– А надо бы, – наставительно произнес Артур. – Все должны быть привередливыми. А то есть ребята, которые мочу пить готовы, если ее разольют по китайским чашкам.
Лицо у Джека разгладилось. Он и сам не ругался, и не любил, когда другие ругаются.
– Нет, – возразил он, – до этого никто не дойдет. Вообще-то я мог бы попросить Бренду наполнить мне флягу, но не хочется ее беспокоить.
– Да что это за беспокойство. – Артур надкусил сэндвич.
– Еще какое, когда у тебя на руках двое малышей. Джеки такой проказник. Вчера днем с лестницы свалился.
– Ничего себе не повредил? – спросил Артур с несколько чрезмерной поспешностью.
– Несколько синяков да вопил пару часов. А так все в порядке. Он у меня, если хочешь знать, железный.
Пора сменить тему. Как по канату идешь, старый ты греховодник, прикрикнул на себя Артур. Не поздно ли?
– Как там на скачках?
– Нормально. Пять фунтов выиграл.
Действительно, неплохо.
– Везет тебе, ублюдок, – выругался он. – А я в субботу поставил десять шиллингов на Красного, и ни цента назад не получил. Честное слово, прибью как-нибудь этого букмекера.
– Букмекер-то здесь при чем? – рассудительно сказал Джек. – Суеверный ты какой-то. Все просто: ты либо выигрываешь, либо проигрываешь, а в удачу я не верю.
Артур смял обертку от сэндвича и бросил ее через проход в чью-то рабочую корзинку.
– В точку! – воскликнул он. – Нет, Джек, ты только посмотри, даже если бы целился, лучше бы не получилось.
– Да и вообще, – продолжал Джек, – я считаю, что в конечном итоге удача никого еще до добра не доводила.
– Ну, а по мне так все наоборот, – возразил Артур. – Мне чаще всего везет, вот и все. Иногда, конечно, получишь между глаз. Но редко. Так что да, я суеверен, и я верю в удачу.
– Только на той неделе ты мне говорил, что веришь в коммунизм, – с упреком сказал Джек, – а теперь заявляешь, что суеверен и веришь в удачу. Товарищам это не понравится, – закончил он с коротким смешком.
– Ну и ладно, – огрызнулся Артур, дожевывая второй сэндвич и глотая чай. – Не понравится, так пусть подавятся.
– Ты так говоришь, потому что на самом деле у тебя с ними нет ничего общего.
– Я сказал только то, что они не хуже других, вот что я сказал, – заупрямился Артур. – И это не шутка. Думаешь, я бы дал тебе хоть пенни, если бы угадал счет в футболе? Или кому-нибудь еще? Вряд ли. Все бы себе оставил, разве что семью бы не обделил. Купил бы своим дом, наладил им жизнь, а остальные пусть зубами щелкают. Я слышал, ребята, выигравшие в футбольную лотерею, получают тысячи писем с просьбами поделиться, но знаешь, что бы сделал я, окажись на их месте? Не знаешь? Ну так я скажу тебе: устроил бы костер из этих писем. Потому что, Джек, я не верю в равную дележку. Возьми хоть ребят, что соловьем разливаются за фабричными воротами. Мне нравится слушать, как они говорят про Россию, про фермы и электростанции, потому что это интересно, но когда начинается трепотня про систему, при которой все равны, – это дело другое. Я не коммунист, заруби это себе на носу. Но коммунисты мне нравятся, хотя бы потому, что не похожи на этих жирных котов-тори из парламента. Да и на ворюг-лейбористов тоже. Эти каждую неделю залезают нам в карман, выдумывая всякие страховки и налоги, да еще говорят, что это ради нашего же собственного блага. Дай мне власть, и знаешь, что бы я стал делать? Стал бы ходить по английским фабрикам, одна за другой, с брошюрками и разыгрывать в лотерею парламент. «Шесть пенсов штука, парни, – предлагал бы я. – Победителю – большой классный дом», – а когда бы набил карманы, устроился бы где-нибудь с пятнадцатью женщинами и пятнадцатью машинами. Вот так.
Правда, Джек, по-моему, я говорил тебе, что на прошлых выборах голосовал за коммуниста. Но только потому, что подумал: иначе бедняга вообще не получит ни одного голоса. А я люблю помогать тем, кто проигрывает. К тому же, понимаешь ли, я вообще не должен был голосовать, потому что тогда мне еще не исполнилось двадцати одного, но я воспользовался отцовской карточкой: он тогда мучился болями в спине и не вставал с постели. Я потихоньку вытащил эту штуковину у него из кармана куртки и перед входом на участок сказал копу, а внутри малому, что раздавал за столом бюллетени, что меня зовут Гарольд Ситон. Никто даже не почесался, чтобы взглянуть на карточку, и я прошел в кабинку и проголосовал. Вот так вот. Помню, пока наружу не вышел, не верил, что прокатило. И я бы снова проделал такой фокус, как пить дать.
– Если бы застукали, мог десятку схватить, – сказал Джек. – Это тебе не шутки. Так что, считай, тебе повезло.
– Так я же говорил, что я везучий, – победоносно заявил Артур. – Да и для чего другого пишут все эти кретинские законы, если не для того, чтобы такие парни, как я, их нарушали?
– Ладно, ты хвост-то не особо распускай, – осадил его Джек. – Когда-нибудь попадешься.
– На чем? Уж не о женитьбе ли ты? Неужто ты держишь меня за такого болвана?
Артур нащупал слабое место Джека, и тот поспешил занять оборонительную позицию.
– Этого я не говорил. Но и я не по дурости женился. Просто захотелось, вот и все. Шел на это с открытыми глазами. И мне нравится такая жизнь, вот тебе и весь сказ. Мне нравится Бренда, я нравлюсь Бренде, и все у нас хорошо. Если не обижать друг друга, супружеская жизнь – это то, что надо.
– Ладно, верю. Хотя куча народа не поверила бы.
А кто бы поверил, что у меня шуры-муры с его женой? Когда-нибудь, наверное, он все узнает, но в любом случае не петушись, петушок ты эдакий. Если чересчур петушиться, удача повернется к тебе спиной, так что гляди в оба. Самое скверное во всем этом то, что Джек мне нравится. Джек хороший малый, едва ли не лучший. Жаль, что мир так жесток. Но я не могу забыть, что он каждую ночь спит с Брендой. Наверное, мне следовало бы надеяться, что в один прекрасный день его собьет автобус и тогда я смогу жениться на Бренде и спать с ней каждую ночь, но почему-то мне не хочется, чтобы его сбил автобус.
– Я вроде еще не говорил тебе об этом? – угрюмо спросил Джек после долгого молчания, в ходе которого он дожевывал сэндвич: могло показаться, что ему на ум внезапно пришло что-то очень важное.
Артур задумался. Неужели он… Да может ли быть такое? Вид у него серьезный. В чем дело-то? Вроде бы никто не мог сказать Джеку про мои похождения. Или все-таки кто-то из любителей сунуть нос в чужие дела настучал? Но кто? И много ли он знает? Что-то Джек нынче утром невесел.
– О чем ты, старина? – спросил Артур, завинчивая флягу.
– Да ничего особенного. Просто на днях ко мне подошел Роббо и сказал, что на следующей неделе переводит меня в ночную смену в штамповальный цех. У них там людей не хватает, нужен еще один наладчик. Неделя ночью, неделя днем.
– Вот гад, – посочувствовал Артур, решив, что в данных обстоятельствах говорит то, что нужно. – Мне очень жаль, Джек.
И тут же понял свою ошибку. На самом-то деле Джек был только рад переводу.
– Ну, не знаю, – протянул он. – Денег будет побольше. Бренда недавно присмотрела новый телевизор, и теперь я, пожалуй, смогу себе позволить его купить.
Артур протянул ему сигарету со словами:
– Пусть так, но с кем мне теперь поговорить в перерыв?
Джек рассмеялся, хотя лицо его странным образом сохраняло хмурое выражение.
– Ничего, справишься. – Он легонько хлопнул Артура по плечу. – Ладно, увидимся.
Вспыхнул сигнал: перерыв закончился.
Мне просто везет, говорил себе Артур, запуская станок, слишком везет в этом мире, так что, пока есть возможность, надо пользоваться удачей. Вряд ли Джек уже сказал Бренде, что его переводят в ночную смену, но держу пари, когда скажет, она умрет от смеха – слишком уж хорошая новость. Может, на выходные и не увидимся, зато буду приходить к ней каждую ночь, а это даже лучше. Бабка, фартук, станина. Готово. Бери деталь, вставляй новую заготовку, поглядывай время от времени, чтобы размер был нужный, а то я терпеть не могу, когда сварганишь свою тысячу, а проверяющие вернут ее тебе назад. Сорок пять шиллингов на дереве не растут. Бабка, фартук, станина, ходовой вал – и так, пока руки не онемеют. Живо, еще живей. Вынуть – вставить, проорать, чтобы поскорее подъехала тележка, увезла сделанное и подкинула новые заготовки, отметить очередную сотню, не обращая больше никакого внимания на вонь или приводные ремни над головой, от которых при первом появлении на фабрике, когда мне было пятнадцать лет, в глазах зарябило: болтаются, перекручиваются, визжат, дергаются в разные стороны, как команды Роббо-десятника. Тяжелая жизнь, но надо держаться, исходить потом, чтобы заполучить свои несколько фунтов, сходить с Брендой куда-нибудь выпить, а потом в постель или на тропинки и лесные прогалины в Стрелли, мимо большого жилого комплекса, где у Маргарет, моей сестры, есть дом, в котором она живет с тремя детьми и никчемным мужем, и дальше – туда, где стоит покосившаяся пастушья хижина, которую я знаю с детства, уложить Бренду на солому и заняться любовью, чего нам обоим уже давно не терпится. Но прочь, прочь все это, иначе станок снова заклинит, и я не буду знать, что с этим делать, и работа остановится. Время летит, и все идет как по маслу, и так оно и должно быть, потому что я сделал очередную пару сотен и готов идти домой, чтобы чуток отдохнуть и почитать «Дейли миррор» либо поглазеть на то, что осталось на девчонках-купальщицах в «Уик-энд мейл». Бренда, Бренда, жду тебя не дождусь. А как же иначе, цыпленок, если ты такая сладкая и любвеобильная. А вот нож, его надо заточить. Отдам Джеку после обеда, пусть займется. Его это совсем не обрадует, но скоро он перейдет в ночную смену, что тоже его не обрадует, потому что мы с Брендой будем скакать в постели и во всех уголках, какие только найдутся. Полощутся юбки, и сплетаются ноги, и плевать, что в Стрелли-вудс становится все холоднее.
