И почему он сказал, что ее больше никто не тронет?

Мирослава боялась сказать ему правду. Боялась, что он встанет на сторону друга, скажет, что она сама виновата. А ведь и правда, сама. Зачем доверилась незнакомцу? Зачем села в чужую машину? Сама спровоцировала…

По щекам покатились молчаливые слезы.

Стыд, отчаяние, глухая ненависть к самой себе свернулись внутри колючим комком.

Нужно смотреть правде в глаза. Она сама во всем виновата. Она заслужила все, что с ней случилось. Судьба наказала ее за доверчивость, но, похоже, урок прошел зря. Сейчас она опять доверила себя и опять незнакомцу…

Мирослава не хотела думать о Северине, но никак не могла выкинуть его из головы. Его образ стоял перед ее внутренним взором. Такой, каким она увидела его первый раз там, возле мусорных баков, когда он в одиночку разогнал пятерых неудавшихся насильников. И не тронул ее, хотя легко мог бы воспользоваться своим преимуществом. Вместо этого дал ей ключи от байка. А она? Она просто сбежала. Точнее, попыталась сбежать…

Теперь ее везут неизвестно куда. А она по-прежнему трясется от страха и боится сказать правду. Сколько еще она будет скрывать в себе эту боль?

Песня доиграла и сменилась на новую, а мысли в голове Мирославы подернулись дымкой дремоты. Образ Северина отдалился, смешался с другими, превращаясь в туман, который плотной пеленой окутал ее сознание.

Мирослава спала…

… – Мне нужно покинуть тебя до завтра. Решить одно дело, – шершавая мужская ладонь скользит по щеке, вызывая мелкую дрожь во всем теле. Хриплый голос шепчет, точно в полубреду: – Когда вернусь, мы с тобой поиграем. Тебе же нравятся мои игры, малышка?

Ладонь спускается ниже, небрежно ласкает лихорадочно бьющуюся жилку на шее. Мирослава судорожно сглатывает комок, застрявший в горле, и чувствует, как мужчина, тяжело дыша, проводит носом по ее шее. Он шумно втягивает в себя ее запах.

– Ты сводишь меня с ума… – слышит она его шепот. – Не могу оторваться…

Она всхлипывает, когда его горячее дыхание касается ее груди. Он безумен, безумен! Этот мужчина с татуировкой-тарантулом на виске. Чем она заслужила такое?

Он кусает ее за сосок и улыбается, наблюдая, как она плачет.

Сколько она уже здесь? Месяц? Неделю? Или несколько дней? Она давно потеряла счет времени.

Он кормит ее с ложки, обмывает теплой водой, которую приносит в большой пластиковой миске, подставляет судно. И все это время она заперта в этой комнате, не видя белого света. Ведь единственное окно закрыто деревянными ставнями и задернуто плотной шторой.

– Вот такой ты мне нравишься больше всего, – его улыбка выглядит так, словно это волчий оскал. – Знаешь, как действует на меня твоя беззащитность? Знаешь… Ты все знаешь, маленькая омега…

Он всегда ее так называет. Не по имени, просто омега. Почему – она не может понять.

– Мне придется освободить твои руки и ноги, – он берет ее длинные волосы и массажную щетку, медленно, прядь за прядью расчесывает, а потом заплетает в тугую косу. – Веди себя хорошо. Думаю, ты уже поняла, что бежать отсюда бессмысленно. Мы в лесу, до ближайшего жилья несколько сотен километров. Ты скорее заблудишься и умрешь от истощения или тебя задерут дикие звери. Кстати, – он усмехается, – говорят, в этих краях водятся волки… А сезон охоты еще не открыт. Нужно быть очень осторожным, чтобы гулять по этому лесу…

Он что-то делает с ее волосами. Она не видит, но чувствует, как изголовье немного приподнимается, а потом резко падает вниз.

– Посмотри на меня! – жесткий окрик заставляет ее дернуться на кровати.

Но голову уже не поднять – свободный конец косы намертво зажат между каркасом и тяжелым пружинным матрасом.

– Восхитительно! – он опять проводит рукой по ее щеке. Освобождает от жестких ремней ее руки и ноги. – На столике еда для тебя. Судно – рядом с кроватью. Ты сможешь дотянуться, если захочешь. Я быстро вернусь. Не успеешь соскучиться.

Он уходит, оставляя ее лежать на кровати. Истерзанную, измученную, с тупой болью во всем теле. Дрожащую от прохлады и ужаса. Она слышит скрежет ключа, его шаги за дверью комнаты, потом – стук закрывшейся входной двери и – тишина.

Он ушел. Куда? Она не знает, он не сказал.

***

Северин любил гонки на грани риска. Любил звук ветра в ушах, ощущение свободы и это незабываемое чувство свободного падения, от которого все внутренности сворачивались в тугой комок. Только когда в его крови ревел адреналиновый ураган, только тогда он чувствовал себя по-настоящему живым.

Сейчас он гнал свой байк по автобану только с одной целью – выбить из головы все мысли о Мирославе, не думать о ней, не желать ее так сильно, до боли в глазах. Ей уже пришлось пережить столько горя! Он не хотел добавлять к нему новые муки. Да и что он мог ей дать взамен, кроме этой похоти, вызванной ее ароматом?

Он смалодушничал, когда захотел, чтобы она пахла, как его пара. Нужно смотреть правде в глаза. У него уже все это было. Каждому волку дается только один шанс в жизни, только одна возможность найти свою пару и сделать ее своей. Он когда-то нашел ее, но не смог удержать. А теперь наивно надеется, что этот запуганный человеческий ребенок займет ее место? Заполнит сквозную дыру в его сердце? Нет, она никогда не станет для него той единственной, все это только действие ее феромонов. Он знал это точно.

Скорость не помогала. От прошлого невозможно сбежать, даже если мчишься со скоростью двести километров в час. Стоило увидеть Мирославу, вдохнуть ее запах – и все вернулось. Мысли, которые он столько лет гнал от себя, наполнили его голову. Образы, о которых он тщетно старался забыть – вернулись. Боль, которую он давно пережил, вспыхнула с новой силой.

Вправе ли он требовать правды от Мирославы, если у него самого есть то, о чем не хочется вспоминать?

Например, гибель Софии…

Сколько лет прошло со времени Малгожатской трагедии? Лет пять? Шесть? Он тоже был одним из тех, кто потерял своих близких в этом пожаре. И все это время жил с ощущением вины. Самоуверенный болван, решивший, что ему принадлежит целый мир.

В тот год, о котором он хотел забыть навсегда, ему часто приходилось бывать в разъездах. Строительство своего дома оказалось слишком затратным, приходилось крутиться, хвататься за любую работу. София скучала, часто оставалась в одиночестве, но не роптала. Она все понимала, его восхитительная пара, и мечтала о том дне, когда они, наконец, переедут в собственный дом и заведут пару потешных щенят. А пока он занимался делами, она частенько навещала своих родителей, живших на краю Малгожаты.

И в тот злополучный день она тоже ночевала у них.

Известие о ее гибели застало его врасплох. Пожар унес жизни большей части поселка. Его София, ее родители, сестры и братья – все были мертвы. Они не успели спастись, их дом подпалили одним из первых. На остатках дымящегося пепелища спасатели сумели найти только восемь скрюченных обгорелых трупов. Смерть застигла их в момент оборота.

Когда Северин вернулся, их уже похоронили. Он не успел попрощаться. И все, что он помнил – это серые столбы дыма над медленно остывавшими остатками домов и безмолвно скорбящие тени тех, кто остался в живых.

Что он тогда ощутил? Невероятное чувство потери. Безысходность. Бессилие. Ненависть к самому себе за то, что не успел, не почувствовал. Не предусмотрел.

Хотелось выть. Грызть землю зубами. Пустить себе кровь. Сделать своему телу как можно больнее, чтобы физическая боль заглушила душевные муки.

Внутренний волк в безумном отчаянии бился в темнице его сознания. Рассудок пытался найти оправдания и не находил. Потому что их не было.

Он не помнил, как пережил первые три года. Они пролетели, будто в тумане, заполненные образами бесконечного серого леса и дикой охоты. Тогда их было немало – тех, кто не выдержал и покинул поселок, променяв человеческую жизнь на звериную. Они уходили в леса, обращались в волков и пропадали в непроходимых дебрях.