…
– Пожалуйста, уходите! – повысив голос, уткнулся невидящим взглядом в растерянное лицо рыженькой мэр. – Уходите, оставьте меня… одного! Совсем одного в пустоте, которая сменила жизнь. Может быть, давно уже сменила, но только теперь этим так грубо ткнули в лицо. Чудес не бывает. И надежда давно мертва… его Надежда мертва, а сегодня он утратил последнее, что оставалось. – Но мы же… – Пойдем, – тихо сказала блондинка в зеленом, положив ладонь на плечо рыжеволосой. – нельзя помочь человеку против его воли. По крайней мере, таким образом. – Но мы не можем все так оставить… – Можете! Уходите прошу вас, вы уже сделали… достаточно. Наверное, они что-то разглядели в его глазах. И действительно ушли. Даже немного странно для таких, юных и наверняка мечтающих осчастливить всех одним махом, даже когда этого никто не просит, но Аркадий был благодарен им за это. Благодарен настолько, насколько вообще хватало чувств в возникшей пустоте. Жизнь рассыпалась серым песком, похоронив последние руины былого, а смерть отчего-то не торопилась. Наверное, даже она – слишком многое… слишком дорогое для того, кому нечем уже расплатиться по чьим бы то ни было счетам. Совсем нечем. Охраннички, что характерно, не заметили ни пятерки незваных гостий, ни лебединой девы. Впрочем, не через форточку же она выпорхнула… переполох вызвало совсем другое: от волшебных бесчинств пострадал отнюдь не только подвал, дом ощутимо тряхануло и теперь весь первый этаж был залит водой, в которой плавали самые разнообразные вещи. Охранники понятия не имели о волшебстве, оттого такое количество аварий одновременно привело их в шумное недоумение. Исчезновения Мишеньки они тоже не заметили, мальчик редко показывался кому-то на глаза… безразлично отмахнувшись от царящей суеты, мэр вышел в ночной сад. Пустое, все пустое… как люди могут придавать столько значения совершенно бессмысленным вещам? Беспокоиться из-за каких-то глупостей? Пустое…
Он не знал, сколько прошло времени. Шебуршение в особняке постепенно сошло на нет, пару раз к нему пытался лезть с какими-то глупостями главенствующий над всем этим безобразием, но еще быстрее девчонок-волшебниц сообразил, что сейчас работодателя трогать не стоит. Казалось, во всем мире, наконец, воцарилась тишина. Ведь в пустоте не должно быть шума, верно? А они шумят… зачем? Вот только тишина тоже продлилась недолго, грубо нарушенная чьим-то тихим хныканьем. Решившего поначалу игнорировать раздражитель Аркадия хватило ненадолго, сетуя на беспокойный народ, от которого даже глубоко за полночь не отдохнешь, мэр после некоторых колебаний пошел на источник звуков. Лезут на территорию, между прочим, находящуюся в частной собственности все, кому только не лень, а у него уже даже чувств для возмущения не осталось. Теперь-то уж чего…
Возле декоративного фонтанчика с небольшим водоемом, понурив плечи, сидела еще одна совершенно незнакомая девушка в нелепом, что характерно, одеянии. Этот участок сада, с фонтаном, беседкой и несколькими скамеечками был освещен вновь заработавшими после восстановленного энергообеспечения фонариками, поэтому хозяин дома и сада мог совсем неплохо ее рассмотреть. Не считая самого лица, закрытого сейчас ладонями. Черные волосы незнакомка заплетала в длинные, до глянцевости гладкие косы, одна из которых была перекинута за спину, другая уныло болталась, слегка свесившись со скамейки, на конце перевязанная лентой неестественного даже в рассеянном свете фонарей, ярко-розового, как жевательная резинка с клубничным ароматизатором, цвета. Примерно таким пронзительно-розовым же был длинный, чуть выше щиколоток, сарафан поверх полупрозрачной черной с большим количеством кружева блузки. Наверное, украшен черным кружевом был и скомканный в одной из ладоней платок… хотя, вполне вероятно, это могли быть и просто разводы от разбавленной слезами туши. В том, что глаза девушки густо подведены черным, а губы клубнично-розовые, в тон наряду, мэр не сомневался, даже не видя ее лица. Ох, как подумали инопланетяне в шутке из тех, которыми любили обмениваться его никудышные охранники, ОНИ и сюда уже добрались. Ну, когда его изволят оставить в покое? Другого места в городе нет, чтобы пореветь на скамеечке посреди ночи, когда все нормальные люди находятся у себя дома?! – Что случилось? – обреченно спросил Аркадий. Незнакомка зарыдала еще горше, почуяв благодарную публику. Вот только публика, да еще благодарная, по личному мнению мэра, из него сейчас была более чем никудышная. – Девушка, или Вы говорите мне, что у вас произошло, или я вызываю охрану. Вы в курсе, где находитесь? Как Вы здесь вообще оказались? – Ничего у меня не случилось, ничего! – с легкой злостью в голосе прогундосила незнакомка, промакивая уголки запавших глаз платком, на котором тут же прибавилось черных разводов, хотя кружева, наверное, тоже изначально были, после чего не слишком-то утонченно, даже с долей свирепости в него высморкалась. – То есть Вы как-то очутились на охраняемой территории и теперь рыдаете в три ручья просто так, без причины. – Разумеется, нет! Я для Вас плачу. Я – Желя! Только сумасшедших тут для совсем уж полного счастья и не хватало! Хотя, границы нормальности у этой категории граждан размытые… а Аркадий-то был уверен, что в Вересково эта напасть еще даже молодежь охватить не успела, но этой особе не меньше двадцати, хотя по зареванному лицу в разводах туши точно не определить. Ладно, Желя так Желя… – Это имя или фамилия? – Ни то, ни другое. Лиза меня зовут, Лизавета Емельянова Несмеянская… Правда, теперь все Эмилией чаще зовут, это мне больше подходит. Скомкав намокший платок, девушка неаккуратно вытерла нос кулачком. – Это уж точно… – Издеваешься?! Думаешь, мне самой вот это все нравится, нравится, да?! – голос Лизаветы Несмеянской драматически задрожал. – Раньше люди относились к воплощенной печали уважительнее. Жели были другими. Светлыми, жемчужно-серыми… неземными и восхитительными. Нам посвящали стихи и сонеты, люди сочувствовали чужой тоске, понимали, как мы важны! Но не теперь! Теперь печаль нарядили в черное и розовое – и считают чем-то вроде клоуна-а-а! – снова уткнувшись лицом в ладони, девушка глухо заскулила. – Этот век провозглашает черствость, если люди и чувствуют, то не подают виду, это считается постыдным, смешным! Раньше, когда-то, если девушка умирала от несчастной любви, она тонула в озере с лилиями и все люди скорбели, а что теперь? Теперь девушки расковыривают вены пилкой для ногтей, а матерящийся врач «скорой помощи» сетует на тупость молодежи – вот что теперь! И нас никто не люби-и-и-ит! Как будто мы причина, как будто это мы приносим несчастье, а это ложь! Мы приходим, только когда оно случается! Теперь люди думают, что мы и вовсе никому не нужны-ы-ы! Аркадий молчал. Не он ли недавно сетовал на то, что драму кто-то наряжает в декорации фарса. Вот она, эта драма собственной персоной… в клоунском наряде и с кучей претензий! – Не вижу особой разницы между тем, тонет девушка или вскрывает вены. Любая смерть ужасна. И намеренно убивать себя в любом случае глупо. Ведь это тоже попытка обмануть судьбу. Попытка из той категории, что никогда не бывают успешными. – Именно об этом я и говорю! – устало вздохнув, девушка встала. – Я-то надеялась, что хотя бы человек, потерявший все, действительно потерявший, сможет… ну ладно. Раз ты уже в состоянии придираться, мне, похоже, пора уходить! Прощай… Наверное, она тоже как-нибудь эффектно растворилась бы или улетела – проверить возможности не возникло, потому что Аркадий неожиданно для самого себя поймал Лизавету за наполовину скрытую тонким черным кружевом манжет ладонь. – Нет… не уходи, пожалуйста, останься! Порозовевшие непонятного цвета глаза в размазанных потеках туши неверяще распахнулись. – Ты просишь меня остаться? – даже растеряв на миг пафосную надрывность в голосе, тихо переспросила она. – Да. Пожалуйста, Эмилия… Лиза, не уходи. Ты сейчас очень-очень сильно мне нужна. Не столь уж удивительно, что современные люди считают этих Жель бесполезными созданиями. Кому понравится, когда ерошат все те чувства, о которых всячески стараешься забыть, похоронив их поглубже, вот и остаются единственной публикой «воплощенной печали» только истеричные подростки, неуклюже старающиеся привлечь к себе внимание окружающих. Немногие, очень немногие люди знают, что в действительности значит – потерять все. Потерять все и держаться за свою печаль, как за единственное оставшееся в совершенно пустом мире. – Мне никто, никогда… никогда не говорил такого. Не просил остаться, – на клубничных, чуточку расплывшихся губах на пару мгновений появилась дрожащая неумелая улыбка. Растерянно моргнув, Лизавета резко шагнула к мэру и, уткнувшись носом в его плечо, заревела еще горше. Рубашка тут же начала отсыревать от льющихся ручьями слез. Почему-то так действительно было легче. Легче от того, что хотя бы что-то все же оставалось, когда от всего, что казалось твоей жизнью, остается только серый пепел. Хотя бы кто-то оставался рядом, пусть даже в хоть чуточку более благополучное время этот «кто-то» считался более чем нежеланным гостем…
