В общем, спустя три месяца наших занятий я сумела добиться от Романа безошибочного рассказа на тему «о себе» на английском, а он сумел прочно поселиться в моих мыслях благодаря его шуткам, улыбкам и забавным ямочкам на щеках. Поэтому когда он позавчера позвал меня «сходить куда–нибудь на неделе» я чуть не упала на месте и даже переспросила о том, серьезно ли он это предлагает, вызвав тем самым милые ямочки на щеках от его улыбки и ответ «я же должен тебя отблагодарить». Затем Рома выбрал фильм (какую–то очередную пошлую американскую комедию, но вообще это было не важно) и решил, что мы пойдем на него в день премьеры первого декабря, то есть сегодня сразу после занятий.

И вот сейчас стоя перед зеркалом в старой заношенной темно синей школьной форме с растрепанными серыми волосами (хоть мама с бабушкой и называют их нитями серебра, для меня они все равно остаются серыми), синими подглазинами и слишком бледной кожей, я пытаюсь понять, могла ли моя серость зацепить Рому? Могла ли я рассчитывать на то, что такие парни как он действительно умеют смотреть не на оболочку, а на то, что находится внутри?

Моя рука нерешительно взялась за мамину тушь. В одном из журналов Лизы (это моя единственная подруга) я читала, что косметика помогает избавиться от комплексов и неуверенности в себе… Что ж, решив, что этот факт необходимо проверить, я аккуратно накрасила оба глаза, ну а затем решила проявить совсем уж не свойственную мне дерзость – взяла перламутрово–розовую помаду и провела по губам, а затем вновь перевела взгляд на зеркало. Что ж, стало немного лучше, а точнее немного менее серо. Теперь настал черед волос. Их я привычно заплела в колосок, решив, что на сегодня хватит экспериментов, и вышла из ванной, больше не оборачиваясь на зеркало. Потому что лучше, чем сейчас я выглядеть все равно не буду. Чувство уверенности, увы, так и не поселилось в моей голове, и зачем я читала эту дурацкую статью про косметику? Хотя, была возможность того, что мои комплексы настолько велики, что их не замажешь даже тонной помады.

Отец успел перебраться с пола на кресло и рассматривал свои руки с долей пьяного удивления, когда я уже одетая в пальто вошла в комнату за портфелем.

– Ева, – голос папаши оказался сиплым и дрожащим, как у дряхлого старика. Хотя ему вообще–то не так давно исполнилось тридцать девять лет.

– Пап, – я давно решила не вести никаких диалогов с алкоголиками, – Нам нужно выметаться отсюда. Мама будет в бешенстве, если увидит тебя дважды за сегодняшний день.

– Постой, – серые глаза отца (точ–в–точь мои) смотрели на меня умоляюще, – Воды. Принеси.

Успокаивая себя, я вздохнула и направилась на кухню, где раздобыла чайник с кипяченой водой и стакан.

– Ты мой ангел! – отец заговорил бодрее после третьего стакана, но его речь была невнятной. «Тзы мвой анзел» – вот что на самом деле сказал папаша.

– Твоему ангелу крылышки пообрывают, если он опоздает в школу, – с ним надо быть строже, когда он в таком состоянии. Это я уяснила из многолетнего опыта.

– Ева, – отец схватился за мои руки ладонями в бинтах, – За что она так со мной? Я люблю ее, тебя люблю…всех люблю…

Глаза папаши наполнились пьяными слезами. Мне стало неприятно.

– Пап! – я добавила жесткости в голос, – Нам нужно идти! Ты меня слышишь?

– А помнишь, я купил тебе сладкую вату и шарики в парке? – отец меня не слышал, – У тебя тогда были хвостики, как у белочки…ты смеялась…и мама смеялась…

– Мне тогда было три года! Хватит, – я оборвала слезливые воспоминания и стащила папу с кресла, а затем направилась к двери.

– Ты как она! – у отца в голосе поселилась обида, – Такая же… жесткая, грубая… Я твой отец! Помни это!

– Я помню, это ты забываешься! – не хватало мне еще сегодняшний день испортить пьяными выходками папаши.

– Ты не понимаешь…Ты моя дочь, мой ангел… А она нас разлучила! Из–за нее я такой! – папа вцепился в дверной косяк.

– Мама нас не разлучала, – я разжала его слабые пальцы, – Это ты ушел.

И зачем я с ним разговариваю?

– Она меня выгнала! А я вас любил! Ты – мое солнышко, мое светлое…

– Прекрати! Ты знаешь, как было на самом деле, – я начинала терять терпение.

– Да! Да, доча! – отец начал кричать, – Я плохой человек! Но я вас всегда любил! Твоя мать – вот кто сволочь!

– Не смей…!

– Да! – папаша, наконец, вывалился за входную дверь, я сразу же захлопнула ее, – Твоя мать могла бы простить меня! Сейчас бы катались…как сыр…ик…в масле! На мерседесе! У нас…ик…была бы семья! Ты … должна это понимать! Я не виноват…

Я замолчала и злобно пихнула пьяного родителя в кабину подошедшего лифта. Хоть он и не трезв, а знает, в какое место бить больнее всего. Конечно же, я помнила. Все помнила. Как нам втроем было хорошо, как папа с мамой любили друг друга, как меня водили в парк на карусели и покупали сахарную вату. Всю жизнь я думала о том, а что было бы, если наша семья не распалась. Если бы моя мама вместо того чтобы судорожно броситься на любую работу лишь бы прокормить ребенка, закончила бы университет. Если бы папа вместо того, чтобы спускаться все ниже по социальной лестнице смог бы и дальше работать инженером, добиваться успехов в своей профессии. Как бы все сложилось? Было бы всем от этого лучше?

– … и доча, я тебе одно скажу! – отец навалился на меня всем своим весом пытаясь обнять, – Я люблю тебя! Ты мой ангел!

Я кое–как вырвалась из пьяного захвата, взяла папашу под руку и мы выбрались из лифта. Вот он заладил со своим ангелом! До состояния «ангела» папаша на моей памяти еще не напивался. Что ж, Осталось забросить отца к его новой жене, (огромной женщине неопределенного возраста с таким же нетрезвым взглядом на жизнь) и можно отправляться в школу.

– Ева, – отца тянуло на разговоры, – Поговори со мной! Ты думаешь, я алкоголик? Я не алкоголик!

– А кто же ты? – я невесело усмехнулась.

– Я залечиваю душевные травмы! Твоя мать! Она меня искалечи–ила… забрала мою кровиночку–у…

– Папа успокойся, кровиночка рядом, – мы, наконец, добрались до нужного подъезда и, прислонив отца к стене, я набрала номер квартиры на домофоне.

– Ева! – отец испуганно и узнавающе рассматривал дверь, – Ты хочешь сдать меня этой женщине?! Ева!

– Папа, эта женщина – твоя законная жена, – в этот момент из домофона прохрипело грозное: «Володя?!», поэтому пришлось протараторить, – Галина Григорьевна, спуститесь, пожалуйста.

Из динамика полетела брань и какие–то непонятные звуки. Я решила не встревать в разборку между отцом и его очередной новой, на этот раз законной, женой, поэтому убедившись, что отец не в состоянии куда–либо сбежать, поспешила удалиться от подъезда.

Около школьных ворот я увидела знакомый упитанный силуэт Елизаветы в пуховике, которая нетерпеливо расхаживала взад–вперед и при этом, я уверена, ругалась и обзывала меня множеством разнообразных ругательств.

Елизавета Антонова была моей первой и единственной подругой за всю мою школьную жизнь, да и вообще единственной моей подругой. В первом классе только она не стала на меня кидаться и вела себя дружелюбно, хоть я и считала, что эта девчонка тоже из стайки «с богатыми родителями». И действительно, родители Лизы были более чем обеспечены, но это не сделало ее черствой и жестокой. Хотя, может это случилось потому, что подруга прекрасно понимала, каково находиться в моей шкуре. Лиза всю жизнь была…скажем, крупноватой. А дети – жестокие существа. И каких только кличек ей не придумывали, самой безобидной оказалась «свиное рыло». Ну а стоило нам подрасти, подруге начало доставаться из–за того, что она общается со мной. «Спонсор поломойки» – вот такая вот была ее последняя кличка. Приятного мало, но Лиза не была такой робкой, как я. В детстве могла и подраться с обидчиком, а сейчас отвечала колкостью на колкость.

– Ты… опоздальщица! – Лиза, наконец, заметила меня и улыбнулась, – Что на этот раз?

– Отец решил украсить мое утро легким ароматом перегара и речами о вечной любви, – коротко ответила я, зная, что подруга поймет. Лиза была в курсе моих семейных драм.