Старая Тадела покачала головой, дивясь на дела людские, никаким божеским законам не подвластные, а потом спросила неожиданно:

– Ты ведь старший сын, наследник князев, так?

– Нет, мать, я второй по старшинству, а наследует отцу мой старший брат Януш. Нас только двое у отца и осталось. Младшенький наш, Конрад, не так давно помер и воином не успел стать.

Старушка сочувственно покачала головой.

– А жена-то у тебя есть, сокол ясный?

Лицо князя осветилось улыбкой.

– Жена есть, мать, славная жена – литовская княжна Анна, дочь старшего единокровного брата нашего короля, князя Федора Ратненского, – сверкнул он глазами, – а пока домой доберусь, задержавшись здесь у тебя, может быть, и сын уже будет.

Старая женщина улыбнулась, и князю показалось вдруг на миг, что она помолодела и стала просто красавицей. Он моргнул, и видение исчезло. Перед ним по-прежнему была старая ведунья, только в глазах ее угасал молодой задорный огонек.

Еще через несколько дней князь Болеслав со своей дружиной покинул маленькую избушку в лесу, увозя с собой огромную медвежью шкуру, а бабке Таделе остались горшки медвежьего жира. Будет теперь чем немочь грудную гнать да недужных выхаживать. От княжьих денег, щедро предложенных ей, ведунья отказалась – куда с ними ходить, сказала, только сорок в грех вводить. Тихо стало на полянке и в самой избушке, и кошка Матька, все прятавшаяся по углам, опять полноправной хозяйкой себя почувствовала.

Однако к концу второго дня снова послышался стук копыт, но теперь с той стороны, куда ушли люди князя. Бабка Тадела вышла на крыльцо и застыла в удивлении. На коне гарцевал княжий старшой Жиг, а рядом с ним были еще три воина и два коня с поклажей.

– И снова здорова будь, мать, – заулыбался Жигимонд, сверкая белыми зубами, – принимай дары от князя нашего.

И стал он с воинами разгружать вьючных коней. Чего они только не привезли!

– Ты скажи, что куда снести, а то ведь сама не управишься, – сказал он, весело поблескивая глазами.

Не прошло и часа, как вся поклажа была не только разгружена, но и водворена на свои места. Старая ведунья стала богачкой – такого изобилия в ее домике не было никогда в жизни, даже в лучшие времена. А воины князя, одарив ее приветливыми улыбками, унеслись догонять своего господина.

Путь их был неблизким, да и Болеслав еще не настолько окреп, чтобы день-деньской проводить в седле. Поэтому и появились они во владениях князя Януша не так скоро, как им хотелось. Князь с княгиней уже все глаза проглядели, ожидая своего сына, в голову лезли самые страшные мысли. На границе ведь война не затихает, хотя столько красивых слов было сказано за столом переговоров.

Болеслав вернулся живой, однако сильно ослабленный из-за полученной раны. Жигимонд сразу вручил князю роскошную медвежью шкуру, чтобы не слишком на них гневался, что сына не уберегли. Счастье еще, что в лесу дремучем старушку эту отыскали. Князь велел отслужить службу за благополучное возвращение сына и на радостях устроил пир. Потом они долго обговаривали положение дел, поносили на все лады треклятых тевтонцев и строили планы.

А в ордене после разгрома под Грюнвальдом положение было плачевным. Единое мощное государство, державшееся на огромном кулаке крестоносного рыцарства, превратилось в бурлящий котел страстей. Недовольны были все – рыцари, светские дворяне, мещане, крестьянство и ремесленники. Новый налог, введенный великим магистром Генрихом фон Плауэном, который должен был спасти экономику государства, вызвал бурю недовольства, особенно в городах, которые превратились в очаги оппозиции ордену. Оплотом оппозиционеров стали наиболее крупные города – Данциг и Торн. События в Данциге потрясли всю Пруссию. Бургомистр города, оказавший ранее поддержку осажденному Мариенбургу, был обвинен в учинении мятежа и приговорен к смертной казни. Однако городской палач отказался выполнить решение ордена. Тогда высшее орденское лицо в Данциге, командор, взял на себя эту миссию и собственной рукой снес голову несчастному бургомистру, к ужасу и возмущению горожан. Да, очень далеко ушли нынче тевтонские крестоносцы от своего первоначального девиза «Помогать, защищать, исцелять». А вернее будет сказать, забыли о своем девизе и обетах напрочь.

Тут и польский король Владислав, глядя на все творившиеся безобразия, внес свою долю в свалившиеся на великого магистра проблемы – потребовал выкуп за плененных им рыцарей, что содержались в замках в Ленчице и Хенцинах, и сумма его была огромной. Положение Генриха фон Плауэна ухудшалось буквально с каждым днем.

В прусском обществе возник раскол. Немецкое дворянство все больше отходило от ордена. Образовалась Лига Ящериц, готовившая заговор против великого магистра. Заговорщиков поддержал даже маршал ордена Михаэль фон Кухмейстер. Это была личность неординарная даже для избыточно амбициозного Тевтонского ордена. Его не устраивали условия Торуньского мира, и он продолжил свою малую, но весьма кровавую войну против ненавистных поляков. Маршал ордена собрал вокруг себя близких по духу рыцарей и своих вассалов, привлек наемников и отрядом в четыре тысячи копий совершал нападения на приграничные земли, грабя, убивая, насилуя. Заговор против Генриха фон Плауэна был раскрыт, но для герра фон Кухмейстера участие в нем закончилось… избранием на пост великого магистра. Все вернулось на круги своя, и положение было немногим лучше, чем до начала Великой войны.

Ситуация в ордене усугублялась еще и религиозным расколом. Реформаторские идеи, широко распространившиеся в Центральной Европе, добрались и до ее северных границ. Генрих фон Плауэн был отстранен от должности и обвинен в ереси. При этом на сторону польского короля стало склоняться все больше немецких дворян, в том числе кузен Генриха фон Плауэна, ставший ректором лицея в Лохштете.

В итоге обе подписавшие Торуньский мир стороны были недовольны сложившимся положением дел и друг другом. Поляков совершенно не устраивало то, как тевтонцы выполняют принятые на себя обязательства и как они соблюдают условия мира. К конфликту снова был привлечен Сигизмунд Люксембургский, король Венгрии, а ныне германский монарх. В его замок в Буде прибыли представители обеих сторон, но король ничем не помог в разрешении острой ситуации, а просто подтвердил условия Торуньского мира. И тогда король Владислав и князь Витовт решили силой переломить ситуацию. Они собрали войска и вновь перешли прусскую границу, разорив по пути несколько замков. Эта война запомнилась жителям Пруссии как Голодная, поскольку наступающие войска все сжигали на своем пути, лишая страну запасов продовольствия. Под Страсбургом они встретились с войсками ордена. До драки, однако, дело не дошло, все закончилось новым двухгодичным перемирием с участием папского легата. Но в действительности костер войны не был погашен и прорывался вооруженными столкновениями то в одном, то в другом месте.

Прав был молодой князь Болеслав: спать спокойно не имел возможности никто и в любую минуту можно было ожидать взрыва.

Ранение, полученное сыном в приграничной схватке с тевтонцами, очень взволновало князя Януша. На Болеслава он возлагал большие надежды. Его старший сын и наследник уже много лет пребывал при королевском дворе в Кракове, а здесь, в Мазовии, оставались они с Болеславом. Но сам он уже заметно сдал, все же шестьдесят семь стукнуло, а сын как раз в силе, и воин он отменный. Это счастье, что преданный Жигимонд сделал все, что мог, и спас жизнь своему господину и другу. Это он, расспрашивая местных селян, узнал о той ведунье в лесу. Он разведал дорогу к ее хижине и привел туда отряд. Он сумел договориться со старухой и побудил ее приложить все усилия к исцелению раненого. Хотя нет, старая ведунья, скорее всего, шла по жизни своей дорогой и помогала всем, кто в этом нуждался. Но все равно Жигимонд фактически спас жизнь его сыну, и он, князь, наградит его по-княжески. Он уже решил, что отдаст во владение Жигу, как его с детства называл Болеслав, поместье Несвицы под Цехановом и своей рукой опояшет его рыцарским поясом. Слово князя, даже данное самому себе в тиши личных покоев, нерушимо. И вскоре во владениях князя Януша Варшавского появился новый рыцарь – Жигимонд из Несвиц. Он продолжал верно служить молодому князю Болеславу, хотя в Несвицах его ждала жена и вскоре родился первенец, которого отец нарек Яном.