— Весла! — рявкнул он ожидающим приказа матросам. Весла застучали в уключинах, и матросы наклонились вперед, готовые грести. — На воду!

Лопасти погрузились в воду, баркас начал набирать скорость.

— Правьте к кораблю, — хмуро сказал Хорнблауэр рулевому.

Он продолжал хмуриться всю обратную дорогу. По его лицу можно было бы счесть, что баркас возвращается после сокрушительной неудачи. На самом деле, сердился он на себя: сердился, что у него не хватило сообразительности отдать необходимые приказы сразу, как только ему положили в руку шиллинг. Вся команда баркаса видела его в растерянности. Он уронил свое драгоценное достоинство. Поднявшись на борт, он хотел было проскользнуть в каюту, но здравый смысл возобладал. Хорнблауэр пошел к Маккулуму обсудить ситуацию.

— Водопад серебра, — сказал Маккулум. Он только что выслушал ныряльщиков. — Мешки истлели, и, когда взорвали каюту, где они хранились, серебро высыпалось. Я думаю, с ним будет просто.

А золото? — спросил Хорнблауэр.

— О золоте Луни ничего пока сказать не смог, — ответил Маккулум. — Смею полагать, что если бы я сам был на баркасе, то разузнал бы больше.

Хорнблауэр сдержал ответную колкость. Маккулум хочет ссоры, и незачем доставлять ему это удовольствие.

— По крайней мере, взрыв свое дело сделал, — сказал Хорнблауэр миролюбиво.

— Вероятно.

—Тогда почему, — задал Хорнблауэр давно мучивший его вопрос, — почему обломки корабля не всплыли на поверхность?

— Вы действительно не знаете? — Сознание своей учености так и распирало Маккулума.

— Нет.

— Это элементарный научный факт. Древесина, длительное время пролежавшая на большой глубине, пропитывается водой.

— Да?

— Дерево плавает — это, я полагаю, вам известно — лишь благодаря содержащемуся в его порах воздуху. Под давлением воды воздух этот постепенно выходит, оставшийся же материал теряет свою плавучесть.

— Понятно, — сказал Хорнблауэр. — Спасибо, мистер Маккулум.

— Я уже привык, — заметил Маккулум, — восполнять пробелы в образовании королевских офицеров.

— Тогда я надеюсь, — сказал Хорнблауэр, сдерживая гнев, — что вы займетесь и моим образованием. Что нам предстоит делать дальше?

Маккулум поджал губы.

— Если б этот чертов немецкий лекарь выпустил меня из постели, я бы занялся этим сам.

— Скоро он снимет швы, — сказал Хорнблауэр. — Сейчас же нам надо торопиться.

Его бесило, что капитан вынужден терпеть такую наглость на своем же собственном корабле. Он подумал, какие меры может принять официально. Он может поссориться с Маккулумом, бросить всю затею, и написать Коллингвуду рапорт: «по причине полного нежелания сотрудничать со стороны мистера Уильяма Маккулума, служащего Достопочтенной Ост-Индской компании, экспедиция закончилась безуспешно». Несомненно, у Маккулума будут неприятности. Но лучше добиться успеха, пусть даже никто не узнает, каких это ему стоило моральных страданий, чем вернуться с кучей оправданий и с пустыми руками. Если сейчас он спрячет свою гордость в карман и убедит Маккулума дать четкие указания, это будет не менее достойно похвалы, чем если бы он повел матросов на абордаж вражеского судна — хотя в последнем случае вероятность заслужить абзац в «Вестнике» была бы гораздо больше. Хорнблауэр принудил себя задать нужные вопросы и выслушать, что Маккулум с большой неохотой отвечал.

Зато потом, за обедом, Хорнблауэру было с чем себя поздравить — он выполнил свой долг, отдал необходимые приказы, все готово. К этому приятному сознанию добавлялось воспоминание о том, что сказал Маккулум. Пока Хорнблауэр ел, в памяти постоянно всплывали слова «серебряный водопад». Не требовалось большого воображения, чтоб представить себе мерцание воды, остов, взорванную кладовую, застывший водопад серебра. Грей написал бы об этом поэму. А где-то, дальше в кладовой, еще и золото. Жизнь хороша, а он — удачливый человек. Он медленно прожевал последний кусок жареной баранины и принялся за листики салата — сочные, нежные, первые дары турецкой весны.

Турецкая весна никак не сдавала свои позиции. Не желая уступать лету, она призвала на помощь уходящую зиму. Дул холодный северо-западный ветер, с серого неба потоками низвергался дождь. Дождь молотил по палубе, ручьями стекал в шпигаты, неожиданными струями лился с такелажа. Дав матросам возможность постирать одежду в пресной воде, он не давал им ее высушить. «Атропа» беспрестанно поворачивалась на якоре под беспрестанно меняющимися порывами ветра. Поверхность залива испещрили белые барашки. И ветер, и дождь, казалось, пробирали до костей. Все замерзли и промокли куда сильнее, чем если бы штормило в открытой Атлантике. Палубы текли. Дух команды упал. Матросы стали ленивы и раздражительны. Вынужденное безделье, сырость и холод — все это плохо сказывалось на настроении команды.

Хорнблауэр в дождевике ходил взад и вперед по шканцам. Прогулка эта была для него вдвойне безрадостна. Пока ветер не стихнет, нечего и думать о подъемных работах. Где-то под пенистой водой залива лежат сундуки с золотом — Хорнблауэра бесило, что попусту уходит время, а он по-прежнему не знает, можно ли это золото поднять. Его бесила мысль, что надо сбросить оцепенение и взбодрить команду, но он знал, что это необходимо.

— Рассыльный! — сказал он. — Передайте мои приветствия мистеру Смайли и мистеру Хорроксу и попросите их немедленно явиться ко мне в каюту.

Спустя полчаса собрались обе вахты («Я даю вам полчаса на подготовку», — сказал Хорнблауэр). Матросы были в одних холщовых штанах, холодные капли стучали по голым плечам. Многие хмурились, но на лицах марсовых явно читалось оживление. Причиной его было появление на палубе так называемых «бездельников» («Пусть соберутся все, — сказал Хорнблауэр, — шкафутовые и трюмные, команда констапеля, команда парусного мастера»). Чувствовалось обычное возбуждение перед соревнованием, кроме того, команде приятно было наблюдать, как три старших вахтенных офицера, Джонс, Стил и Тернер карабкаются по выбленкам на салинги — оттуда они должны были следить, чтоб участники не нарушали правил. Хорнблауэр стоял у недгедсов с рупором, чтоб ветер разносил его голос по всей палубе.

— Раз! — выкрикнул он. — Два! Три! Марш! Это было что-то вроде эстафеты — по вантам до верха каждой мачты и вниз. Пикантность соревнованию придавало участие людей, редко или вообще не лазавших на мачты. Вскоре подразделения, спустившиеся на палубу, уже нетерпеливо приплясывали, наблюдая, как медленно карабкается неуклюжий помощник констапеля или капрал судовой полиции. Пока они не слезут, остальные не могли бежать к следующей мачте.

— Давай, толстяк!

Легкокрылые марсовые, которым пара пустяков взбежать на мачту, прыгали по палубе, позабыв про дождь, видя, как их соперники из других подразделений, дождавшись последних, весело устремляются к следующей мачте.

Матросы спускались и поднимались. По палубе, визжа от восторга, промчался князь Зейц-Бунаусский. Хоррокс и Смайли едва не надорвали голоса, подбадривая и направляя свои команды. Помощник кока, последний в левой вахте, был уже близко к верхушке грот-мачты, когда Хоррокс, решивший бежать последним в своей, правой вахте, начал взбираться с другой стороны. Все кричали и махали руками. Хоррокс взлетел вверх, как обезьяна, ванты дрожали под ним. Помощник кока долез до салинга и начал спускаться.

— Давай, толстяк!

Помощник кока даже не смотрел, куда ставит ноги, он спускался через выбленку, Хоррокс добрался до салинга и ухватился за стень-фордун. Он соскользнул вниз, не жалея кожу на ладонях. Помощник кока и мичман оказались на палубе одновременно, но Хорроксу было дальше бежать до своего подразделения. Все завопили, когда оба, запыхавшись, добежали до места, но помощник кока опередил Хоррокса на целый ярд. Все повернулись к Хорнблауэру.

— Левая вахта выиграла! — объявил он. — Правая вахта дает завтра вечером представление!