– Да слева, – охотно отозвался старичок. – Тот, которого убили недавно.

– Убили? – Алька округлила глаза.

– Ну да. Я, грешным делом, завидовал ему, глупый человек. А вот поди ж ты, не довела его до добра такая жизнь.

– Завидовали? – Алька отложила блокнот в сторону. – Чему же вы завидовали? И какая жизнь не довела вашего соседа до добра?

Старичок нахмурился, сердито поджав губы.

– Удивлялся я на него, на Павла-то Тимофеевича, – проговорил он, кивнув на стену, за которой находилась квартира Кретова. – Чуть-чуть меня помоложе, а жил совершенно иначе. Мы с покойной женой, бывало, тянем от пенсии до пенсии, а он машины меняет одну за другой. Конечно, работал он до последнего, да только многие работают, а достатка такого все одно нет. Но не это даже главное. – Он доверительно придвинулся к Альке. – Я вот чего понять не мог. Сам я с женой прожил сорок лет, двоих детей вырастил. Всякое было, но чтоб налево смотреть – ни-ни, никогда! А Павел Тимофеевич покойный, царствие ему небесное, ходок был, каких поискать. Когда в этот дом въехали, у него вторая жена была, Зина. С первой он развелся. Зинаида моложе его, умница, красавица, а он и с ней умудрялся ссориться каждый день. До драк иногда доходило. Потом он Зину выставил, снова один остался. К тому времени уже совсем старик стал, болезни всякие вылезли у него. Мы думали, наконец остепенится, да не тут-то было. Не прошло полгода, как Зинаида уехала, глядь – к нему новая женщина ходит. Да какая женщина! – Старичок покачал головой.

– Какая? – полюбопытствовала Алька.

– Молодая, в дочери ему годится. Красивая, фигуристая, ростом на голову его выше. Тут все мысли о радикулите да давлении, а сосед на автомобиле с красоткой разъезжает, пакеты полные таскает из этого самого супермаркета! Ну не обидно ли?

– Обидно, – со смехом согласилась Алька. На самом деле ей было вовсе не смешно. Известие о том, что у Кретова имелась молодая любовница, сразило ее наповал. На репетиции Павел Тимофеевич приходил усталый, злой, еле живой, и Алька представить себе не могла, что он может блистать победами на любовном фронте. – Молодец был ваш сосед.

– Какой там молодец! – Старичок махнул рукой. – Сам на свою погибель старался.

– Почему же? – спросила она, еле сдерживая охватившее ее волнение.

– Да потому! Думать надо было, с кем связываешься на старости лет! Странная была она, женщина эта, ох странная. Очки темные в пол-лица, на голове вечно платок, как у арабов, ей-богу, так что ни волос, ни прически не видать. И одевалась соответственно – все свободное, длинное. Сколько раз, бывало, здороваешься с ней, так она мимо – юрк, только ее и видели. Либо в квартиру ускользнет, либо в лифт. И ни слова в ответ.

– Действительно, странно, – ответила Алька. – Может, она ненормальная была?

– Замужняя она была, – снисходительно, словно обращаясь к ребенку, разъяснил старичок. – Зачем иначе такая маскировка? Она и ходила-то – будто по воздуху летала. Каблучищи огромные, а шагов не слыхать. Не хотела, чтобы ее узнали, боялась, стало быть.

При упоминании о неслышных шагах Алька почувствовала напряжение. А вдруг эта женщина тоже была во Владимире? Она вполне могла снять номер на первом этаже. С такой способностью к конспирации ей ничего не стоило остаться никем не замеченной. Тогда шаги, слышанные Алькой в коридоре, могли быть ее. И убить Кретова могла она, почему бы и нет? Человек, у которого на уме нет ничего плохого, вряд ли станет наряжаться как на карнавал и будто по воздуху летать.

– Слухи-то разные ходят, – продолжал старичок. – Одни говорят, что муж ревнивый был у красотки, он и убил Павла Тимофеевича – отомстил, дескать. Другие – что это аферистка была, мошенница. Втерлась в доверие, добилась чего хотела, правда, чего именно, неизвестно, а потом и угробила. Я, конечно, ни в то, ни в другое до конца не верю, а только слухами земля полнится.

«Вот это да!» – торжествующе подумала Алька. Ну и Кретов! Чего придумал на старости лет. Старичок верно говорит – похоже на убийство из ревности. Муженек ее разгневанный мог нанять кого-нибудь, чтобы расправиться с любовником жены. Или Павла Тимофеевича обработала ловкая преступница. Тоже вполне вероятно. Так или иначе, но есть две версии, а это немало. Уже что-то, можно зацепиться. Искать надо эту красотку в темных очках, про которую в оркестре и не догадывался никто. Вот только где?

– Интересную историю вы мне рассказали, – сказала Алька, когда старичок замолчал. – Поучительную. Значит, квартира соседняя теперь пустая стоит?

– Пустая, – подтвердил старичок.

– Тогда и приходить бесполезно, – огорченно проговорила она. – Никто не откроет. А мне велели весь подъезд опросить. И так половина жильцов не хочет разговаривать! – Алька вздохнула, изображая на лице глубокую печаль.

– Зинаида иногда приезжает. Может, вы на нее случайно попадете. Только не знаю, станет ли она отвечать на ваши вопросы, – неуверенно произнес старичок.

– Не станет, конечно. Да и как я ее застану? Она ж небось тут раз в год бывает?

– Да нет, – возразил старичок, – чаще. Она ж любила Павла Тимофеевича, после того как развелись, все равно наведывалась.

«И на похоронах была, – подумала Алька. – Значит, стоит ее посетить. Если они расстались, сохранив хорошие отношения, может, бывшая жена что-нибудь расскажет о новом кретовском увлечении».

– Большое вам спасибо, – поблагодарила она старичка. – Вы меня очень выручили. Побольше бы таких сознательных жильцов!

– Не за что, – засмеялся тот. – Я только рад, что живая душа пришла. А то сидишь один как сыч целыми днями. Тоска! – Он вздохнул и ласково улыбнулся ей.

– До свидания, – попрощалась Алька. Она вышла из гостеприимной квартиры, спустилась на лифте, с гордым видом забрала свое удостоверение у мрачного вахтера и покинула элитный дом. Будет теперь что сказать Ленке, утверждающей, будто Москва не Воронеж и люди здесь неразговорчивые.

Ира Сухаревская явилась на работу в отвратительном настроении. Причин на то было предостаточно. Главное – очередной конфликт, произошедший сегодня утром с мужем Игорем. Глаза бы на него не глядели – ничтожество, прирос к дивану задом, гвоздя вбить в стену не может. Сколько лет Ирка, считай, одна работает (разве можно принимать за деньги мужнины две тысячи?) и тянет всю семью – его, маму, Сонечку. Вымоталась вся – репетиции, гастроли, ни одной халтуры не пропускает, каждую копеечку старается ухватить, а все равно получается мало. Сейчас вот Соне репетитор по английскому понадобился, а урок у приличного педагога не меньше тридцати долларов стоит. Мужу все по барабану, лишь бы телевизор работал. Ирка терпит, терпит, да и взорвется, вот как сегодня. А Игорь ладно бы молчал, так еще и огрызается, ты мне жизнь, говорит, заела, и дальше – по-непечатному. Эх, давно надо было развестись, да она все Сонечку жалела, та как две капли воды на отца похожа и души в нем не чает. Правильно, тот ее не достает, как мать, ему все равно – поела ли, погуляла, сделала ли уроки. А девчонка думает: какой папа добрый, все разрешает. Тьфу, и вспоминать про дом не хочется.

А на работе что? Сегодня первая репетиция с новым дирижером, после того что случилось. Господи, да могла ли она предположить такое? А теперь кажется, что это она виновата в случившейся трагедии. Видела, что с Валеркой творится, чувствовала, что добром это не кончится, вылетит тот из оркестра к чертовой матери. И ни разу не подошла, не поговорила ни с ним, ни с Кретовым, хотя могла бы – Павел Тимофеевич ее очень даже уважал. Глядела, как растет между ними ненависть, и молчала. Вот и домолчалась – Павла Тимофеевича больше нет, Валера в тюрьме. А оркестрантам, похоже, по фигу. «Старички», с которыми Кретов начинал, Валерку Рыбакова не любят, слишком дерзкий он для них, им послушные нравятся, а молодежь, набранная в последние годы Васькой Чегодаевым, вообще ни на что серьезно не реагирует. Им лишь бы погудеть на гастролях да перетрахаться в номерах. Дирижера никто из них по-настоящему не чтит, была б зарплата да поездки, а кто машет за пультом – все одно.