— Знаете что? — внезапно сказала Анна. — Пожалуй, я приму предложение князя.

Холод охватил меня, сковав сердце.

— Зачем? — спросил я и почувствовал, как голос едва мне не изменил. — Или, может быть, Вы дали уже согласие?

— Нет! — ответила Анна сердито. — Но, кажется, дам!

Она резко повернулась и ушла в дом. А я остался на ступенях крыльца. Мой мир только что обрушился окончательно, и я отчетливо понимал, что сам, своими руками, разрушил его. Я повернулся и быстро пошел в парк. Никто не увидит моего отчаяния. Никто.

Но и этому моему желанию не суждено было сбыться. Едва я вошел в аллею, как увидел идущего мне навстречу князя Разумовского. Отлично! Мне как раз не хватало какого-нибудь мерзавца, чтобы выпустить ярость!

— Я ведь не разрешал Вам выходить из дома! — гневно обратился я к нему.

— Я арестован? — в том же тоне ответил мне Разумовский.

О, кажется, не только у меня есть настроение для драки?!

— Вы вызваны на допрос, — ответил я, с вызовом глядя ему в глаза. — Что Вы там делали? Улики уничтожали?

— Что Вы несете? — возмутился Разумовский, пытаясь окатить меня презрением.

Но на меня не могли подействовать эти методы. Я был намерен вытрясти из него правду. Или убить. Мне все равно.

— О чем Вы говорили с Гребневым за полчаса до пьесы и за час до его смерти? — спросил я.

— У нас дела были! — ответил князь, источая презрение.

— Покупка леса? — усмехнулся я недоверчиво.

— Я уже говорил Вам, — ответил Разумовский со всей возможной чопорностью.

— Я знаю, Вы поссорились, — сообщил я ему.

— Я уезжаю, — ответил он оскорбленно, — и ничего больше не скажу без адвоката.

— А Вас никто не отпускал! — бросил я ему в спину.

Терпение Разумовского лопнуло, наконец. Он медленно повернулся ко мне с искаженным от ярости лицом.

— Что ты о себе возомнил! — прорычал он, упирая трость мне в грудь. — Шавка полицейская, я уничтожу тебя!

— Это я тебя уничтожу, — ответил я ему, с наслаждением выпуская на волю всю мою пылающую ненависть и хватая врага за грудки. — Я раздавлю тебя!

Несколько минут мы мерились крепостью захватов, осыпая друг друга оскорблениями. Наконец он оттолкнул меня резко и вырвался.

— Я вызываю Вас, — произнес Разумовский официальным тоном, будто не он только что виртуозно пользовался кабацкой бранью.

— С превеликим удовольствием, — ответил я ему. — Завтра же, утром.

— Отлично, — сказал князь, с трудом переводя дух. — Я пришлю Вам моего секунданта.

Действительно отлично. И на этот раз я пристрелю мерзавца. Пристрелю хотя бы ради того, чтобы грязь, в которой он испачкан с ног до головы, не могла коснуться Анны. Она возненавидит меня за это, я знаю. Но не все ли равно мне теперь? Она выбрала. И она не верит мне, никогда не верила. А значит, только убив князя, я смогу спасти ее от него.

Проводив Разумовского взглядом, я заметил, что у нашей стычки, оказывается, были свидетели. Господа Тропинин и Чехов стояли неподалеку, глядя то на меня, то на князя в немом ошеломлении. Полагаю, последние наши фразы им были отлично слышны. А вот это совсем ни к чему. Никто не должен узнать о происшедшем. Тем более что я при исполнении сейчас. Я рассчитываю закончить это дело сегодня, но пока… В общем, никто знать не должен. Так что я решительным шагом направился к невольным зрителям.

— Господа, я прошу сохранить в тайне все, что Вы только что видели, — сказал я им. — И факт вызова на дуэль тоже.

— Разумеется, — сказал Тропинин.

— Можете быть уверены, — добавил Антон Палыч.

Что ж, вопрос можно считать решенным. Теперь нужно быстро закончить это дело, чтобы оказаться свободным к завтрашнему рассвету.

— Господин Тропинин, — сказал я, — у меня к Вам несколько вопросов.

Чехов вежливо откланялся и поспешил уйти.

— Скажите, — спросил я Тропинина, — а в каких отношениях Вы были с Алексеем?

— В натянутых, — усмехнулся драматург. — Конечно, я раздражал его, как любого молодого человека раздражает любовник его матери.

— А он просил Вас о содействии в попытках в своем сочинительстве?

— Нет, — снова усмехнулся Тропинин, — он презирал меня.

Какая недобрая у него усмешка. Возможно, Алексей действительно презирал его, а вот Тропинин, кажется, Гребнева просто ненавидел.

Кивнув в знак того, что узнал все, что хотел, я пошел к дому.

Но едва я вошел в дом, как мне навстречу кинулась госпожа Нежинская. Ее только мне не хватало сейчас для пущего счастья.

— Ну неужели ты думаешь, что Разумовский убил? — спросила она взволнованно.

Господи, и она туда же! Тоже собирается указывать, как мне работать?!

— Я не думаю, — ответил я резко. — Я веду расследование!

— Что это? — спросила Нина. — Мелочная месть?

Ярость снова заиграла, ослепляя. Мелочная? Нет, я не стану мелочиться. Он мерзавец и предатель, и я убью его завтра.

— Может быть, пора определиться, на чьей ты стороне? — спросил я Нину Аркадьевну.

— На твоей, — ответила она. — Я всегда на твоей, поэтому я не люблю, когда ты выглядишь дураком.

— Тронут, — улыбнулся я ей, — очень тронут.

Замечательная речь. Особенно в свете истории с Гроховским.

— А где ты была в момент убийства? — спросил я ее с легкой иронией.

— Здесь и была, — раздраженно ответила Нина, — в компании нескольких свидетелей. Этот Алмазов пел…

— А потом? — перебил я ее.

— А потом все кинулись искать Гребнева, — сказала Нежинская. — Я уехала.

— Может быть, ты уехала потому, что знала, что он уже мертв?

— Ты болен? — возмутилась Нина.

— Почему ты уехала? — перефразировал я свой вопрос.

— Потому что в отличие от твоей Анны, я не интересуюсь расследованием, — сказала Нина Аркадьевна презрительно — Я поняла, что вечер испорчен, и уехала.

А вот этого ей говорить не следовало. Не следовало упоминать Анну. Не стоит меня злить сейчас, я ведь могу и не сдержаться.

— Вот и скажи князю, — язвительно посоветовал я ей, — пусть хорошенько вспомнит все, что было вчера.

Нина Аркадьевна одарила меня еще одним возмущенно-презрительным взглядом и удалилась в дом.

Пусть я и не считал Семенова виновным, но меня устраивало то, что убийца уверен, что я так думаю. Поэтому я решил отправить его в камеру управления. Не скрою, мысль о том, что этот мелкий пакостник, путающийся под ногами у следствия, посидит в камере, грела мне душу. А нечего тут самооговором заниматься и мешать мне работать.

Мой круг подозреваемых становился все уже. Собственно, я был уверен уже в том, кто убийца. Оставалось лишь придумать, как доказать его вину.

Когда я в сопровождении печального и подавленного Семенова вышел на крыльцо, ко мне подошел городовой, вернувшийся из города.

— Ваше Высокоблагородие, — сказал он, — госпожа Полонская умерла. Не довезли.

— Никому пока ни слова, — велел я.

Теперь на совести убийцы уже две смерти. И хотя Елена Николаевна, скорее всего, приняла снотворное сама, он виноват в ее смерти так же, как если бы дал ей яд.

— Ну, расскажите мне еще раз, как все было, — обратился я к Семенову, давая ему последний шанс не оказаться в камере.

— Я ненавидел Гребнева, потому что она любила его, — со вздохом сказал Семенов, — и когда он убежал со сцены в парк, я его там нашел и застрелил.

— А где взяли оружие? — спросил я.

— В кабинете, — ответил учитель. — Футляр лежал на столе, и никто не удосужился разрядить пистолеты. Это я убил, — измученно сказал он. — Я сознаюсь, что Вам еще?

Бесполезно. Он воображает себя рыцарем на белом коне, и я не смогу его переубедить.

— Отправляйте в управление, — велел я Ульяшину.

Едва Семенова посадили в экипаж, как к крыльцу быстрыми шагами подошла Анна Викторовна, по всей видимости, возмущенная тем, что его увозят. Весь мой план успокоить убийцу арестом Семенова окажется на волоске, если она станет протестовать и заявит во всеуслышание о подслушанном разговоре Семенова и Ольги. Кроме того, я хотел попросить ее о помощи в выявлении убийцы. И вообще…