— Я не знал, что у нас есть детские вещи, — хрипло сказал Дима. Аня сглотнула.

— П-положи на место и не трогай, — тихо и быстро сказала она. Сердце в одну секунду поднялось куда-то к горлу и застучало там, каким-то непонятным образом отдаваясь неприятным покалыванием в затылке.

— Ты купила их, когда мы еще не знали, что у нас будет дочь? — словно не слыша ее, будто размышляя вслух, спросил Дима.

— Закрой пакет и одевайся, — резко бросила девушка и быстрым шагом ушла на кухню.

Она оперлась о столешницу, дышать стало тяжело, будто кто-то тяжелый сидел на груди и не давал вздохнуть. Аня открыла кран с холодной водой и плеснула пару раз в лицо, чтоб прийти в себя. Девушка спиной чувствовала взгляд Димы.

Медленно она обернулась. В руках муж по-прежнему держал распашонку.

— Я же попросила убрать, — голосом, не предвещавшим ничего хорошего, сказала Аня.

Ей так казалось. Но Дима услышал только страх и бесконечное отчаяние. Оно очень хорошо резонировало о его собственную тупую боль, которая вдруг стала очень яркой, острой. Будто кислоты глотнул и чувствуешь, как оня течет по пищеводу вниз, разъедая все на своем пути.

— Почему я должен это убрать? — тихо спросил Дима. — Это был и мой ребенок, Аня.

— Замолчи, — выдохнула девушка. — Умоляю, замолчи.

— Я молчал пять месяцев. Ты запретила мне об этом говорить, и я молчал, — Дима сел на стул, распашонка оказалась на столе. Мужчина смотрел на нее, не отрываясь, обхватив руками голову. — Я не могу больше, Ань. Мы оба не можем больше молчать. Нам надо поговорить.

— Не надо, — надломленно, едва сдерживаясь попросила девушка. Она с силой сжала руку в кулак, чтоб ногти впились в ладонь и хоть немного отвлекли ее от страданий, которые не прекращались вот уже почти полгода. Сейчас это уде не помогало. — Я не хочу. Это мое право не говорить об этом. Прошу тебя, пожалуйста, положи все в пакет. Если хочешь, подарим Василисе, только убери.

— Почему ты сама тогда не избавилась от этого? — Дима поднял галаза на жену. — На всех форумах пишут, что надо избавиться от любого напоминания. И забеременеть снова, как только врачи разрешат.

— Только нигда на форумах не пишут, как это больно. Как хлопок… жжет руки, — голос изменил ей, и она запнулась. Аня закрыла глаза. — Я хотела. И не смогла.

Они молчали. Аня так и стояла в противомоложном конце кухни с закрытыми глазами, ожидая, когда муж окажется в коридоре. Но сидел на столе с этой чертовой распашонкой и, не мигая, смотрел на девушку.

Вот она услышала, как отодвигается стул. Но вместо того, чтоб уйти, Дима прошлепал босыми ногами по плитке и остановилася в сантиметре от Ани. Она ждала. Почти молилась, чтоб муж к ней не прикасался сейчас. Иначе она сорвется, потеряет рассудок, который с трудом сохраняла эти месяцы.

Руки рывком опустились на ее плечи, Дима прижал своим телом к столешнице и обнял изо всех сил, не заботясь, делает ли жене больно. Ее руки оказались прочно зажаты между их телами. Аня не сопротивлялась, тяжело коротко дышала мужчина в основание шеи и старалась удержаться на этой стороне разума. Дима прижался щекой к ее виску, тяжело вздохнул.

Давно, когда он еще делала попытки поговорить, он представлял, что скажет. Представлял себе реакцию Ани и вот этот момент. Но момент наступил, заготовленные речи вылетели из головы. Тяжело было отрыть рот, чтоб начать. Будто губы сшиты.

Но он не мог ее отпустить. Не мог, не хотел. Родную, теплую, сейчас настоящую. Он слышал ее боль в рваном дыхнии, чувствовал в напряжении каждой мышцы, в стиснутых зубах. Аня отчаянно пыталась строить из себя «железную леди» до последнего.

Это был ее способ. Она привыкла выживать так, сцепив зубы и покрываясь новым слоем непробиваемого панциря.

— Ань, — голос внезапно сел. Дима кашлянул пару раз, чувствуя, что жена напряглась еще сильнее. — Аня, я тебя люблю. Слышишь? Очень люблю. И… и ребенка я хотел. Я не знал, что можно чего-то так хотеть. Я.

— Дима, не надо, — чуть не плача перебила его девушка. Она сделала попытку дернуться, но муж, кажется, этого даже не заметил.

Его слова проникали будто прямо в мозг, многократно там повторяясь как эхо в горах. Это невозможно вынести.

— Я хотел этого ребенка. Я представлял… — Дима судорожно вздохнул, — представлял, что из зала сделаем детскую, а сами будем ходить. ходить… в фитнес. Рядом с работой, — говорить становилось все труднее. Но мужчина чувствовал, что это было необходимо сказать. Хотя бы потому, что Аня сотрясалась от беззвучного плача в его руках. В первый раз после выкидыша.

— Мы сделали все неправильно, — Дима перешел на шепот, чтоб дрожь была не так заметна, и стал говорить быстро-быстро. Аня стала всерьез вырываться. Как будто его руки, слова жгли ее словно раскаленное железо. — Мы бросили друг друга. Это можно пережить только вместе, понимаешь? Аня, Анечка, любимая, пожалуйста, — Дима ухватил ее руки и стал хаотично целовать мокрое, уже распухшее от слез лицо. Девушка мотала головой и кусала губы. Она не пыталась сдержать слезы, они заливали ее щеки, стекали по подбородку, капали на водолазку, на бадлон мужа.

Аня просто пыталась не закричать. Не завыть как смертельно раненое животное.

— Мы сделали все… неправильно, — упрямо повторил Дима. — Нам надо было разго… — он завел ее руки за спину и перехватил запястья одной рукой, — варивать. Делиться этой болью друг с другом. Посмотри, что с нами стало? — мужчина с силой прижал голову жены к своему телу. Бадлон начал промокать насквозь. — Я люблю тебя, — сорвавшись сказал Дима. — И ты ни в чем не виновата. Это… случается, — горло спазматически сжалось, и мужчине пришлось несколько раз глубоко вздохнуть. Аня чуть поутихла, хотя бы перестала яростно вырываться, и зарыдала в полный голос. Дима отпустил ее запястья и обнял двумя руками. У него страшно болела голова и глаза горели, словно их присыпало песком. Анин плач перешел в вой. Дима никогда не слышал, чтоб так плакали. Только в кино.

Но в жизни это было страшнее любого ужастика в кинотеатре. Страшно обнимать любимого человека и слышать такое. Страшно чувствовать эту боль. Чувствовать, как она перемешивается с твоей, как где-то глубоко в груди рождается такой же звериный вой, почти крик.

Аня вдруг сама обняла его, вцепившись до боли, сжав так сильно, что едва не хрустнули ребра. Дима чуть раскачивал ее, ему и самому было так легче. Мужчина подхватил ее на руки и отнес в спальню, посадил на кровать. Аня обхватила себя руками и раскачивалась с закрытыми глазами. Со стороны это выглядело как полное безумие.

Дима присел перед ней и принялся снимать с нее тапки. Стоило коснуться стопы, как Аня дернулась.

— Нет! — вскрикнула она и резко подтянула колени к груди. Заплаканные галаза расширились от шока. Кажется, она не ожидала такой реакции.

— Не останавливайся. Кричи, — тихо сказал Дима. — Когда я узнал, что мы ее потеряли, я орал, пока… пока не охрип. От этого становится легче. Попробуй.

Аня уронила голову на колени, волосы закрыли лицо. Дима сел радом с ней на кровать и обнял за плечи, привалив к себе. Она свернулась калачиком у него под боком. Мужчина ухватил ее руку, которой она пыталась закрыть рот, чтоб приглушить всхлипы.

— Кричи, — повторил Дима. Он лег рядом и обнял жену, крепко прижав к себе. — Кричи. Так громко, как можешь. Давай. Тебе же больно. Люди от боли кричат!

Аня тяжело глубоко дышала. У нее это выходило с подвыванием. Подвывание снова медленно перешло в вой. И нечеловеческий вопль не заставил себя ждать.

Просто она больше не могла. Она не кричала в больнице, когда ей сказали, что произошел выкидыш, что ребенка, ее девочку, не удалось спасти. Что нечего было спасать. Что надо выскоблить из нее остатки.

Аня не проронила ни слова. Она даже не могла плакать. Она видела других женщин с большими животами-дирижаблями, которые медленно, как пингвины передвигались по коридорам, взволнованные предстоящими родами. Слышала детский плач.