И все ради мести. Ради того, чтобы отомстить Привалову за то, что тот надругался над его возлюбленной и довел до самоубийства. Мог ли я понять это его желание? Да, пожалуй, мог. Но сочувствия кузнец-убийца у меня не вызывал.

Позднее тем же днем я допрашивал кузнеца в присутствии господина Трегубова, попутно поясняя полицмейстеру все аспекты этого запутанного дела.

— Дубликат ключа заказывал не приказчик, — рассказывал я, — а Ирина Привалова.

— Зачем жене Привалова ключ от сейфа мужа? — спросил Николай Васильевич. — Это как воровать у самой себя.

— Да потому что собиралась сбежать она с Никишиным, — сказал я, и спросил Тихона: — А Вы ведь уже знали об их романе, от Голощекина? Поэтому Никишину деньги и подбросили. Чтобы подозрение на него пало.

Кузнец молчал мрачно, даже не смотрел на меня.

— Вам ведь не деньги нужны были, — сказал я ему. — Мало Вам было убить Привалова, Вы хотели его уничтожить морально, обобрав до нитки.

— А приказчика за что? — спросил кузнеца Трегубов.

Я думал, Тихон снова промолчит, но он неожиданно ответил:

— Признал он меня. Душонка у него жадная. Помешать мог.

— Изверг! — сказал полицмейстер. — Ирину Привалову за что жизни лишил?

— Чтоб он всю чашу до дна испил, — ответил Тихон. — Чтоб он всем сердцем познал эту боль, каково это, потерять любимую.

— Моральная месть, — покачал я головой в удивлении. — А охотник-то здесь причем?

— Столкнулись мы с ним в лесу, — сказал кузнец, — а у меня в руках инструмент мой был. Понял он все. Ну и…

— А деньги приваловские куда дел? — спросил Трегубов.

— Как это куда? — посмотрел на нас Тихон изумленно. — В церкву отнес.

— В церкву? — не поверил своим ушам Николай Васильевич.

— Все до копеечки, — кивнул кузнец, — на упокой души Василинушки моей. Чтоб не маялась боле.

Дело было закончено, кузнец Тихон полностью признал свою вину. Но для меня в этом деле оставалась еще одна часть, которую мне хотелось бы завершить. Тихон, ради мести убивавший направо и налево, не вызывал у меня сострадания. Но если вдуматься, к этой ситуации привело другое преступление. Если бы тогда, десять лет назад, купец Привалов не обесчестил бы Василину, все, погибшие от руки Тихона, остались бы живы. А для меня не было преступления омерзительнее, чем надругательство над женщиной. Мне удалось заручиться помощью Трегубова, и вдвоем с ним мы убедили прокурора завести на Привалова дело о насилии и доведении до самоубийства. Несмотря на то, что прошло десять лет, я легко нашел свидетелей кроме Тихона, которые могли дать показания. Привалов был взят мной под стражу, и я не сомневался, что материала в его деле более чем достаточно для обвинительного приговора.

Лишь убедившись в этом, я решился вновь поговорить с Анной Викторовной. Несомненно, мое решение посадить Привалова было вызвано, в первую очередь, моим отношением к тому, что он совершил. Но в глубине души я надеялся, что ей будет приятно, что я смог наказать виновного в смерти Василины. И возможно, это несколько облегчит наше примирение.

Анну Викторовну я нашел на берегу Затони. Она размышляла о чем-то, глядя на полноводную по-весеннему реку. Я подошел, встал рядом. Анна не повернула ко мне головы, хотя, несомненно, заметила мое присутствие.

— Привалов арестован, — сказал я ей, не зная, как начать этот сложный разговор.

— Вы мне это пришли сообщить? — спросила Анна Викторовна, будто была разочарована моими словами.

Мы снова не понимали друг друга. Но я продолжил пытаться. Она была нужна мне, и я не мог просто перестать бороться, смириться с тем, что больше не существую для нее.

— Нет, — ответил я. — Прошу прощения, если нарушил Ваше уединение, но мне казалось, Вам интересно будет это знать. Вас ведь так взволновала судьба Василины.

— А Вас это забавляет, — ответила она резко.

Ну разумеется! И Привалова я тоже для забавы посадил. Да кем она меня считает?

— Меня это беспокоит, — ответил я честно. — Вы вмешиваетесь в полицейские расследования, когда Вам вздумается. Это опасно, и я намерен положить этому конец.

Ну вот, снова. Это было совсем не то, что я хотел сказать сейчас. Но рассердившись, я не нашел тех слов, которые были нужны.

— Играть в сыщиков мне не интересно, — ответила мне Анна Викторовна. — Я просто помогаю людям.

Да, этот аргумент я от нее слышал не раз. Она хочет помочь и считает, что этого желания достаточно, а все, кто пытаются ее остановить, просто не понимают, что помогать людям нужно и важно. И я в том числе. Нет, не так — я в первую очередь. И я могу голову об эту стену разбить, но не смогу объяснить этой упрямице, насколько, чем и как часто она рискует. А теперь, когда она сердится на меня, я и знать не буду даже, если она куда-нибудь полезет. И однажды я не узнаю, не успею, не спасу…

— Почему Вы не уехали? — с болью и даже злостью вырвалось у меня. — Так было бы для всех лучше!

— Конечно! — кажется, она готова была заплакать. — Чтобы Вы могли, наконец, спокойно предаваться любовным утехам с Ниной!

Что?! Это еще что за бред? И причем тут Нежинская?

— Вы забываетесь, Аня! — от неожиданности я даже не заметил сразу, что произнес ее имя так, как осмеливался лишь мысленно.

— Это Вы забываетесь, Яков! — выкрикнула она сквозь слезы. — И знаете, что? Вы мне все время хамите последнее время! И мне кажется, Вы это специально делаете.

— Помилуйте… — попытался я объясниться, но она вновь меня перебила.

— Да нет! Нет, конечно! Вы же хотели, чтобы я уехала! — возмущенно выпалила Анна мне в лицо. — Ну, Вы же все для этого сделали!

— Нет! — попытался снова объясниться я, мимоходом удивившись странному сарказму, прозвучавшему в ее словах. — Ну, может быть, так получилось, но неосознанно.

— Да нет! — рассерженно ответила она. — Боюсь, что осознанно. И знаете что? Уезжайте Вы! И Нину свою с собой забирайте. Я отсюда никуда не уеду! И сейчас тоже Вы уходите! Потому что я сюда первая пришла. Уходите!

Она уже не могла скрыть слезы, они текли по щекам.

— Вы меня никогда не простите? — сделал я еще одну попытку.

— Никогда! — несмотря на слезы, подбородок вздернулся в знакомом упрямом жесте.

У меня не было иного выбора, оставалось только уйти. Я не мог смотреть на ее слезы, а она не позволила бы себя утешить. Не знаю уж, каким образом ко всему, чем я ее обидел, Анна Викторовна приплела еще и Нежинскую, но это было не важно. А важно лишь то, что я причинил ей слишком сильную боль для того, чтобы у меня остался хоть малейший шанс на прощение.

Что ж, так тому и быть. Я не хочу, чтобы она плакала, а тем более, из-за меня. Раз она не хочет меня видеть, значит, я постараюсь исполнить это ее желание. Я уехал бы из Затонска, если бы мог. Но поскольку это невозможно, остается лишь постараться не попадаться Анне Викторовне на пути.

Я решительно развернулся и быстрым шагом пошел прочь, не оборачиваясь.

====== Четырнадцатая новелла. Куафер. ======

И снова потекли дни за днями, постепенно превращая весну в лето. Я в полноте отдался работе, запретив себе думать и чувствовать. И даже во сне воспоминания почти перестали тревожить меня. Впрочем, возможно, я просто мало спал. Я работал, работал и работал, превратив свою жизнь в череду повторяющихся действий, призвав на помощь всю свою самодисциплину.

Иногда я встречался с Нежинской. После того нашего ночного возвращения из усадьбы Брауна, Нина сочла наши с нею отношения восстановленными. Я не разуверял ее. Кроме того, я надеялся, что увлеченная мной, она оставит в покое англичанина. Поэтому я не сопротивлялся, когда она приглашала меня поужинать вместе. Однажды мы и вовсе провели вместе целый день, отправившись верхом за город.

После этих встреч оставалось ощущение горечи и отвращения к самому себе, но я отбрасывал его, не желая замечать. Полагаю, подсознательно я пытался наказать себя, измаравшись как можно сильнее, чтобы даже мыслей о светлом и чистом не могло возникнуть в моей голове. В конце концов, работа превыше всего. И было правильнее для дела держать Нежинскую ближе к себе, чтобы иметь возможность некоторого контроля, а иногда и получения сведений.