Призрачная Вечность Мальчика

Опасность затаилась в сильном воображении вольного духа…

«Он парил над Землей, между омывающим и подталкивающим его ветром, который не знал границ своей Щедрости, одарив и его – как сына своего – своей прохладной Проникновенностью. Он имел немыслимую Свободу, никем неведанную, которая простиралась своей Необъятностью. В таком подвешенном состоянии он пребывал, казалось бы, неопределенное количество – если исчислимо – времени. Прострационно-бесформенное отождествление своего тела. Он был сплошной весточкой удивительного опыта своей прошлой жизни, из которой, в памяти, остался довольно продолжительный, но неожиданный «конец» – с которого все началось…»

Все овеяно головокружительными мечтаниями летнего утра, зовущими,– «Мальчик, очнись!» Вот оно – яркое солнце; нежнейшее лучистое небо; поющая зелень деревьев!

Мне 12 лет и моя жизнь ограничена скрытым домиком, окруженным полесьем. Пробраться к дому стоит немалых усилий: нужно пройти не один ряд деревьев, то дело цепляющихся ветвями. Также у меня нередки случаи потери памяти, даже относительно собственного имени; любое имя я могу принять за свое,– но, зачастую, меня называют просто – мальчик. Наше с бабушкой существование, нельзя описать точнее, чем скромное; ее пенсия едва тянет на «жизнь» одного. В самом доме мне страшно тоскливо и грустно одному,– он большой и пустующий; любой щаг сопровождается скрипом старых, рыхлых половиц, провисающих под тяжестью всего, что тяжелее мыши. А когда, прокаляемая солнечными лучами, пыль в квартире, дает стойкий эффект запаха старого высушенного дерева, я до заката не имею другого занятия, кроме чихания.

В школу теперь я совершенно перестал ходить, из-за недоверчивого отношения к одноклассникам и частого недостатка средств. От вынужденного одиночества я сделался хладнодушным, что в особенности нашло свое жестокое проявление на беззащитных птицах. Так часто, – что и не вспомнить, – я, чтобы ощутить свое превосходство, ловил и медленно их замучивал,– от воробьев до голубей, так и льнувшим к моим, «кормящим» их, рукам. Мне всегда не нравилась их вольность летать, куда вздумается, отрываясь от земного притяжения. Я мог днями просиживать у панорамного окна зала, подстерегая их появления. А ведь я так хотел находиться среди них..

Помню, осень была, тихая только с виду. Я возвращался домой по своему родному темному переулку, холодно обезнадеженному приближавшейся зимой,– который выводил на тропку к полесью. Свет в домах лишь изредка проглядывался вдалеке рядов. Чувствовалось безмятежное спокойствие, которое послужило подоплекой внутреннему предчувствию. Как только я открыл входную дверь дома, меня охватило холодное веяние сквозняка. Тусклый свет лился по ступенькам со второго этажа. Воздух мне показался спертым и сухим; тогда я, затаив дыхание, прочувствовал свое сердце, объятое страхом, ускоренно заколотившееся. В одночасье с этим, у меня вновь объявилось предчувствие, сопровождавшее меня дорогой домой. Мне показалось странным, что бабушка впервые не вышла меня встретить, при том, что всегда была осведомлена о времени моего прихода (которое мы заранее оговариваем). Когда я поднялся наверх… я увидел открытую в ее комнату, дверь.. и бабушку, слегка покачивающуюся на подвешенной к потолку, веревке. Я закричал, в надежде, что вдруг она меня услышит.. еще хоть раз. Но она молчала… Слово, нашедшее отклик в моем сердце в тот момент – «навсегда»; я без запинок выбежал на веранду.

В наступающем безмолвии ночи, я опустошал в себе веру. Так окончилось мое детство. Не осталось последней ласковой руки, любившей и верившей в меня. Остановившись на крыльце дома и осознав всю утрату и злополучность своего существа, я бесцельно побрел среди одиноких фонарей с тускло-желтым свечением. По дороге я искусал до крови свои потрескавшиеся губы, которые теперь подергивались на холоде. В меня вдруг вселилось равнодушие. Первый неуверенный снег слетал с мутно-розового ночного неба; но для меня все потеряло смысл.. К чему идет этот первый снег? для меня олицетворяющий начало чего-то? Теперь еще на небосводе блеснула красным светом падающая звезда. Это сразу я воспринял знаком: «Звезда упала как «ушла» бабушка и я остался один». Мои ноги и именно они (я не особо отслеживал свое направление), подвели меня к одноэтажному домику,– который показался довольно знакомым, точно из памяти прошлой жизни,– где гостеприимно горел свет. В огороде стояла женщина (хоть и стоял поздний вечер), глядевшая прямо на меня, а я на нее,– сложилось впечатление, что именно меня она и дожидалась; затем она мне помахала (я в тот момент мало размышлял о том, что это достаточно странно),– она была единственным человеком, встретившимся мне на пути и поэтому я, поддавшись такому стечению случая, решился к ней подойти. Я подступался крайне нелепо и нерешительно, все время сверяясь с ее лицом, в котором все еще читалось одобрение. Когда же она разузнала причину моего позднего визита, то безоговорочно оставила у себя. После такого известия, горько-очертившего дом, тетушка Коралина не отставала от меня ни шагом позже; даже когда я намерился отойти в туалет, без надзора я оставлен не был, как будто она боялась, чтобы я чего-то не нашел или не стащил..

С ласковым пониманием моей утраты, она подхватывала меня за руку и постоянно напоминала и показывала, чем да как пользоваться,– а мне всегда было приятно это отношение «простодушной радушности доброты». Когда я вышел из ванной, она уже поджидала меня у двери, блеща в тени тусклого света из зала, широко открытыми, темно-зелеными глазами. Затем она предложила мне пройти в мою комнату, по-мальчишески захламленную и занавешенную темными синими шторами, с повторяющимися узорами белых ракет. И вновь такой знакомый запах затхлости и пыли. В комнате, у окна, располагался стол; он хранил на себе кучу марок и старых вскрытых писем. Пыль безотказно ложилась на все верно служившие предметы мебели – слоем мягкой, пыльной руки упокоения. Время здесь будто бы остановилось. Я привыкал к шумно вибрирующему в тишине, голосу своей мысли, не тревожащему установленное здесь время. Пыль до того прониклась в мои легкие, что заполнила меня «духом времени запустения». Ненамеренно, это ощущение занесло меня дальше и попутной мыслью мне навеялся образ бабушки, отдавшийся тихим звоном колоколов в сердце,– которые, казалось, отбились в конечный раз,– да таким резким и пронзительным шоком, что на мгновение вся комната залилась тьмой; не устояв на ногах, я будто бы одно мгновение падал в эту «пропасть», где звало и кричало из глубин – стадо топочущих копыт.. По времени, я пришел в себя; сердце поутихло испугом; я попятился к дверям и вышмыгнул, обожжено захлопнув ее за собой; тенью пронесся мимо зала – на кухню. Запах подгоревшего пирога вернул меня в чувства. И вот я стал в двери, слегка нелепо уставившись на тетю, которая резким испугом отреагировала на внезапность моего появления. Но мой испуг был намного сильнее ее.. Я плавно сполз на стул, скользнув спиной по стенке. Как ни странно, но она взглянула на меня со слезами на глазах. Отчего бы? Но в любом случае, на какое-то время я позабыл о своем страхе. Затем она прикрыла рот дрожащей рукой. Выждав с минуту, я попробовал объясниться, но членораздельно заговорить у меня так и не получилось,– слова все выплывали из моей власти сумбурной заглушаемой струей, мне что-то мешало, какие-то посторонние предложения в голове!.. Тетушка в это время уселась со мной рядом, ласково притянув и окутав мою озадаченную голову рукой; а затем приобняв за плечи.

– Бог мой, Йозеф, как же ты меня напугал, мой мальчик!..– негромко и с волнением в голосе, сказала она. – Тебя что-то испугало? Могу тебе постелить в зале, если хочешь.