– Традиционализм? – повторил Антон. – Это что-то новое, надо прочитать про это.

Призадумался парень над новым словом. Казалось, он вовсе и забыл, зачем выходил к Акбашу.

– Ты поверь мне, они очень ревностно относятся к красавице Амалии. Она их, и никому из русских они не позволят коснуться ее. Молчишь? Ну вот и молчи, значит, договорились. Ты же умный малый! – Акбаш хлопнул по плечу Антона под согласные кивки не на шутку встревоженной свиты: что будет, если Антон-Челяберкет не согласится с их условиями?

– Хм, – Антон глядел через плечо банкира на Амалию, – вот не ожидал от вас, Акбаш Шаяпов. Вы для меня всегда были примером решительности и смелости в поступках, а теперь ставите мне условия: бери приз, не касайся Амалии, она не для тебя, забудь… Что же это? С одной стороны, вы требуете справедливости, с другой – показываете кулак.

– Успокойся, Челяберкет, ты и твои товарищи – не пацаны. Вы уже вступили во взрослую жизнь, игры закончились. За слова и поступки пора отвечать перед обществом. Кнут и пряник! Одной рукой шлепнул, другой погладил – жизнь сложна. Бог и закон. Закон правового государства и божий закон совести должны быть неотделимы друг от друга.

– Я понял, – пораженный услышанным, выдавил из себя Антон. Он оглянулся на своих товарищей, потом снова обратил свой взор на противоположную сторону, где, сверкая белизной на весеннем солнце, высилась у обрыва реки «Ак-мечеть».

«Акбаш Шаяпов, похоже, прав – зачем портить праздник? Она невеста самого Хасана. Хасан – достойный противник, и я его уважаю. Да и наши меня не поймут: своих баб мало, что ли?! Эх, была не была, прости, Амалька!» – вздохнул Антон.

Круто развернувшись, поднял он над собой шкатулку, звонко крикнул:

– Эту победу я посвящаю своей матушке!

– Ура-а! – взорвались в ликовании вокруг люди.

Засунув шаль в боковой карман тужурки, Антон открыл шкатулку и, взяв полную пригоршню монет, швырнул их ватаге ребят.

– Куды, Антошка?! – подбежал к нему отец, дав сыну пинка под зад, выхватил у него из рук малахитовую шкатулку и отскочил в сторону.

Толпа людей, расталкивающих друг друга локтями, рванула к саням, которые подвезли бочки с вином. По пути толпа сбила с ног растерянного Антона под общий хохот горожан, наблюдавших за всем представлением с моста. «Браво, Антон-Челяберкет!» – кричали они, не умолкая.

Только одной Амалии было не до радости. Вырвавшись из объятий тоскующих подруг, она вскарабкалась по заснеженному обрыву, вбежала во двор мечети. Прильнув к холодной кирпичной стене храма, горько разрыдалась.

– А ну, прекрати, доченька, – сказал вышедший на высокое крыльцо имам. – Акбаш правильно решил, вовремя оценил обстановку. Сам ее заварил, сам же и разгрёб.

Тут во двор вбежал ее братишка Фаиз, держа в руках большую разноцветную шаль, накинул на плечи сестре.

Оказывается, мать Антона в знак примирения вернула шаль жене Акбаша, Разии, сказав, что денег в шкатулке хватит им на большой дом. А Разия нашла Фаиза и сказала ему: «Передай шаль Амалии от меня, пусть она хранит ее».

Вот так шумно и весело, но с оттенком драматизма, отпраздновали масленицу в городе Челяби. Каждый остался при своих интересах, довольны были обе стороны берега. Вина хватило всем. Звонницы колоколен Троицкой церкви еще долго возвещали о празднике, на котором башкиры и русские в обнимку плясали под гармошку, хлебнув пару кружек крепкого и сладкого вина. Спустились к реке на празднество и настоятель храма со священнослужителями. Имам со служителями соборной мечети столпились над обрывом реки. Протоирей громко и зычно провозгласил:

– Пусть вся Россия берет пример с Урала. Здесь зарождаются новые отношения в обществе, зреют новые колосья межнационального единства всех наций, проживающих на Урале. Нам делить Россию незачем. Пусть светит всем великое Русское солнце!

…Звуки канонады всю ночь были слышны со стороны железнодорожного вокзала. К утру мимо окон по улицам города проскакала Красная кавалерия. За ними, тяжело шаркая по брусчатке сапогами, прошла пехота. Солдаты скопились у берега реки, выкатив несколько пушек на мост. Расставив часовых, расположились на привал. Ближе к полудню в торговом дворе объявились командиры подразделений с охраной из красногвардейцев.

– Тэ-эк, – протянул для начала главный из них, остановившись на середине улицы. Он был среднего роста, в кожаной фураге, обутый в солдатские сапоги, в черном суконном железнодорожном бушлате, перепоясанный ремнем, на котором по бокам висела шашка и кобура с револьвером. Разгладив усы, он громко окликнул сходившихся на торговую улицу встревоженных, испуганных горожан:

– Я – комиссар кавалерийского полка и вверенного мне стрелкового батальона под командованием комдива Блюхера. Волен разъяснить вам новый порядок и учредить новую власть, власть Советов, состоящих теперича из рабочих и крестьян. Заводы и фабрики переходят под юрисдикцию красных депутатов. Помещики и фабриканты, не желающие сотрудничать с новой властью, становятся врагами, а с врагами революции разговор короткий – ликвидация. Наша задача состоит в том, чтобы убрать с дороги чуждый нам класс и пробить тем самым дорогу к социализму. Так как, – зычным голосом продолжал комиссар, – на пути рабочего движения стоит царизм – цепная собака капитализма. Продавать свою рабочую силу по дешевке капиталистам и подвергаться эксплуатации мы больше не намерены.

Собравшиеся жители тихо слушали комиссара, перекрещивались, как на воскресной проповеди, вздыхали, переглядывались в недоумении.

За спиной командиров Амалия заметила Антона – в папахе, в армейской шинели до колен, на ремне висела кобура с наганом.

– Где твой Хасан? – спросил он, подойдя к лавке после выступления комиссара. Амалия поначалу, увидев Антона в военной форме, в больших рабочих, на толстой подошве, ботинках, растерялась. Перед ней стоял не тот, прежний, с хулиганскими выходками, парень, а серьезный, с суровым взглядом убежденного в своей правоте, возмужавший человек.

– Не бойся! – цыкнул он на спрятавшегося за сестрой Фаиза. – Мелких лавочников не тронем – тех, кто зарабатывает на жизнь своим трудом. А вот Акбаша и его сынка спаймаем – не уйдут от праведного возмездия народа.

Амалия, слушая Антона, разглядывала его. Похудел, усики появились – отмечала она про себя.

– Чего, Амалия, молчишь? – оглядев ее, смягчился Антон. – Изменилась, повзрослела… Я вспоминаю тебя иногда, синичка моя…

– Я уже не твоя, – отвела глаза девушка.

– Ну да, конечно, как же я запамятовал? Акбаш прямо тогда сказал: она никогда не будет твоей.

– О чем это ты? – не поняла Амалия. – Ты же сам тогда, на масленице, прилюдно отказался от меня. При чем здесь отец Хасана?

– Стройся! – раздалась команда.

– Ну да ладно. Пока, братишка! – потеребил Антон голову Фаиза. – Будь смел, выбрав однажды свой путь, никогда не сворачивай с него, не останавливайся. Будет трудно, но без трудностей не бывает результата, которого хочешь достигнуть.

Тоскливо скользнув глазами по Амалии, Антон грустно вздохнул, попытался еще что-то сказать ей, но не нашел слов, развернулся и быстро ушел.

– Береги себя, не лезь на рожон! – только и успела крикнуть Амалия, глядя вслед удаляющемуся Антону, такому родному и близкому с детства товарищу.

Ближе к вечеру перестрелки возобновились, с окраин города слышался грохот взрывов. Под утро всё стихло. Алый, кровавый восход с тяжелыми, багрово-фиолетовыми тучами разлетелся по синему небу. Словно зарево гигантского взрыва, повис он над городом.

Черный дым клубами поднимался над горизонтом. «Горит вокзал! – шептались вокруг люди. – Что же с нами будет?» – «Слыхали, что ихний комиссар сказал: сидите тихо по домам, не вылезайте без надобности, – судачили соседи. – Магазины все позакрывались. Купцы ждут, чем все это закончится».

Вскоре по городу с бешеным топотом пронеслись конные казаки. Через некоторое время в окно тихо постучали. Амалия, отодвинув шторку, узнала Антона. Едва открыла дверь, как он, обессиленный, ввалился в комнату, упал на пол.