, – представил Симпсон. – Мистер Хорнблауэр знаменит как мичман, которого укачало в Спитхеде.
Хорнблауэра чуть не передернуло, когда Симпсон налепил на него этот ярлык. Чок из вежливости переменил разговор.
– Эй, слуга! Джентльмены выпьют со мной по стаканчику? Боюсь, ждать нам придется долго. Все ваши люди на местах, мистер Симпсон?
– Да, сэр.
Чок не умел сидеть сложа руки. Он прошелся по комнате, посмотрел в окно на дождь, представил своего мичмана – Колдуэлла. Вынужденное безделье заметно его тяготило.
– Сыграем в карты, чтобы убить время? – предложил он. – Отлично! Эй, слуга! Карты, стол и еще свечей.
Стол подвинули к огню, расставили стулья, принесли карты.
– Во что будем играть? – спросил Чок, обводя мичманов глазами.
Он был единственным лейтенантом среди них, и любое его предложение обладало немалым весом – остальные трое, естественно, молчали, ожидая, пока он выскажет свое мнение.
– Двадцать одно? Игра для идиотов. Лу? Игра для богатых идиотов. Тогда вист? Вот случай продемонстрировать наши скромные способности. Колдуэлл, насколько мне известно, знаком с азами игры. Мистер Симпсон?
Симпсон, при полном отсутствии математических способностей, очевидно, не мог хорошо играть в вист, но столь же очевидно не догадывался, что играет плохо.
– Как хотите, сэр, – сказал Симпсон. Он любил азарт, а во что играть, ему было безразлично.
– Мистер Хорнблауэр?
– С удовольствием, сэр.
Это была не простая вежливость. Хорнблауэр прошел хорошую школу виста; после смерти матери он играл четвертым со своим отцом, пастором и женой пастора. Игра была его страстью. Он наслаждался точным подсчетом шансов, необходимостью одновременно проявлять смелость и осторожность. Радость, прозвучавшая в его голосе, заставила Чока вновь взглянуть на него. Чок, сам хороший игрок, тут же почувствовал в нем товарища.
– Отлично! – сказал он. – Мы можем сразу вытянуть карты и определить партнеров. Какие будут ставки, джентльмены? Шиллинг взятка и гинея роббер, или это многовато? Нет? Договорились.
Некоторое время играли спокойно. Хорнблауэру достался в партнеры Симпсон, потом Колдуэлл. Почти сразу же стало ясно, что Симпсон игрок никудышный, из тех, кто непременно идет с туза, а при четырех козырях – с одиночной карты. Однако им с Хорнблауэром пришли очень сильные карты, и первый роббер они выиграли. Затем Симпсон проиграл в паре с Чоком, им снова выпало играть вместе, и они опять проиграли. Симпсон торжествующе смотрел на хорошие карты, вздыхал, получив плохие, – очевидно, он принадлежал к тем невеждам, для которых вист – светская обязанность или даже грубый способ перераспределения денег, вроде бросания костей. Никогда ему не приходило в голову, что это священный ритуал, упражнение для ума. По мере того как он проигрывал все больше и больше, а слуга приносил и приносил джин, лицо его становилось все более багровым. Он не умел ни пить, ни проигрывать, так что даже подчеркнуто вежливый Чок не выдержал и выказал некоторое облегчение, когда в следующий раз оказался в паре с Хорнблауэром. Они легко выиграли следующий роббер; еще гинея с несколькими шиллингами перекочевала в тощий кошелек Хорнблауэра. Он один был в выигрыше, а Симпсон проиграл больше всех. Хорнблауэр совершенно забылся и воспринимал приглушенную брань Симпсона лишь как досадную помеху игре. Внезапно он осознал, что заплатит за сегодняшний успех будущими мучениями.
