— Тем не менее, я был поражен нашим последним разговором и верностью вашего прогноза. Если и была сделана ошибка, чего не допускает мое сознание христианина, то она заключалась в деянии, а не в намерении. Сверх того, нет средства ее исправить; мы не можем расторгать того, что связано навеки. Одно остается нам: это — надежда на ваше искусство, руководимое божественным провидением. Умоляем вас, доктор, употребите все средства, указываемые наукой, чтобы вернуть здоровье госпоже Делиль. Мы не отступим ни перед какой жертвой, чтобы достигнуть этого счастливого результата; если вы считаете нужным прибегнуть к содействию ваших наиболее известных коллег, то мы готовы исполнить ваше желание.

Очевидно, тут было сильное желание пригласить профессора Кенсака. Это могло обойтись дорого, если бы Кенсак оказался в дурном расположении духа. Он не любит, чтобы его тревожили напрасно.

— Нет ничего приятнее, как выслушать мнение специалиста, — ответил я. — Кого намерены вы пригласить?

— Кого хотите, — ответил барон.

— Выбирайте сами, — ответил я. — Должен вам сказать откровенно, что болезнь вашей дочери для меня чрезвычайно ясна. Она сейчас неизлечима; предоставьте действовать времени; не торопитесь, иначе вы непоправимо повредите ее здоровью, а может быть, подвергнете опасности и саму жизнь.

Не без цели я прибавил с лукавством:

— Господин барон, уже и так шума вполне достаточно. Внезапный перерыв свадебного путешествия госпожи Делиль является предметом всех светских разговоров. Вы не избегнете злобного любопытства, с которым люди следят за каждым поступком выдающихся лиц.

Ироническая лесть должна была смягчить горечь моих слов. Господин Франшар сначала нахмурил брови, но затем соблаговолил признать, что я правильно оценил значение его семьи для общества; в заключение он предложил мне позвать профессора Кенсака.

— Я телеграфирую ему, чтобы приехал завтра, — сказал я и тотчас же составил депешу, которую отправил с нарочным.

Затем я пошел к госпоже Делиль.

Как она похудела, побледнела, спала с лица! Ее бедная, маленькая душа, полная нежности и преданности, была готова покинуть тело, где она так страдала. Ее большие карие глаза выражали немое отчаяние: она не хотела больше жить. Господин Делиль вошел со мной; в его манерах сквозила едва заметная принужденность; он, как будто, избегал взгляда своей жены. Мне представилось, что Люси плохо переносит его присутствие; во всяком случае, она не обратила никакого внимания на него.

— Здравствуйте, господин Эрто, — сказала она, протягивая мне свою бескровную ручку. — Вы меня видите очень больной.

— Нет, нет, мое дорогое дитя! — ответил я ласково. — Мы вас скоро вылечим.

Осмотр не обнаружил никакого органического повреждения. У Люси была больна душа, а не тело.

Я прописал тонизирующие средства, препараты фосфора, и распростился с ней.

— Завтра я приеду с одним приятелем, — сказал я. — Не унывайте, не унывайте.

— Уже консультация! — вскрикнула печально молодая женщина. — Я серьезнее больна, чем вы говорите, господин Эрто.

— Я говорю вам правду, мое дитя. До завтра.

Я тотчас же уехал, не видав господина Франшара. Господин Делиль опять проводил меня.

— Как нашли вы жену? — спросил он.

— Она очень больна.

— Да что же с ней такое?

— Вы это знаете не хуже меня, — сказал я с некоторой досадой.

Господин Делиль как будто оскорбился, и мы не сказали ни слова более. На прощание я проговорил:

— Прощайте, сударь. Мне вас искренне жаль: порядочному человеку очень тяжко находиться в вашем положении.

Господин Делиль крепко пожал мне руку, но ничего не ответил.

Я вернулся к себе, навестил наиболее трудных больных и побывал у господина Леира. Его состояние медленно улучшалось.

2-го апреля, утром, я пошел на вокзал к приходу скорого поезда из Парижа, чтобы встретить Кенсака. У меня был нанят автомобиль, и мы покатили в Бализак. Дорогой я сообщил ему обо всем, что произошло.

— Вы, очевидно, увлечены этим необычайным случаем, Эрто; я вижу, что эти метафизические любовники завоевали вашу симпатию. Иначе и быть не могло.

— Понятно, — ответил я, смеясь, — и мне хочется их поженить.

— Сначала надо разженить… Не думаю, чтобы такие люди пошли на развод.

— Все равно. Я попробую.

— Мудрено. Из ваших слов я заключаю, что меня опять потревожили попусту. Вы могли бы избавить меня от этого путешествия, мой дорогой друг.

— Я это знаю, мой дорогой Кенсак, но я был вынужден и, сверх того, мне необходим ваш авторитет. Диагноз легко поставить и еще легче найти лекарство. Но полезно, чтобы там услышали это из ваших уст. Вы окажете услугу моим протеже.

— Ну! Ну! Надо сначала посмотреть больную.

— Но, скажите, однако, Кенсак, с каких пор вы дружите с иезуитами?

— Я?

— Вы сами. Господин Делиль вам уже телеграфировал. Он это сделал не по собственной инициативе, а кто-нибудь указал ему на вас. Я догадываюсь, кто.

— Кто же?

— Отец Фюрстер.

— Слыхал я о нем.

— Значит, вы бываете у иезуитов?

— Бывал. Лечил недавно одного из их архиереев, и даже с блестящим успехом.

— Что же вам говорили об отце Фюрстере?

— О нем отзывались, как о человеке умном, деятельном, энергичном. Для всего юго-запада он является фактическим главой.

— Я знаю. Игру он ведет большую.

— Это — их дело. Они еще попадут в историю!

— Вероятно. Как бы то ни было, я уже начал враждебные действия и надеюсь подсидеть его преподобие.

— Ну-ка, расскажите!

— Еще подожду. Я напишу вам, когда будет кончено.

— Да, это меня позабавит. Эти молодцы — какие-то бесноватые.

Так выразился Кенсак.

Затем ученый доктор весьма тщательно осведомился обо всех нервных явлениях, которыми страдала госпожа Делиль; он не стал отрицать a priori возможность того, что казалось наиболее невероятным; он сам видел в жизни слишком много необычайного, чтобы предполагать, что знает все и уже не может встретить ничего нового. Ум его слишком широк, чтобы отрицать без оснований, а прямота его суждения не позволяет ему утверждать без достоверных доказательств.

В Бализак мы приехали довольно рано. Господин Франшар и его зять, предупрежденные телеграммой, ждали нас.

Господин Франшар принял нас со всей торжественностью, которая подобает при встрече знаменитого ученого. Он выразил удовольствие видеть в своем «скромном жилище» одного из «князей науки», «этой богини, власть которой создаст, рядом с аристократией по рождению, еще аристократию таланта». Кенсак, видимо раздраженный, прервал хозяйскую речь с обычной грубоватостью и захотел тотчас осмотреть больную. Барон Франшар, смущенный перерывом своей речи, с холодным достоинством попросил зятя провести нас к госпоже Делиль.

Коллега долго осматривал ее и с напряженным вниманием выслушал у нее сердце, легкие, исследовал печень, селезенку, желудок, кишки, двигательную и чувствительную нервную систему, уяснил себе состояние всех ее органов и увидал, что госпожа Делиль была еще девицей. Окончив осмотр, он стал расспрашивать больную и заставил ее подробно рассказать все, что с ней было. Молодая женщина не решалась рассказывать при муже скорбную историю своих сновидений, но Кенсак был неумолим. Его ясный и твердый голос непреодолимо подчинял себе слабую душу Люси. Ей пришлось рассказать о своих первых снах, о своем удивлении при открытии, что они соответствуют действительности, о волнении, которое она испытала, когда при выходе из церкви увидела господина Леира. Каждый раз, когда она запиналась, не решаясь продолжать, Кенсак, держа ее руки, говорил повелительно:

«Ну, милое дитя, не скрывайте же ничего. Это — ваша обязанность, как больной по отношению к нам, и как жены по отношению к мужу. Ложь недостойна вас».

Чтобы добиться от нее полной исповеди, он спрашивал ее и принуждал отвечать точно; так он вырвал у нее признание в ее воображаемых прогулках с господином Леиром по Гранаде, в их ласках и даже поцелуях. Люси жестоко страдала, обнажая таким образом свою измученную душу; она плакала, но все-таки говорила, как будто подчиняясь непобедимой силе. Правда, Кенсак не сводил с нее стального взгляда своих серых глаз, и я видел, как это сильно действовало на порабощенную больную.