— Не приходил, — коротко ответил Коробейников.

— Плохо, — сказал я.

— Да… — как-то горько выдохнул он в ответ.

— А кому еще могло быть известно об этой иконе? — спросил я его.

— Да почитай всему городу, — сердито сказал Антон Андреич, снимая пальто. — Ребушинский в своем «Телеграфе» все пропечатал. Надо бы распорядиться, чтобы его вовсе не пускали в участок!

— Но о поездке в Кострому он же не писал, — возразил я.

— Нет, не писал, — согласился Коробейников.

— А кому Карамышев мог об этом рассказать?

— Кому угодно, — ответил мой помощник все также сердито. — Он ходил гордый, его прямо распирало. Да, он заходил к художнику Мазаеву, возможно, заказал копию иконы.

— Очень может быть, — ответил я задумчиво. — Вот с него и начните. А что там с пулей?

— Внимательно осмотрел и все запротоколировал, все как Вы учили, — ответил Антон Андреич, доставая из кармана платок, в который завернул пулю, извлеченную доктором Милцем из тела убитого городового. — Вот, пулечка. Револьвер системы Смит и Вессон.

— Хорошо, — ответил я, — но к сожалению это нам ничего не дает, пока мы не найдем орудие убийства.

— Да, — снова вздохнул Коробейников расстроенно, — согласен.

Я смотрел на него с нарастающей тревогой. Мой помощник был явно выбит из колеи и чем-то безмерно огорчен, настолько, что с трудом мог сосредоточиться на работе. Что же произошло?

— Вы возьмите снимки подковы, — велел я ему, — обойдите все скобяные лавки и кузни, разузнайте, где такие подковы могли делать и каких лошадей подковывали.

— Я все сделаю, — все также подавленно согласился Коробейников, явно занятый своими мыслями.

— Вы не больны случайно? — спросил я, выходя из-за стола и присаживаясь поближе к нему.

— Нет-нет, — сказал Антон Андреич, поднимая на меня совершенно несчастные глаза. — Хотел Вас предупредить, Яков Платоныч, — сказал он, — я когда был у Карамышева в больнице, тамошний доктор сказал, что Анна Викторовна захворали.

Все убийства и прочие преступления мгновенно вылетели у меня из головы.

— Что с ней? — спросил я встревоженно.

— Что-то нервное, — ответил Антон Андреич и потупился.

Было абсолютно понятно, что он считает меня виновным в болезни Анны. Да я и сам так считал. Я во всем виноват, со своей несдержанностью, которая привела к этой глупой дуэли. Теперь я живу, не зная, сколько мне осталось, день или месяц, а Анна Викторовна больна, потому что переволновалась в тот день. И я даже навестить ее не могу, потому что должен держаться от нее как можно дальше.

Нет, к черту все. Я должен ее увидеть. Мне своими глазами нужно убедиться, что она поправится. Иначе я не смогу ни работать, ни просто жить.

Едва я взбежал по ступеням крыльца дома Мироновых, как дорогу мне преградила незнакомая мне дама в накинутой на плечи шали, румяная и круглолицая.

— Вам кого? — осведомилась она.

— День добрый, — сказал я, предположив по простому стилю одежду, что это новая горничная, нанятая, видимо, в помощь престарелой Прасковье. — Доложите Анне Викторовне, Штольман.

— Так больна она, — ответила моя собеседница, не торопясь выполнить мою просьбу. — Не принимает.

— Я знаю, что больна, — ответил я, — но все же доложите, пусть сама решает.

— А что это Вы все время: «Доложите, доложите»? — рассмеялась дама. — Вы что меня за горничную приняли?

— Простите? — несколько растерялся я.

— Олимпиада Тимофевна. Я тетя любимая Нюши! — представилась она церемонно, пристально меня разглядывая. И тут же поправилась строго: — Анны Викторовны.

Нюша? Сколь необычно. И насколько Анне Викторовне не подходит это имя. Судя по отчеству, Олимпиада Тимофевна являлась сестрой матери Анны. Я и не подозревал о ее существовании. Впрочем, я вообще достаточно мало знал о семье Мироновых.

— Прошу прощения, — представился я в ответ, — очень приятно. Штольман, Яков Платоныч. Хотел повидать Анну Викторовну.

Олимпиада Тимофевна поджала губы, повела плечами и взглянула строго, явно недовольная моей настойчивостью. Понятно было, что я не нравлюсь ей также сильно, как и Марии Тимофевне. А возможно, и еще сильнее. И пускать меня в дом она не собирается.

— А что доктора говорят? — спросил я ее.

— А зачем нам доктора? — рассмеялась тетушка Олимпиада, быстро меняя свое настроение. — Мы Нюшеньку и без доктора на ноги поставим.

— Это хорошо, — натянуто улыбнулся я.

Надеюсь все же, что лечением Анны Викторовны руководит не тетушка. Впрочем, Виктор Иванович человек здравомыслящий. И врача в дом Мироновых приглашали, это мне известно.

— Так что же, — спросил я, надеясь все же, что Олимпиада Тимофевна сменит гнев на милость, — повидать ее никак?..

— Никак, — строго ответила тетушка, — невозможно.

— Тогда передайте от меня поклон, — попросил я ее, — и скорейшего выздоровления.

Олимпиада Тимофевна кивнула мне все с тем же непреступным видом, и я понял, что мои пожелания вряд ли дойдут до Анны Викторовны. Однозначно, матушке и тетушке ее я не мил. Но есть ведь еще и дядюшка. И уверен, он не откажет мне в подобной услуге.

— Всего хорошего, — улыбнулся я Олимпиаде Тимофеевне на прощание.

Она кивнула мне в ответ с натянутой улыбкой, точь в точь напоминающей улыбку сестры. И понятно было, что она не пропустит меня к Анне Викторовне, даже если та будет здорова.

Но я не мог отказаться от своего желания увидеть Анну. Любым способом, любым путем. Так что из дома Мироновых я отправился на розыски Петра Ивановича. Я предположил, что вряд ли он останется дома в подобной ситуации, а места его развлечений были мне отлично известны, так что найти его оказалось не трудно. Я честно объяснил Петру Ивановичу ситуацию со всеми ее сложностями. В ответ он разразился жалобами в адрес свояченицы, мое же стремление увидеться с его племянницей счел романтичным и более чем одобрил. Я даже смутился немало, мне и в голову не приходило, что именно Петр Миронов думает обо мне и Анне Викторовне. Ну, хоть кому-то я в этом доме нравлюсь. Петр Иванович с удовольствием согласился помочь мне проникнуть в дом и повидаться с Анной Викторовной завтра с утра. Он явно находил ситуацию авантюрной и развлекался от души. Кроме того, будучи нелюбим обеими сестрами, рад был поступить им наперекор. Впрочем, мне не было дела до его развлечений. Пусть радуется, мне это не мешает. Мне было просто необходимо повидать Анну Викторовну и я готов был сделать это любым способом.

Переговорив с Мироновым я вышел на улицу и увидел Коробейникова, стоявшего на площади у прилавка кузнеца. Впрочем, как мне показалось, он не столько беседовал с продавцом, сколько провожал взглядом идущих мимо барышень.

— Антон Андреич, — окликнул я его, — Вы у художника были?

— Нет еще, — Коробейников, даже вздрогнул от неожиданности, услышав мой голос.

— Почему? — строго спросил я.

— Так я… вот… — принялся оправдываться мой помощник, — по рынку решил потолкаться, про подкову узнать. И это… ну, что про убийство говорят.

— И что же?

— Подков таких нигде не делают, — ответил Коробейников, — непонятно, откуда она. А про убийство говорят, что чуть ли не сам Кудеяр шалит.

— Какая полезная информация, — саркастически усмехнулся я, выслушав этот отчет о достижениях. — К художнику пойдемте.

На стук в дверь Мазаев не открыл. Мы осторожно вошли и огляделись. Хозяин дома лежал ничком на столе и живым не казался.

— Что с художником? — спросил я, увидев эту картину.

Коробейников, с порога кинувшийся к Мазаеву, нащупал пульс на артерии.

— Дышит, — мрачно ответил он. — Живой, но, боюсь, в таком состоянии он нам без надобности.

Судя по количеству пустых бутылок на столе и вокруг него, добиться толку от господина художника можно будет очень не скоро.

За спиной раздался какой-то звук. Обернувшись, мы увидели, как некто пытается улизнуть из дому, прикрываясь украденной, как видно картиной. Впрочем, воришка был нерасторопен, мы легко его остановили. За отведенной в сторону картиной открылось перепуганное лицо Ребушинского.