Флавиус мог поклясться: даже Джек оторопел от этого зрелища и побоялся сказать хоть слово.
Когда Гермиона, моргнув, всё же сделала маленький шаг назад и, стушевавшись, принялась быстро собирать коренья с земли и складывать обратно в деревянную чашу, а Регулус неловко засунул руки в карманы и, ни на кого не глядя, побрёл прочь, Джек всё же произнёс, глянув на Флавиуса:
– И что это было, а?
– То, чему мы не должны мешать, – тихо отозвался он и, прищурившись, посмотрел с тенью улыбки вслед Регулусу.
День шестьдесят первый
Регулусу было странно чувствовать что-то, помимо злобы, которая будто въелась в кожу, забилась под ногти и пропитала поры подобно грязи так давно, что мой не мой – всё равно не исчезнет. Да, он всё ещё злился на себя, на своё малодушие, потому что понимал: оставаться годами здесь, в мире, где ты даже не живёшь, не выход. Но и найти хотя бы немного чёртовой смелости, чтобы проверить теорию Флавиуса, Регулус не мог. Он не осуждал Джонатана и Элен, которые, в отличие от него, открыто признавали, что боятся уйти за сияние. И хотя у них не было той жизни, о которой они мечтали, поженившись в Лондоне двадцатых годов прошлого века, они всё же считали, что это куда лучше, чем пытаться найти выход, рискуя всем. Они были по-своему счастливы просто от того, что есть друг у друга, и боялись – этого не станет, стоит им только переплыть реку и коснуться сияния. Но сейчас, когда Регулус ощущал, как в нём крепло странное чувство к Гермионе, название которому он боялся дать, он хотел совершенно иного: он опять хотел жить по-настоящему. Будто тепло, которое разливалось по телу, стоило только ей оказаться рядом, обезоруживало его и растапливало злобу, даря взамен силы и уверенность, что, может быть, в словах Флавиуса есть доля правды, а в надежде Гермионы был смысл. А ведь Регулусу казалось, что после смерти Рона надежды в Гермионе не осталось. Или дело было в том, что она боялась оказаться в мире, где всё будет как прежде, за исключением одного: в нём уже не будет Рона? В любом случае с того раза, когда Гермиона впервые пришла на сияние, она больше не заговаривала о спасении.
И тогда Регулус решил завести разговор сам.
– Я переплывал её не меньше сотни раз, – лёжа на берегу и закинув руки за голову, начал он, – доплывал до места, где кончалась река и начиналось сияние. Оно слепило меня, притягивало, и в какой-то момент я тянулся к нему, но никогда не решался дотронуться.
– Почему? – тихо спросила Гермиона, повернув голову.
Регулус пожал плечами.
– Наверное, потому что в последний раз, когда я решился дотронуться до чего-то неизвестного, я умер, – горько усмехнулся он.
– Не говори так, ты всё ещё живой, – укоризненно поправила его Гермиона.
Регулус промолчал, не стал отвечать, что живым он себя чувствует только рядом с ней.
А вскоре продолжил:
– Помню, вслед за мной сюда угодила одна ненормальная, работница министерства. Та ещё была истеричка… Несколько недель изводила себя голодом, думая, что может умереть, а в итоге сошла с ума и бросилась в Арку. Флавиус не смог её удержать. Я услышал крик, но когда прибежал, было поздно. Это прозвучит ужасно, но я не слишком расстроился, когда увидел вместо неё сноп искр. – Регулус прикусил щёку с внутренней стороны и пожевал её. – Уже тогда мне следовало бы задуматься о том, что стоит всё время дежурить рядом с Аркой.
Регулусу показалось – в сиянии, в которое он всматривался уже пару часов, он в очередной раз увидел принявший очертания Сириуса дымок, который медленно ускользал всё дальше в небо и в конце концов растворился в нём.
– Я решил попробовать переплыть озеро через пару месяцев после его смерти, потому что думал: мне больше нечего терять. Но когда до сияния оставалось несколько дюймов, я внезапно ясно вспомнил, как он разлетелся на моих глазах на тысячи частиц, а я не смог этому помешать. И во мне что-то дрогнуло… Я не смог.
Регулус краем глаза увидел, как Гермиона резко повернулась к нему.
– А знаешь, что я думаю? – приподнялась она на локте. – Что все они… Все становятся сиянием. Они и есть сияние. И, может, если оно так притягивает, в нём спасение? За ним действительно тот мир, из которого мы когда-то сюда попали? Они ведь не могут… желать нам зла.
Последние слова она произнесла несмелым шёпотом, и Регулус плавно поднялся и сел, развернувшись к ней. Гермиона смотрела на него, широко распахнув веки, и взволнованно дышала. На щеках играл румянец, губы были слегка приоткрыты, и в этот миг он видел, как на дне её глаз плещется сияние. Она была такой прекрасной, вновь такой живой, как в первые дни, когда сюда попала, что Регулус больше не смог сдерживаться.
Осторожно, боясь спугнуть, он потянулся к ней и еле ощутимо дотронулся двумя пальцами до подбородка, слегка приподнимая его. Регулус видел, как пристально Гермиона смотрит, не моргая, не сводя глаз, словно выжидая: хватит ли ему смелости, чтобы сделать ещё один шаг? Прикоснуться к губам, на которые сияние отбрасывало сиреневатый свет? Прикоснуться к сиянию хотя бы таким способом?
И он решился. Осторожно провёл кончиком языка по её нижней губе, готовясь отпрянуть в тот же момент, если Гермиона оттолкнёт. Но она не делала ничего – только замерла, задержала дыхание, глядя со смесью изумления и чего-то такого, что заставило Регулуса положить руку ей на талию и уже смелее притянуть к себе. И тогда её веки медленно опустились, рот приоткрылся, и она, наконец, ответила на поцелуй. Сначала робко, словно сомневаясь, позволено ли ей это, а затем уже уверенней, встречаясь с его языком своим, нежно прикусывая губы так, что Регулусу казалось – он свихнётся от возбуждения. Она была такой нежной, податливой, что его моментально бросило в жар, и тут он вспомнил: он же не целовался целую вечность, раз позабыл, насколько это может быть приятно. Ему моментально захотелось большего, но он чувствовал, что Гермиона мягко упирается ладонью ему в грудь, не даваяя придвинуться ближе, но при этом позволяет целовать себя, а себе – отвечать на этот поцелуй.
Он отстранился сам. Просто потому, что ещё несколько секунд – и он бы либо кончил, либо набросился на неё, а потом вряд ли повёл бы себя как джентльмен. Всё ещё придерживая Гермиону за талию и находясь в паре дюймов от её лица, Регулус смотрел на неё, на её приоткрытый влажный рот и отчаянно боролся с желанием приникнуть к нему вновь. Он слышал, как часто она дышала, видел, как беспокойно вздымалась её грудь, и практически ощущал, насколько ей самой хотелось того же, как ощущал и то, что пока она к этому не готова.
– Уже поздно, – зажав ускользавшую силу воли в кулаке, словно синицу, готовую вот-вот вырваться на свободу, Регулус неохотно отвернулся и поднялся на ноги, – а я обещал Флавиусу помочь завтра кое с чем.
– Хорошо, – чуть помедлив, ответила Гермиона, но так и не решилась поднять на него глаза. – Я посижу ещё немного здесь, а ты… Иди.
Конечно, она знала, что он врёт. Но сейчас, в момент, когда его и наверняка её мучили вопросы типа: «Что только что произошло?» – или же: «Неужели это произошло?», а может: «Правильно ли, что это произошло?», эта ложь была их спасением.
Когда Регулус уходил, он не видел, но знал: Гермиона смотрела ему вслед.
День шестьдесят второй
Гермиона ворочалась, не смыкала глаз до самого утра. Минувшей ночью было так душно, что даже прохладный воздух, врывавшийся в хижину через открытые окна и распахнутую настежь дверь, не мог хоть немного остудить её разгорячённое тело.
– У тебя жар, Гермиона, – констатировал на утро Джонатан, удивлённо отнимая ото лба ладонь. В своей прошлой жизни, по ту сторону Арки, он был целителем и работал в паре с Элен, а потому Гермиона сразу пришла к нему. – Скорее всего, завтра ты будешь здорова, но сейчас тебе бы лучше попить отваров, сбивающих температуру.
Но отвары не помогали, хотя Гермиона говорила обратное, выпивая уже третью чашку целебного чая и лёжа на софе под широкой тёплой кофтой Джонатана, которую то сбрасывала, то натягивала вновь. Она просто не хотела расстраивать Элен, которая целый день крутилась рядом и, очевидно, беспокоилась за её здоровье. А Гермиона в это время, наблюдая, как та то измельчала травы, то грела воду, то готовила новые компрессы и накладывала их ей на лоб, размышляла, что, наверное, причина её состояния всё же кроется в другом.
