– Что они делают? – недоумение отразилось на лице Леопольдо.
– Собираются совершить салят, – кивнул капитан и тут же добавил, наклонившись к Леопольдо. – Говорите тише, иначе они могут услышать, что может быть не очень хорошо для нас, особенно во время салята.
– Хорошо, но я не понимаю. Что такое салят? – зашептал Леопольдо, отвел взгляд от сомалийцев и посмотрел на капитана.
– Подавляющее население Сомали – мусульмане, – не повышая голос, проинформировал Леопольдо капитан. – Совершать пятикратный салят или намаз, как его еще называют, то есть молиться пять раз в сутки, это обязанность любого мусульманина перед богом. Если они не будут этого делать, то не попадут в Рай… Обратите внимание, куда повернуты их головы – на восток. Именно там, на западе современной Саудовской Аравии находится Мекка – святая святых любого мусульманина. Я слышал, что немусульманам въезд в этот город строго-настрого запрещен.
– Я раньше такое только по телевизору видел, – Леопольдо кивнул на сомалийцев, бьющих поклоны, при этом не забывавших что-то бормотать себе под нос. – И долго это продлится?
– Нет. Но разве вы куда-то спешите?
– Уже нет, – Леопольдо пожевал внутреннюю сторону щеки, ощущая грусть. – Как думаете, что с нами будет?
– Мы – заложники, и, думаю, они собираются требовать за нас выкуп.
– Выкуп?! – отчаяние вспыхнуло в глазах Леопольдо. – Но у моих родителей вряд ли есть деньги, чтобы заплатить за меня выкуп, даже если эта сумма окажется в несколько тысяч евро.
– Боюсь, что несколькими тысячами евро пираты не ограничатся. Не хочу вас лишний раз пугать, но обычно в таких делах фигурируют суммы в несколько миллионов евро.
– Миллионов?! – Леопольдо распахнул глаза, чувствуя, как на лбу, руках, спине выступил холодный пот. – Но… но у нас нет таких денег.
– Вам не стоит беспокоиться по этому поводу, – попытался успокоить Леопольдо капитан. – Это забота не ваша и не ваших родителей. Это головная боль судовладельца и правительства. Нам только на них следует уповать, только вот… – капитан как будто сник, бросил на Леопольдо короткий виноватый взгляд. – …Мне стоило бы попросить у вас прощения.
– За что?
– За то, что согласился взять вас на борт "Италии". Это был риск, огромный риск, брать на борт пассажира, особенно тогда, когда путь судна пролегал в столь опасных водах. Это моя вина. Мне следовало быть более ответственным.
– Забудьте, капитан. Вы не заставляли меня делать что-либо против моей воли. Это было мое решение, поэтому вам нечего себя винить.
– Может, и так, – кивнул капитан. – Но все же я чувствую себя виноватым, ведь с тех самых пор, как вы ступили на борт "Италии", я стал нести за вас ответственность. Было бы лучше, если бы я предоставил вам спасательную шлюпку тогда, когда мы только покинули Геную. А сейчас я даже не знаю, что нас ждет в будущем. Здесь, в стране без законов, в стране, где уже двадцать лет царит хаос, где автомат – это лучший подарок на день рождения, будущее любого человека – не более чем иллюзия.
– Мне кажется, вы сгущаете краски, капитан. В отличие от них и таких как они, – Леопольдо кивнул на сомалийцев, простершихся ниц в нескольких метрах от машины. – Мы – белые, у нас есть права, и уважать наши права – обязанность других людей. В конце концов, для защиты своих прав мы создаем всевозможные международные организации, например, такие как ООН или Европейский суд по правам человека. Как-никак, но этот мир создали мы, белые, и они, – Леопольдо скосил взгляд в сторону, – не могут не считаться с этим.
– Если бы было так, как вы говорите, Леопольдо, я бы нисколько не беспокоился о нашей дальнейшей судьбе, но… но все это актуально для цивилизованного мира, а здесь же… здесь обо всем этом можете благополучно забыть. Это другой мир и…
– Они возвращаются, – шепнул Леопольдо, заметив, как сомалийцы поднялись на ноги, отряхнули платки, сложили их и сунули в карманы, затем подобрали с земли оружие и направились к машине.
Как только троица пиратов вернулась в салон, водитель завел двигатель, и машина, подпрыгивая на кочках, покатила дальше.
Несколько раз машина опять останавливалась, а сомалийцы доставали из карманов свои платки и принимались за салят. В это время Леопольдо наблюдал за ними и пытался понять, что это за люди и что следует ждать от них в будущем. В слова капитана о том, что здесь другой мир, Леопольдо верилось с трудом. Да, климат здесь был явно не европейским, жарким и сухим, и чем дальше они продвигались вглубь страны, тем больше Леопольдо в этом убеждался. И природа здесь была другая – куда ни посмотри вокруг голая, выжженная солнцем земля, без единого признака человеческой жизни. Впрочем, если не обращать внимания на редких птиц, беспокоивших своим присутствием небесную ширь, о жизни в этой местности говорить не приходилось. А вот люди… О людях Леопольдо кроме их цвета кожи ничего сказать не мог, так как знаком был с ними на протяжении всего лишь нескольких часов. Но, несмотря на это, хотел надеяться, что слова капитана о хаосе и беззаконии в этом мире – не более чем преувеличение. Человеку, европейцу, впитавшему в себя с молоком матери веру во всемогущество законов, было трудно принять, что даже в таких странах, как Сомали, закон – не более чем слово, пользы от которого намного меньше, чем от оружия в твоих руках.
Дорога бежала вперед, но унылый, однообразный, иссохший, точно мумия, пейзаж за окнами машины не менялся. Время от времени местность, по которой они ехали, пересекали поросшие сухой травой и кустарником русла рек – немые свидетели былой, но ныне утраченной роскоши. Сегодня реки не несут свои воды к далекому морю, и берега, некогда утопавшие в зелени, сегодня мертвы, как та земля, что краснеет на дне русел, покрытая сетью длинных трещин.
Глядя на эти, некогда беременные чистой и прохладной водой русла рек Леопольдо все больше ощущал жажду. Солнце поднялось высоко и теперь жгло немилосердно, только усугубляя ситуацию. Жестокое африканское солнце, не знавшее ни грамма милосердия, некогда иссушившее эту землю и теперь продолжавшее это делать с завидным упрямством, теперь, должно быть, решило поступить так же и с теми живыми оболочками, называемыми людьми, что тряслись в салоне машины, осмелившиеся ступить на эту негостеприимную землю. Леопольдо был не одинок в своем желании наполнить желудок водой. Наблюдая за капитаном, он видел, как тот время от времени облизывает губы и вытирает пот, бегущий по лбу, наклоняясь к колену. А вот сомалийцы, казалось, не испытывали жажду. Может, из-за того, что были привычны к ней или, быть может, из-за того растения, которое жевали все с того времени, как совершили первый салят. Будто коровы, ни на миг не переставая двигать челюстями, они жевали кат, как назвал это растение капитан в одну из остановок, совершенных по нужде. При этом вид у сомалийцев был как у наркомана, получившего дозу и теперь пребывавшего где-то на облаках. Губы растянуты в полуулыбке, чей-то взгляд сверлит пол, чей-то равнину за окном, то и дело воздух вздрагивает от слов, обращенных от одного пирата к другому. Как шепнул Леопольдо капитан, кат и был наркотиком. Во многих цивилизованных странах кат запрещен, ибо является наркотическим веществом, но здесь он имеет широкий спрос и его жуют, как старики, так и молодые.
Когда терпеть жажду стало невмоготу, Леопольдо повернулся к мужчине, тому самому, с платком на голове, и который казался Леопольдо наиболее спокойным и человечным из пиратов, и жестами показал, что хочет пить.
Сомалиец мотнул головой, что-то произнес на своем непонятном языке, провел пальцами по щетине недельной давности и указал рукой в сторону. Леопольдо не понял, но в итоге решил, что избавиться от жажды ему в ближайшем будущем не светит.
Дорога ушла в сторону. Теперь машина катила по руслу старой реки, окаймленому кустами акации, тамариксов и все той же желтой сухой травой. Изредка попадались растения, принимаемые Леопольдо за деревья – метров до семи-десяти высотой, с кронами, будто шапки грибов. Это был канделябровый молочай.
