Так что стоило Артуру посмотреть на человека, или услышать его голос, или увидеть походку, как он мгновенно его «взвешивал», и это «взвешивание» оказывалось не менее точным, чем если бы оно производилось после многих недель знакомства.

Его отношение к Роббо определилось сразу же и с тех пор не изменилось. Более того, он лишь еще больше в нем утвердился. Из полуосознанных заключений Артура следовало, что в данном конкретном случае все одинаковы, все живут в одном враждебном мире, и четкое понимание этого требует определенной меры взаимного доверия. Артур не сомневался, что и Роббо подверг его тому же испытанию и пришел к тем же выводам. Так что уважение, которое они испытывали друг к другу, основывалось на том типе оценки, какой ни один из них не мог бы выразить словами.

Если Артур, посмотрев кому-нибудь в лицо и сдвинув брови, чтобы придать себе суровый и глубокомысленный вид, бросал: «Ага, я тебя взвесил», вполне могло получиться так, что главные свойства этого человека действительно определились на весах его сознания, хотя ни устройства этих весов, ни природу груза, который приводил их чаши в равновесие, объяснить он бы не сумел.

Что касается реакции на подобного рода замечания, то она бывала разной. Когда такие слова слышал кто-нибудь из его товарищей по работе, например во время спора из-за ящика с деталями, не прошедшими проверку контролера, в ответ слышался такой же уверенный и зычный голос: «Это ты так думаешь». А если, в свою очередь, «Я тебя взвесил» говорили самому Артуру, то стандартный ответ звучал так: «Да ну? Тогда, приятель, ты очень умный, потому что я, по правде говоря, и сам еще себя не взвесил», что оказывалось не менее действенным, если надо было заставить кого-то замолчать, и, возможно, не менее верным в том смысле, что, хотя любой может обладать способностью кого-то взвесить, ему никогда не придет в голову взвесить самого себя. В принципе, Артуру тоже, как и всем остальным, не хватало этой способности, хотя покуда он особенно и не старался приложить лекало к самому себе.

Тем не менее при всей своей способности взвешивать людей Артур так и не смог вполне взвесить Джека-наладчика. Быть может, тот факт, что он – муж Бренды, заставлял его казаться ему сложнее других людей. Разумеется, он был вылеплен из того же теста, что и Артур, и другим никогда и не прикидывался, в принципе, его можно было бы понять с полувзгляда, и все же некие существенные особенности характера Джека почему-то упорно ускользали от него. Во многих отношениях Джек был человек робкий и замкнутый, откровенничать не любил. Мог поболтать в компании, но никогда не повышал голоса, и не сквернословил, и не напивался в стельку, даже не выходил из себя, сколько бы десятники ни действовали ему на нервы. Он никогда не открывал, что у него на уме, так что вглядывайся не вглядывайся, а не поймешь, каков он на самом деле. Артур даже понятия не имел, знает ли Джек об их отношениях с Брендой. Может, знает, а может, нет, но если знает, то тогда он тот еще хитрован, слова не скажет. Он из тех, кто может подозревать или даже иметь точные доказательства того, что ты уже месяцами трахаешь его жену, но и вида не подаст до тех пор, пока не решит, что пора настала. А может, такой момент вообще не настанет, и тогда это будет ошибкой с его стороны, потому что Артур выгораживать Бренду не будет – таково одно из правил его игры.

Но так или иначе, если уж он трахает жену Джека, то и поделом ему. Артур разделял мужей на две главные категории: те, кто ухаживает за женами, и раззяв. Джек подпадал под вторую, куда более многочисленную, чем первая, что Артуру было известно по собственному опыту. Быстро поняв это, он сделался удачлив в любви, всячески ловил кайф, куя железо, пока оно горячо, и все более укрепляясь в мысли, которая пришла ему в семнадцатилетнем возрасте: самые лучшие женщины – замужние. Мужей-«раззяв» Артур не жалел. Чего-то им не хватало, не в том смысле, как не хватает одной ноги калеке – ее-то уж никак не поставишь на место, – а в том, что они, мужья-«раззявы», легко могли бы исправиться, если бы не были такими эгоистами, прочистили себе мозги и больше внимания уделяли своим женам. Сам Артур, в моменты наибольшей терпимости, говорил, что женщина – это нечто большее, нежели просто украшение или домохозяйка, это теплое, чудесное существо, заслуживающее ухода, требующее максимума внимания со стороны мужчины, и уж точно нечто более важное, нежели его работа или его удовольствие. Тем более что мужчина и так получает большое удовольствие от ласкового обращения с женщиной. Иное дело, что есть женщины, которые не позволяют ласково с собой обращаться, женщины с лицами мегер и железным, как гвоздь, сердцем, женщины, размахивающие у тебя кулаком под носом и орущие: «Сделай то, сделай это», и хоть кол на голове теши, старясь быть с ними ласковым, все без толка, не хотят они этого. Лучше бы им родиться мужчинами, меньше бы бед от них было, меньше несчастий: их призывали бы в армию и убивали на войне либо швыряли бы в тюрьму за то, что, взобравшись на ящик из-под мыла, они орут во всю глотку: «Долой то, долой это!» Такие женщины считают тебя недоумком, если ты за ними ухаживаешь, они просто не понимают, что такое любовь, и тебе остается только одно: дать им под зад как следует. Они сами безнадежные дуры. Но, по-моему, большинство женщин хотят, чтобы их любили и были с ними ласковыми, но даже если нет, то через какое-то время сами начинают тебя любить. Пусть женщине будет с тобой хорошо в постели – это важная часть сражения, – и ты уже на пути к тому, чтобы она захотела с тобой остаться навсегда. Господи, да это лучшее, что я сделал в жизни: заставил женщину получить удовольствие и получил его сам. Одному богу известно, как я до этого додумался. Мне – нет. Но тут есть еще одна заковыка. Если мужчина любит выпить, а женщина не любит пьющих мужчин, тогда в любой момент можно сорваться, с какой стороны ни посмотри. И в этом состоит большая моя беда, и поэтому в конечном итоге я бываю в себе не уверен, и приходится то и дело оглядываться по сторонам и находить самых любящих женщин – а это почти всегда женщины, которым не хватает любви, жены «раззяв».

И с тем можно забыть про фабрику, где потом жилы рвешь за станком, а после дуешь пиво в пабе или, по выходным, любишь Бренду в ее просторной мягкой постели. Фабрика не имеет значения. Пусть себе работает, пока не надорвется и не взлетит на воздух, а я, подумал Артур, и так уж перевыполнил дневную норму на двадцать штук и буду здесь, когда фабрики не будет, и Бренда тоже, и все женщины, такие, как она, тоже – не женщины, а золото.

За те несколько минут, что прошли между тем, как он сначала проснулся, а затем открыл глаза, стало понятно, что ему слишком плохо, чтобы идти на работу. Несколько раз Артур пытался подняться, чтобы понять, как все же он себя чувствует, но удалось ему это только в одиннадцать утра. Внизу он обнаружил на столе чайник с остывшим чаем – мать оставила, уходя за продуктами. Прохаживаясь босиком по комнате, он безуспешно пытался сообразить, что же с ним стряслось. Взял «Дейли миррор» и, убедившись, что на первой полосе нет фотографии какой-нибудь красотки, принялся листать газету. Что ж, купальный костюм неплох. Бросив газету на пол, он спустился в подпол и набрал в ведро угля.

Вошла, с сумками в руках, мать.

– Я так и думала, что ты не в себе, – сказала она, увидев его осунувшееся бледное лицо, – потому и будить не стала.

– Внутри все крутит, – пожаловался он.

– Желчь разлилась, – как всегда при подобного рода жалобах, отозвалась мать.

А стандартным лекарством будет индийское бренди на шесть пенсов, которое она принесет из лавки на противоположной стороне улицы, после того как разгрузит в посудомоечной сумки с продуктами.

Она поспешно просеменила по двору, крепко стиснув на холоде ладони и прижав их к животу. Летом она обычно небрежно кладет их на плоскую грудь – эта картинка мелькнула в памяти Артура, пока он стоял у огня, слыша, как стучат по мостовой ее черные, блестящие, на низком каблуке туфли.