- А мы, похоже, нужны тебе, - угрюмо сказал командир. - Без этого к врагу не идут.
"Разве что собираются этого врага уничтожить".
- Рухэй не были моими врагами.
- Ты полукровка? - спросил, присматриваясь. Этот разрез глаз, очертания скул...
- Нет.
- Велено тебя не расспрашивать, - неприязненно хмыкнул командир. - Ну, поглядим...
Он был слишком... безобидный. Так у мягчайшего ковыля жесткие ости, которые впиваются в тело, оставаясь невидимыми. Они также ранят лошадей и коров, попадая в корм... За много лет жизни командир научился чуять подобный обман. Поэтому если и готов был поверить, то не до конца. Рано или поздно этот парень сделает что-то, думал он. Не знаю, что это будет - предательство или ошибка, ненамеренная оплошность из-за самоуверенности. Но мы должны быть готовы.
До ущелья Сокола был день пути, и ночевать пришлось бы у выхода из него. Энори и спутники проехали мимо белой стены, вершину которой закат окрасил розовым. В конце спешились; распадок предстояло как следует осмотреть, понять, заходили сюда разведчики или нет. Следы на снегу попадались во множестве - лисьи, заячьи, птичьи. Ни одного человечьего.
- Здесь не было никого, - сказал Энори - слегка отстраненно, будто вынужден был тратить время на пустяки. Две поджарые хищные тени следовали за ним, легкие даже в зимней одежде.
- Наши следы скроет поземка; их можно будет найти, если как следует присмотреться, но все знают - ущелье непроходимо.
- Возвращаемся, - велел один из рухэй. - Если нам придется ночевать возле этой трещины, я предпочту делать это на своей стороне.
Другой ничего не ответил: ущелье пользовалось недоброй славой. По ночам здесь слышали плач - в горах он раздавался во многих местах, где лежали кости погибших и непогребенных, но тут голосов звучали десятки.
Когда огонь охватил тонкие прутики, весело заплясал на сухих толстых ветках, ветер, и без того слабый утих совсем. Легкий звон почудился в воздухе, будто меж деревьями натянули тысячи тонких струн с мельчайшими колокольчиками.
- Слышишь? - сказал один из рухэй. - Они просыпаются.
- И мы не сможем заснуть всю ночь... Но что делать, если нас послали сюда.
- Ты не боишься? - спросил первый у Энори.
- Там никого нет. Ветер в ущелье.
Мужчина прислушался, сказал чуть свысока:
- Я не раз слышал плач погибших в горах. Нам еще повезло, что сейчас он не так близко отсюда...
- Там никого нет.
- Так или иначе, я замерз и выпью горячего, - пробормотал второй, зачерпывая берестяной миской бульон из подстреленного зайца. Товарищ присоединился к нему, то и дело прислушиваясь. Но оба были опытными воинами и убивали людей - то ли звон, то ли плач пугал и настораживал их, не мешая всерьез.
- Пожалуй, я все же посплю, - сказал вскоре один, сооружая себе ложе в снегу. - Ты покарауль, разбудишь потом. Товарищ его согласился, и какое-то время противостоял лесу и ночи, но вскоре сон сморил и его.
Энори остался один, и какое-то время с грустью смотрел на опадающие в пепел огненные языки. Потом достал и куртки женский гребень: вспыхнула россыпь камешков.
- Выходи... Тебя не было слишком долго.
Женщина склонилась к огню, нехотя подсовывая в него веточки. В аккуратной высокой прическе камни поблескивали искрами. Круглолицая, ухоженная, не понять, хороша или нет: сквозь мягкость черт просвечивало хищное, острое. Ей подходило платье - черные пионы на розовом.
Не сразу вновь обратился к ней. А она сидела, то кутаясь в шелковый свой наряд, словно тот мог согреть среди снега, то едва ли не сбрасывала его с плеч - никак не могла понять, чувствует жару или холод, или совсем ничего. Тонкие пальцы с острыми ноготками впивались в кожу, оставляя быстро исчезающие царапины.
- Мне неприятно возиться с огнем.
- Придется. Теперь ты принадлежишь мне.
- Это мое несчастье.
- Поздно об этом думать - надо было проявить больше ловкости, не отпускать девочку там, в холмах.
Женщина поджала губы; напоминание о неудаче, даже произнесенное мягким тоном, ранило - и то, что она не была живым человеком, помехой не стало. Она сказала другое, глянув через плечо:
- Эти люди спят.
- Да.
- Убить их?
- Зачем?
- Я голодна.
- Не настолько, и скоро получишь много. А с ними мы вместе вернемся в лагерь, они ничего не запомнят, кроме того, что я хорошо знаю дорогу.
- Ты сделал так, что оба уснули.
- Это легко. И лучше для них - пусть отдохнут, - Энори прибавил задумчиво: - Они пытались слышать голоса мертвых с той стороны, где тихо, но сейчас умершая сидит среди них, и они никогда о том не узнают.
- Ты слишком многим позволяешь жить. Даже мне, - тускло рассмеялась женщина.
Голос ее был пылью - слежавшейся, плотной, издали похожей на мягкую ткань.
- Как тебя звать? - спросил.
Она не ответила. Энори повторил вопрос, будто спрашивал в первый раз.
- Мое имя давно мертво, - сказала она неохотно. - И тем более не тебе его знать.
- Я же должен как-то обращаться к тебе.
- Здесь нет других, и никогда не будет, пока мы наедине. Не пытайся изображать учтивость.
- Как знаешь... Твое имя, наверное, часто называл муж, даже будучи мертвым?
Ее лицо закаменело.
- Я буду звать тебя Яаррин. Красный цветок...
Она все-таки оставалась женщиной, и любопытство не вытравила даже смерть:
- Почему?
- Красота и кровь... все это ты.
- Не ври, что считаешь меня красивой, - усмехнулась женщина.
- Я видел многих гораздо лучше, - легко согласился он. - Живых. А еще... среди моих цветов были и хищные. Часть их - невзрачные, не привлекут внимания, но если вглядеться, насколько они совершенно устроены для убийства, понимаешь, как хороши.
- Ты знаешь, что сказать женщинам. Но зачем они тебе? - тори-ай подкинула пару веток в гаснущий костер, но пламя их не взяло. - Ты не мог стать настолько человеком, чтобы находить удовольствие в чьих-то ласках. А управлять другими можешь и без посредниц.
- Видела представления с марионетками? Как думаешь, зачем людям их помощь? Ведь можно сыграть самим... Но не только поэтому.
- А почему?
- Слишком многое пришлось бы рассказывать. Не тебе, да и любопытство твое уже остывает, как эти угли.
Больше они не произнесли ни слова, и, когда костер погас, среди черных пятен и силуэтов ночи стало больше на два. К рассвету силуэт остался один - женщина вернулась в гребень. Энори с грустью посмотрел на кострище - где-то под слоем пепла еще теплилась красная искра - и устроился в снегу, будто спал.
Глава
Майэрин оставила служанку у входа - та побаивалась умерших. А сама, завернувшись в темно-серую шерстяную накидку, бродила по занесенным снегом тропинкам. Зимой траурные одежды носили только дома: попробуй выйди на мороз в платье из простого холста...
А вот прическу ее скалывали шпильки из дерева, не покрытые даже лаком, не говоря о резьбе или драгоценных камнях.
Единственное место, куда ее отпускали одну. Сейчас здесь было лучше, чем дома - там постоянный страх, шепоты по углам, но ей и сестрам не говорят ничего. Правда, она и сама понимает. А дядя обрывает все разговоры о будущем семьи...
Никто не удивится, что Майэрин предпочитает бродить среди незримых теней.
Сторожа следили за порядком здесь, на кладбище, предназначенном для богатых, счищали снег с вымощенных камнем дорожек.
Ровные столбики из серого камня, пошире и поуже, посветлее и потемнее, с надписями на одной из сторон. Там были перечислены те, чей прах покоился под камнем. Памятники незамужним женщинам отличала выбитая ветка ивы. Слова молитв, знаки, означающие почет и уважение... многое можно было прочесть на каменной грани. Имя ее семьи нередко встречалось тут, в южной части кладбища, и все это были ее предки и их родня. Майерин знала историю большинства этих людей. Вот троюродный дед, замешанный в мятеже, но сумевший откупиться и остаток дней доживавший в изгнании. А вот бабушка; Майерин плохо ее помнила, только высокий рост и властный голос, которого боялся весь дом - кажется, даже отец не осмеливался идти поперек ее воли...
