– Благодарю вас! А вы надолго приехали в Гонолулу?

– Я приехал сюда на несколько дней, но теперь мои планы изменились. Я не уеду отсюда до тех пор, пока не выяснится история с убийством моего дяди. Много причин задерживает меня здесь. Прощайте!

Джон быстро прошел по саду и вышел на Калакауа-авеню. Солнце безжалостно жгло его непокрытую голову. Огромные деревья размахивали пурпурными кронами, ласковые пассаты шевелили веерами высоких кокосовых пальм, на белоснежном берегу играли волны всех цветов радуги. Сказочная, фантастическая страна!

Хотелось ли Джону в этот момент, чтобы его невеста Агата Паркер шла рядом с ним, наслаждаясь этой очаровательной природой? «Быстрыми шагами нагоняя истину», – как сказал бы Чарли Чан.

Джон этого не хотел.

Джон нашел свою тетку в гостиной в большом волнении. Она возбужденно ходила взад и вперед по комнате.

– Что случилось? – спросил он.

– Мне только что пришлось проглотить изрядную порцию пиликиа, – ответила она.

– Это что такое? Туземный напиток? Нельзя ли мне попробовать его?

– Ах нет! Пиликиа – это значит волнение, – перевела мисс Минерва. – У нас в доме только что перебывало множество газетных репортеров, которые бесцеремонно совали свой нос повсюду. Но я сумела переговорить с ними. А как дела в отеле «Рифы и пальмы»?

Джон посвятил ее во все подробности дела.

– Меня нисколько не удивляет, что на Эгана пало подозрение в убийстве. Эган очень подозрительный тип, не пользующийся здесь особым уважением. Авантюрист, выскочка.

– Тетя! А ты не ошибаешься? По-моему, это просто человек, которому не повезло в жизни. Его дочь…

– У него есть дочь?

– Да, и к тому же очень красивая.

– Вот как! – пробормотала мисс Минерва. – Я сейчас еду в город за покупками.

– Скоро вернешься?

– Как только буду раи.

– А это что значит?

– Раи – готов, кончен, исполнен.

– Боже мой! Неужели ты уже разучилась говорить по-английски?

– Не в этом дело, Джон, но мне кажется, что гавайские слова вносят некоторое разнообразие в нашу речь. До свиданья!

Поднявшись в свою комнату, Джон сел писать письмо Агате.

«Дорогая Агата!

Итак, я уже в Гонолулу, и до моего слуха доносится ленивый плеск волн о знаменитый берег…»

На этом он остановился. Письмо почему-то не клеилось. Джон встал, подошел к окну, уставился на облачко, плывшее над Алмазной горой. Потом подошел к уютной гавайской кровати, откинул полог от москитов, улегся и заснул крепким сном. Как это противоречило его бостонским привычкам!

Проснулся он только к пяти часам. Мисс Минерва уже вернулась.

– Что нового в вечерних газетах, тетя?

– Обычная история: убийца или убийцы не разысканы. Но знаешь ли, когда я читала газету в автомобиле, мне пришла в голову одна мысль.

– Какая?

В дверях, ведущих в гостиную, выросла фигура Хаку.

– Вы звонили, мисс? – спросил он.

– Да, Хаку. Что вы делаете со старыми газетами?

– Их складывают в кладовке рядом с кухней, – ответил слуга.

– Посмотрите, нет, лучше я сама.

И мисс Минерва вместе с Хаку направилась в кладовку. Через несколько минут она вернулась оттуда с торжествующим видом.

– Есть! Вечерний выпуск, понедельник, шестнадцатое июня, когда он написал Роджеру письмо. И смотри, Джон, угол со списком пассажиров, едущих на пароходе, оторван.

– Может, это случайность?

– Нет, не случайность. Вот здесь след пальцев. Заметка, так взволновавшая Дэна, находилась в этом углу газеты.

– Что из этого следует?

– Надо действовать. Возьми этот газетный лист и поезжай к Хэллету, нет, лучше отдай его Чану. Автомобиль занят, но в гараже есть велосипед.

– Я поеду на трамвае! – сказал Джон.

Мисс Минерва объяснила ему кратчайший путь в полицейское управление, и Джон, взяв шляпу, отправился исполнять ее поручение.

В трамвае Джон увидел себя окруженным представителями чуть не дюжины разных национальностей. Трамвай быстро бежал по низменной болотистой равнине между Вайкики и Гонолулу мимо рисовых полей, на которых по колено в воде стояли странные фигуры туземцев, а затем повернул на Кинг-стрит. Каждые несколько минут он останавливался, впитывая в себя все новые и новые иммиграционные проблемы китайцев, гавайцев, португальцев, филиппинцев, корейцев; казалось, что здесь представлены все оттенки кожи и все вероисповедания. Все дальше и дальше несся трамвай. Джон увидел большое здание в роще цветущих деревьев, японский театр со множеством колыхавшихся на ветру вывесок, неподалеку от него отделение завода Форда, затем огромный дом – старинный королевский дворец, и наконец трамвай свернул в торговую часть города.

«Киплинг не прав, – подумал Джон, – Восток и Запад могут уживаться друг с другом, хотя бы, например, здесь».

Джон, сойдя с трамвая и побродив некоторое время по совершенно чуждым ему улицам, почувствовал еще острее это слияние восточной и западной культур. Темнокожий полицейский регулировал на перекрестке движение. По тротуару разгуливали элегантные, щеголеватые американские офицеры, а на теневой стороне улицы стройные и опрятные молодые китаянки в чистейших белых панталонах внимательно рассматривали витрины разных магазинов.

– Где здесь полицейское управление? – обратился Джон к какому-то высокому американцу с приветливым лицом.

– Вам надо вернуться на Кинг-стрит, – ответил прохожий. – Затем идите направо, дойдете до Бесзеля, а потом поверните макаи.

– Куда повернуть?

Человек усмехнулся:

– А вы малихини, понимаю. Макаи означает направление к морю, а противоположное направление – маука, то есть к горам. Полицейское управление у подножия Бесзеля, в Калакауа-Хэл.

Поблагодарив незнакомца, Джон направился по указанному ему пути и вскоре нашел здание полицейского управления. Там ему сказали, что мистер Чарли Чан ушел обедать, по всей вероятности, в ресторан «Американский». Джон решил разыскать его. По пути он зашел на телеграф и отправил две телеграммы в Бостон: одну – матери, другую – Агате Паркер. В каждой телеграмме заключалось всего три слова. Но, выйдя на улицу, он ощутил приятное сознание исполненного долга. Писать письмо Агате ему не хотелось.

Джон заметил, что здесь он был единственным американцем.

В ресторане он действительно застал Чарли Чана, сидевшего за столом. При приближении Джона китаец встал и отвесил ему низкий поклон.

– Какая выдающаяся честь! Неужели я могу предположить, что вы согласны отведать одно из этих ужасных кушаний?

– Нет, благодарю вас! – ответил Джон. – Я обедаю дома позднее. Если разрешите, я на минутку присяду к вам.

– Чрезвычайно польщен! – ответил китаец.

Затем, опустившись на стул, он воззрился своими раскосыми глазами в какое-то неподдающееся определению кушанье, поданное ему на блюде.

– Кельнер! Будьте так любезны попросить сюда хозяина этого учреждения.

Хозяин, предупредительный низенький японец, видимо польщенный приглашением Чана, подошел к китайцу и отвесил ему низкий поклон.

– Как вы смеете подавать здесь такие неаппетитные кушанья? – строгим тоном спросил Чан.

– Соблаговолите пояснить точнее причину вашего недовольства! – проговорил японец.

– На поданном паштете видны отпечатки пальцев. Вид этого кушанья возбуждает чрезвычайное отвращение. Будьте столь любезны унести это блюдо и подать мне более гигиеничный кусок.

Японец немедленно исполнил его требование.

– Ах, эти японцы! – пискнул Чан, выразительно растопырив руки. – Смею ли я сделать заключение, что вы пожаловали ко мне по делу, имеющему отношение к убийству?

Джон не мог удержаться от улыбки.

– Совершенно верно! – ответил он. Вынув из кармана газету, он указал на дату и на оборванный угол. – Моя тетя высказывает предположение, что эта газета может дать некоторые нити для расследования дела.

– Ваша тетя умная дама! – проговорил Чан. – Я достану целый экземпляр этой газеты и сравню с вашим. Значение может быть огромным.