Я подошла поближе к портрету. Работу выполнил не очень маститый художник, явно принадлежавший к школе реализма и старавшийся придать портрету максимальное сходство с заказчиком. Впрочем, меня это произведение привлекло по другой причине. Мужчина был очень похож на Громова. Точнее, именно так мог выглядеть президент банка, если бы жил в середине позапрошлого века.

«Скорее всего, это кто-то из Белопольских, ведь Громов не скрывает, что он их потомок», — подумала я. Но кто из них? А вдруг это граф-убийца? Тогда… Да, тогда, как и в наши дни, могло произойти все что угодно. Как известно, старинные роды славились дурной кровью, передающейся по наследству. Ведь недаром Маша говорила, что перед отъездом у него была дикая ссора с женой, и та буквально убежала из дома. Да и характер у Громова еще тот. И может быть, нет ничего удивительного, что женщина не хочет возвращаться к нему, если он устраивает ей безобразные сцены.

Я немного отодвинула портрет, на внутренней стороне виднелась размашистая подпись художника, по которой можно было догадаться о его фамилии — Васин. Я о нем слышала от отца. Довольно интересный был человек. Безумно влюбленный в живопись, считавший себя гениальным художником. Но беда была в том, что, кроме него, в эту гениальность никто не верил или, точнее, не видел. А может быть, она просто не успела проявиться, поскольку умер он в довольно молодом возрасте.

Подождите… Но ведь на картине обязательно должна быть дата ее написания. Я стала внимательно рассматривать портрет. Но, к своему изумлению, ничего не увидела. Такого просто не может быть! Художники всегда пишут, когда именно они создали свой шедевр. А может быть, она просто затерлась? Ведь картина явно отреставрирована, и за столько лет дата могла исчезнуть, так сказать, естественным путем. Хорошо бы взять лупу… Да только где?

Я подошла к столу и выдвинула несколько ящиков. Если мыслить логически, то нечто подобное здесь обязательно должно быть… И действительно я ее нашла, в добротном кожаном футляре. А потом снова принялась обследовать картину. Рядом с фамилией я обнаружила какие-то царапины, которые при более детальном рассмотрении и оказались датой. 1886 год. Интересно, а в каком году умер Васин? Нужно будет покопаться в Интернете. Конечно, была бы я дома, вопрос был бы тотчас решен. Ведь чего-чего, а книг по истории разных направлений живописи у меня более чем достаточно. Но я не дома, и нужно обходиться тем, что имеется.

Я задумчиво отошла от картины. И чтобы чем-то занять себя, принялась рассматривать книги. Впрочем, даже если все их бегло просмотреть, то за один день управиться невозможно. И все-таки я стала обходить стеллажи, чтобы понять, какой литературе в усадьбе отдавали предпочтение. Конечно, здесь было много классики, и не только нашей родной. Меня приятно удивило, что английские авторы во многом были представлены на английском, а французы — на французском. Причем эти книги были современные, и значит, либо Громов, либо его жена предпочитали читать любимых авторов в подлиннике.

Потом я стала смотреть на корешки книг, чтобы понять, какие именно были наиболее читаемы. Удивило меня то, что в библиотеке было довольно много трудов по психологии и психиатрии… Но что еще более изумило — их довольно часто читали. Я вытащила одну из них — «Основы психиатрии» — и стала пролистывать. Из книги торчала закладка и я открыла ее на этом месте. И прочитала: «Пограничное состояние. Шизоидный синдром», Опаньки! Кто же из них интересовался такими вещами?

Я стала бегло читать: «Пограничное состояние еще не болезнь, но уже и не норма. Человек может долго чувствовать себя здоровым, однако при определенных обстоятельствах, зачастую играющих детонаторную роль, может вести себя неадекватно и даже быть опасным для окружающих».

Я захлопнула книгу. Нужно будет взять ее к себе и внимательно прочитать. Но кто из обитателей дома задался вопросом о психическом здоровье? Впрочем, их не так много. Во-первых, сам Громов, который обладает ярко выраженным холерическим темпераментом. Во-вторых, его жена, о которой я, по большому счету, ничего не знаю. И в-третьих, Дима. Хорошо… Давай думать логически. Может, это сам Громов? Предположим, что его прадед убил свою жену в каком-нибудь припадке… Мог ли Громов не задать себе вопроса, все ли нормально с его психикой? Особенно после его ссоры с женой? Ведь он очень похож на этого прадеда. Я почему-то была полностью уверена, что мужчина на портрете — тот самый граф. Так впоследствии и оказалось

Я задумчиво разглядывала книгу. Нет, мне решительно не хотелось думать о том, что у Громова не все в порядке с головой. Вспыльчивый характер — это одно, а то, о чем я только что подумала… Это, как говорят в Одессе, две большие разницы. Образ Громова, создавшийся у меня после нашей прогулки, никак не вязался с мыслями, бродившими сейчас у меня в голове. Я повертела книгу в руках, а потом подошла к стеллажу и поставила ее на место. Может быть, позже я и вернусь к ней. Возможно, когда сама буду больше знать о Белопольских. Но сейчас я не готова к препарированию человека, который мне очень нравился. Мне показалось, что это было бы равносильно чтению чужого письма без ведома адресата.

К тому же я могла сильно сгустить краски. Мало ли у кого какие увлечения! Я вот тоже в свое время обожала почитывать Фрейда и Ницше. И что из этого следует? Да ничего! Просто веяние моды и новые интересы.

Вскоре я ушла из библиотеки, решив, что у меня потом будет достаточно времени досконально все изучить.

Я прошла еще немного по коридору и удивилась тому, как стремительно изменилась обстановка в доме. В этом крыле ремонта не было много лет. Обшарпанные стены, местами обвалившаяся штукатурка… Все это создавало мрачную атмосферу, в которой я себя чувствовала очень даже неуютно. Однако поворачивать обратно мне не хотелось, я решила обследовать это крыло и поэтому храбро двинулась вперед. И вскоре обнаружила кухню, где вовсю хлопотала кухарка. Это была полная женщина лет шестидесяти в старом, видавшем лучшие времена платье, поверх которого был повязан белый, практически стерильный передник. Увидев меня, она радостно улыбнулась. Ведь до нее доходили слухи о женщине, которую Громов после аварии привез в дом. А теперь она могла лицезреть меня во плоти и узнать все подробности из первых рук. И, чтобы я не вздумала исчезнуть, Мария Ильинична сразу же предложила выпить чаю. Нужно ли говорить, что у меня был свой интерес, я была только рада любой возможности поговорить и поэтому немедленно согласилась.

Пока женщина разливала чай и ставила на стол пирожки, я старательно разглядывала кухню. Тем более что, к моему удивлению, кухня — это немаловажное помещение — оказалась довольно-таки безликой. У меня возникло ощущение, что, оборудованная по последнему слову техники, она служила исключительно местом приготовления пищи и ни в коей мере не предоставляла информации о ее владельцах.

— Как вам мои пирожки? — прервала мои мысли Ильинична.

— Чудо! В жизни таких вкусных не ела.

Женщина удовлетворенно хмыкнула и как-то особенно пристально посмотрела на меня.

— А вы давно знаете Громова? — задала она вопрос, который, видимо, ее волновал все то время, что я находилась в доме.

— Нет. Впервые увидела его перед аварией. Она ничего не ответила, только еще пристальней стала вглядываться в мое лицо, надеясь прочитать все тайные и сокровенные мысли.

— А что? — не удержалась я.

— Ничего. Просто вы первая женщина, которая переступила порог дома после отъезда Анны.

— Серьезно?

— Уж куда серьезней. — Она замолчала, а потом, глядя на меня оценивающе, с прищуром, произнесла: — Он так ее любил. Я такого в жизни не видала.

— Это прекрасно, когда встречается столь сильное чувство, — выдавила из себя я.

— И она того стоила, уж поверьте мне. Красива была, как ангел. И умна, умела себя подать. Куда бы хозяин с ней ни шел, все поворачивались ей вслед. Такую жену только раз посылает Господь.

Сказать, что я чувствовала себя раздавленной, значит, не сказать ничего. Я слушала Ильиничну, стараясь сохранить лицо и не показать, как больно ранят меня подробности семейной жизни Громова.