– Послушайте, Чан! Вы ничего не имели бы против того, если бы я помогал вам в расследовании убийства моего дяди?

– Могу выразить только свое восхищение. Вы приехали сюда из Бостона, города самой высокой культуры, в котором принято употреблять гораздо больше английских слов, чем здесь. Меня пронизывает дрожь, когда я слышу вашу речь. Ваше предложение для меня чрезвычайно лестно.

– Составили ли вы себе какую-нибудь теорию относительно убийства? – спросил Джон.

Китаец сделал отрицательный жест головой:

– Еще преждевременно.

– А нет ли где-нибудь отпечатков пальцев, которые навели бы вас на верный след?

Чан пожал плечами:

– Отпечатки пальцев – это ничто. Мой опыт побуждает меня при всяком преступлении раздумывать прежде всего о человеческой расе, о человеческих страстях. Какова обычно подоплека убийства? Ненависть, месть, необходимость заставить замолчать того, кого убивают, иногда корыстолюбие. Я всегда углубляюсь в изучение человеческой природы.

– Это правильно! – вставил Джон.

– В высшей степени! – добавил Чан. – Давайте рассмотрим те данные, которые могли бы навести нас на след. Книга посещений, в которой вырвана страница. Пуговица от перчатки. Телеграмма. В высшей степени странные показания Эгана. Окурок папиросы марки «Корсика». Газета, разорванная, быть может, в порыве гнева. Часы на двигающемся запястье. Цифра два, неясная на циферблате.

– Недурная коллекция! – усмехнулся Джон.

– Чрезвычайно интересная! – подчеркнул китаец. – Мы проследим все следы. Одни из них не приведут нас ни к чему, а другие, быть может, не будут столь неблагодарны. Я предпочитаю идти только по существенным следам. Но здесь этот метод непригоден. Надо проследить все следы без исключения.

– «Только по существенному следу»… А что же это?

– Об этом еще рано говорить. Меня очень интересует вырванная страница книги. А также часы. Плохо, что их сейчас нет в моих руках. Но мои глаза острые, чтобы их открыть.

– У вас блестящие способности к розыску!

Лицо Чана расплылось в широкую улыбку.

– Вы человек ученый, и вы, может быть, знаете, что китайцы – народ с самыми тонкими чувствами. Мы восприимчивы, как пластинка фотографической камеры, мы реагируем на взгляд, усмешку, жест…

Вдруг Джон увидел в дверях ресторана какое-то смятение, и затем в комнату ввалился стюард Боукер, вдребезги пьяный. Джон постарался отвести от него глаза, но было уже поздно. Боукер шел прямо к нему. За ним шел темнокожий стройный юноша.

– А! Здравствуй, коллега! Увидел тебя в окно! Как поживаешь?

– Благодарю, хорошо! – пробормотал Джон.

– Выпьем, дружище!

И Боукер, пошатываясь, подозвал кельнера.

– Спасибо, не хочу, Боукер. Вы сами предупреждали меня не пить туземных напитков.

– Кто – я? – оскорбленным тоном воскликнул Боукер. – Не может быть. Я… нет… это кто-нибудь другой…

Смуглый юноша схватил его за рукав:

– Ну пойдем, ведь у тебя служба…

– Пшел! – заревел Боукер, освобождаясь из его рук. – Отстань! Я себе хозяин или нет? Не смею перекинуться словом со старым приятелем? Пшел! Ну, Джон, чего хочешь?

Спутник Боукера снова схватил пьяного за рукав:

– Да послушай, здесь ничего нельзя купить. Здесь ресторан. Пойдем, я знаю место…

– Ну ладно, пойдем. Уинтерслип, друг, пойдем с нами!

– Хорошо, но только в другой раз. Прощайте!

– Как угодно!

Еле держась на ногах, Боукер вышел из ресторана.

– Стюард с «Президента Тейлора», – пояснил Джон китайцу.

Кельнер принес Чану новую порцию паштета. Чан ткнул в нее вилкой:

– У этого куска более аппетитный вид… да только вид, а приготовлен он омерзительно. Пойдемте, мне пора.

На улице Чан на минуту остановился.

– Простите мой неожиданный уход из ресторана. В высшей степени польщен вашим предложением работать со мной. Убежден, результаты будут поразительны. До свиданья.

И снова Джон остался один в этом столь чуждом ему городе. Тоска по родине сжала его сердце. Джон подошел к газетному киоску.

– Дайте мне последний номер «Атлантик».

Продавец протянул ему журнал в темно-коричневой обложке.

– Ах, это июньский номер, он у меня уже есть… Жаль, что у вас нет июльского номера…

Джон пошел домой, опечаленный тем, что ему не удалось получить июльского номера. Эта темно-коричневая книжка была для него в данный момент символом связи с родиной, признаком того, что Бостон еще существует. Он ощущал жгучую потребность такой связи с родными местами.

Показался трамвай с надписью «Вайкики», и Джон вскочил в него. Три оживленно болтавшие японочки в пестрых и ярких кимоно поджали свои маленькие ножки в сандалиях, чтобы пропустить нового пассажира.

Барбара по-прежнему проводила все время в своей комнате и даже не выходила к обеду, так что Джон обедал вдвоем с мисс Минервой.

– Хочу похвастаться, тетя, как быстро я изучил новый язык. Я раи. Теперь я иду макаи отдохнуть на ланаи от всех пиликиа сегодняшнего дня.

Мисс Минерва рассмеялась:

– Молодец! А вот и Эмос! – прибавила она, увидев входящего на веранду кузена.

– Ты просила меня зайти к тебе? – вялым тоном проговорил Эмос.

– Да, Эмос. Вот в чем дело: при раскрытии убийства Дэна могут всплыть некоторые компрометирующие факты из жизни покойного…

– О да, и еще какие, – вставил Эмос.

– Ради Барбары мы, Уинтерслипы, должны приложить все старания к тому, чтобы они не стали известны широкой публике. Вот почему я не сообщила полиции всего того, что мне известно.

– Что-о?! – воскликнул Эмос.

Джон вскочил с кресла:

– Послушай, тетя!

– Успокойтесь, а ты, Джон, садись! – прошипела мисс Минерва. – Скажи, Эмос, что тебе известно о личной жизни той особы, которая была близка покойному Дэну?

– Об Эрлин Комтон? Что же тебе сказать… Мне говорили, что последнее время около нее околачивается какой-то подозрительный субъект по фамилии Летерби; его присутствие было якобы очень неприятно Дэну…

– Вот что! Скажи, Эмос, знакома ли тебе вот эта вещь? – И она подала кузену оригинальную старинную брошку с изображением дерева из бриллиантов на фоне оникса.

– Еще бы! Она из коллекции драгоценностей, которую Дэн привез в восьмидесятых годах с островов Тихого океана. Были такие же серьги и браслет. Но никому из нашей семьи он не давал их носить. Недавно я видел эту брошку. Она была на этой самой Эрлин Комтон, когда она приходила в нашу контору вносить арендную плату за свой домик. А как она к тебе попала?

– Мне принесла ее Камаикуи сегодня утром. Она нашла ее до прихода полиции.

Джон снова вскочил:

– Нет, тетя, таких вещей нельзя делать! Дай мне брошку, и я немедленно вручу ее Чану. Иначе мне стыдно будет смотреть ему в глаза. Ах, это прямо непростительно! Весь ужас в том, что ты воображаешь себя Шерлоком Холмсом в юбке.

– Я хочу предложить вам следующее! – невозмутимо произнесла мисс Минерва. – Во избежание излишней огласки я нахожу необходимым поговорить с этой Эрлин Комтон, и если она даст удовлетворительные объяснения относительно броши, то нам удастся скрыть некоторые темные факты из жизни Дэна. Кто же из нас переговорит с этой особой?

– Увольте меня! – пробормотал Эмос.

– И меня! – присоединился Джон.

– Тогда я пойду к ней! – решительно заявила мисс Минерва.

– Нет-нет, тетя, я передумал! – воскликнул Джон, вспомнив действия своей энергичной тетки. – Я согласен.

Когда Джон Уинтерслип через два часа выходил от Эрлин Комтон, оказавшейся вопреки его ожиданиям молоденькой и хорошенькой женщиной, у него было сознание хорошо выполненного поручения. Несмотря на уловки, чисто женские увертки и лживые излияния этой весьма кокетливой особы, Джон определенно выяснил, что она виделась с Дэном вчера в десять часов вечера, что у них был крупный разговор по поводу мистера Летерби, остановившегося в ее доме, что Дэн дал ему триста долларов на отъезд в Австралию. И в руках у него была брошка, которую он получил от Эрлин Комтон; правда, она отдала ему ее не совсем добровольно. Джон решил сейчас же поехать к Чану и рассказать ему обо всем.