Несколько времени спустя пришел муж, спросил жену, готова ли она и, после утвердительного ответа, увел ее. Они сели в коляску; еще два или три ландо присоединились к ним и двинулись в сопровождении отряда полицейских. По-видимому, небезопасно бывать по вечерам без охраны в цыганском квартале Гранады.

«Я без труда последовал за экипажем, — рассказывал господин Леир, — несясь по воздуху рядом с ним и незаметно проникая сквозь вещественные препятствия, какие встречались. Мы достигли Гранады, взяли направо и поднялись к Альбайсину, вдоль Дарро. Несколько крутых улиц и плохо вымощенных подъемов вывели нас на дорогу, идущую вдоль склона, над глубокой долиной, по ту сторону которой высится черная масса Альгамбры. Экипажи остановились перед домом, вырубленным в утесе: дверь была открыта и позволяла видеть низкую, довольно ярко освещенную залу. Шесть женщин, по виду простолюдинки, уже старые и увядшие, все безобразные, были разодеты в яркие гранадские костюмы. Рядом с ними я увидел восемь или десять молодцов, с видом висельников, одетых по-андалузски: в обтяжных штанах, открытых жилетах, коротких куртках, красных галстуках и мягких широкополых шляпах. Двое из них играли на гитарах.

В глубине помещения старуха с черными и проницательными глазами на сморщенном лице сидела и курила короткую трубку. У ее ног ютилась на корточках девочка лет двенадцати-тринадцати, очень хорошенькая, с печатью испорченности на вызывающем лице. Старуха была окружена как бы придворным штатом из женщин одного с ней возраста, но полных почтения к ней.

Иностранцев посадили на стулья вдоль стены, перед танцовщицами; зрителей оказалось человек двенадцать, в том числе три англичанки и Люси. В глубине залы разместились кучера, несколько полицейских и местных жителей. Какое-то предчувствие удержало меня в ту минуту, как я хотел войти; я отошел в тень и воображаемо сел на перила дороги над долиной. Отсюда я думал довольно хорошо увидеть все, что должно было произойти в зале.

Танцоры встали и разместились парами, тогда как гитаристы взяли несколько аккордов; начался ряд тех грациозных танцев, которые для меня являются совершеннейшим видом хореографического искусства: фанданго, хота, севильяна, малагена, хабанера и, наконец, танго; испанский танец есть истинное искусство: он символически изображает, при помощи только мимики и ритма, возникновение взаимного желания, пылкое преследование со стороны самца и вызывающее сопротивление женщины. В танцах Севера — более дикости, в плясках Юга — более грации, в хабанере — более сладострастия, в танго — более грубости; но все эти танцы превосходно изображают последовательные фазы вечного акта любви.

Может быть, я придал им смысл, которого они не имеют: впрочем, я уверен, что Люси испытывала то же впечатление, как и я; глаза ее затуманивались и принимали то смущенное выражение, какое я в них видал, когда она подставляла мне губы; ее взгляд терял прозрачность, — точно ясный, светлый напиток, который вдруг принял бы молочный вид опала!

Затем наступил род антракта: девочка, сидевшая скорчившись подле старой цыганки, встала и начала плясать одна. Ей еще не хватало уменья, но быстрый темп движений и гибкая легкость поз придавали танцу необыкновенную прелесть; впрочем, не следовало смотреть на ее хорошенькое лицо, отмеченное гнусной печатью порока.

Далее предполагался концерт; в то время, как музыканты настраивали гитары, хозяин труппы, цыган в зеленом бархатном костюме и в остроконечной шляпе, украшенной разноцветными лентами, подошел к иностранцам и спросил их, не хотят ли они погадать. Один из англичан согласился: его подвели к старой цыганке, которая усадила его подле себя; остальные ведьмы отошли в сторону. Пример англичанина нашел подражателей, и иностранцы стали поочередно показывать гадальщице свои руки. Они отходили от нее, смеясь более или менее от души, но единогласно говорили, что она часто угадывает верно.

Господин Делиль и Люси не пошли вслед за остальными. Антрепренер старался их уговорить, но они отказывались; тогда один англичанин, великан с совершенно выбритым лицом, изящными манерами и несколько надменным видом, сказал:

— В самом деле, господин Делиль, вам бы показать руку этой старой колдунье! Право, стоит того!

— Такие вещи меня мало интересуют, сэр Чарльз, — ответил господин Делиль.

— Честное слово, она чудесно читает по рукам! Вы теряете прекрасный случай позабавиться.

Старуха поняла смысл разговора. Она поманила господина Делиля, который, чтобы не показаться смешным, решился последовать общему примеру.

К несчастью, с ним произошло не то, что со всеми. Едва взглянув на ладонь господина Делиля, старуха не удержалась от удивленного восклицания. Она подозвала своих товарок, показала им руку, которую держала в своих, и все шумно выразили удивление. Цыганка что-то говорила своему клиенту, который сильно покраснел и принял смущенный вид. Он быстро сказал гадалке несколько слов, но она отрицательно покачала головой и ответила с необычайной живостью, глядя на Люси. Старуха настаивала на чем-то; он, очевидно, отклонял ее просьбу. Но потом, заметив, что все глаза устремлены на него, он быстро овладел собой и попросил жену в свою очередь показать руку.

Люси сначала отказалась; но старуха так усердно стала умолять ее, что, не желая быть предметом общего внимания, она поневоле уступила и подошла. Старая цыганка подала ей стул; она села и протянула левую руку, которую гадалка схватила тотчас. Она выказала чрезмерное удивление, посмотрела на Люси с некоторым благоговением и опять подозвала товарок; показывая им руку молодой женщины, она вступила с ними в громкую беседу на языке, для меня непонятном.

Роковое любопытство! Зачем я не обратил внимание на предчувствие, которое помешало мне войти в эту гнусную залу?!

Без сомнения, меня заинтересовало необъяснимое поведение цыганки, и моя тревога преодолела страх. Мне не слышно было ее слов, так как она произносила свои прорицания шепотом; я приблизился и услыхал, как старуха говорила Люси, что она любима духом; что это — дух колдуна, который имеет власть отделять ее душу от ее тела, что этот колдун приходит к ней каждую ночь и что у него есть талисман.

Я бессознательно подошел близко и стал позади моей подруги; старуха подняла на меня глаза, сделала движение испуга и быстро встала, причем сжала кулаки, выставив вперед указательный и маленький пальцы. Направив на меня так сложенные руки, она вскричала:

— Иисус! Мария! Помилуйте нас! Он здесь! Я его вижу!

Это было чересчур для Люси, которая упала в обморок.

Я сам во мгновение ока очутился на дороге. Люси перенесли в ландо, куда и положили; а затем господин Делиль вернулся в залу, между тем как цыгане выходили оттуда с шумом, стреляя из пистолетов и размахивая ножами. Я удалился и понесся в воздухе посреди долины.

Волнение улеглось; я увидел, что господин Делиль сел в экипаж и едет обратно в город. Я перегнал его, ибо очутился в комнате Люси, как только пожелал этого. Тень моей возлюбленной была уже там; она вся дрожала.

— Люси, милая Люси! — сказал я, заключая ее в объятия, — что с тобой случилось?

Тогда она мне передала то, что сказала ей цыганка и прибавила:

— Скажи мне, Антон, неужели ты сумел ко мне приблизиться при помощи колдовства? Не обмани моего доверия. Не солги мне.

— Клянусь тебе, Люси, что мне совершенно неизвестно искусство колдовать, и если я был привлечен к тебе сверхъестественным образом, то это случилось без моего ведома. Нас соединили освященные четки, и колдовала тут одна лишь Богоматерь.

— Стань на колени перед распятием и повторяй за мной молитвы.

Она подвела меня к аналою; мы оба стали на колени, и Люси, соединив свои руки с моими, прочитала „Отче наш“ и „Богородицу“, заставляя меня повторять. Мы перекрестились перед молитвой и после нее.

Это решительное испытание успокоило Люси. Если и было здесь колдовство, то оно шло не от дьявола.

— Прости, что я усомнилась в тебе, но эта ужасная женщина… Ты был там?