— Бабушка сказывала, что сорвать его трудно, страшное блазнится. А потом, коли сорвешь, но по дороге домой обернешься, тебя нечистая сцапает.

— Коли не обернешься — тоже, — мрачно отвечает Отто, крепко стискивая заледеневшую ладошку любимой. — Цветок папоротника эту нечисть подле себя удерживает. Сорвешь его — и она освободится.

— Ох ты ж лишенько! — Иржи вскакивает и тянет за собой Ирму. — Слушайте, байка не байка, но если не байка, то горе-лихачам голов не сносить. В лучшем случае только им. Отто, попробуем найти их в лесу и увести оттуда. Девчата, у нас ножи при себе, но вы пошукайте в сараях, нам топоры пригодятся и рогатины, ежели хозяина чащи встретим. Приносите к столбу за воротами, потом возвращайтесь домой.

— Возвращаться? — в тонком голоске Ирмы возмущения через край. — Вы разве без нас в нашем лесу не заплутаете?

— Там брат мой, — вторит подруге Бранка. — Ждите нас у столба. Вместе пойдем.

У друзей нет ни малейшей охоты брать в полночный лес любушек, но девчата правы. С ними ориентироваться будет намного проще, а на кону благополучие, может статься, целой деревни.

Вскоре у столба они проверяют не только оружие, но и защиту. Отпугивать случайное зверье решают ядреным запахом нестираных портянок, одолженных подругами у запойного соседа, а чуток менее случайную нежить — венками. Зверобой действовал наверняка, хоть и слабо, а барвинок — по слухам.

По дороге путь легкий, быстрый, освещает его надкусанная луна. Она же помогает найти нужный перекресток: у поросшего лишайником камня видно множество следов.

— Отто, помоги-ка сдвинуть, — просит Иржи, поковыряв землю.

Бранка с Ирмой вжимаются друг в дружку, но храбро молчат. Когда все соображают, что земля под каменюкой слишком мягкая. Не иначе, как недавно зарывали что-то. Или кого-то.

В чащу идти труднее. Дружелюбная прежде луна зловещим кривым глазом следит за ними сквозь паутину черных веток. Противно скрипят старые деревья, в шорохе подстилки чудится шипение змей, а тоскливое ровное «фью» то ли совки, то ли сычика выматывает всю душу.

Отто поминутно трогает руку Бранки. Понимает, что вокруг — по крайней мере, пока — самый обычный ночной лес, а его попросту мучает страх за любимую. И как их лекарь-то постоянно ходит на куда более опасные дела со своей женой?

Однако лихих добытчиков колдовского цветка слыхать за версту. Судя по ярости в голосах, добывать его они отправились порознь. А теперь столкнулись и делят шкуру неубитого медведя: кому цветок барину нести, волюшку получать.

Вдруг непроглядный мрак рассеивает золотистый огонь. А может, и не золотистый. Дрожит, струится, переливается. То подмигивает розовым, то алым разгорается, то мерцает чешуей силявки.

— А ну грабли убрал, курва! Я первый нашел, я!

— Карел, — выдыхает Бранка. Не бежит вперед лишь потому, что Отто с Иржи раз двадцать повторили: никаких резких движений, никакой суеты.

Все четверо замирают шагов за тридцать до ссоры. Девчата протягивают им сплетенные на ходу веночки, шепотом повторяют инструкции: на свет не выходить, не кричать, признаки жизни подавать лишь в трех случаях — если покажется опасный хищник, на них нападет нечисть или возле цветка не останется никого в сознании.

Конечно, та же Бранка быстрее уговорит своего братца оставить опасное дело, да и милая Ирма наверняка имеет влияние на своих соседей. Но не след обеим появляться рядом с подпольщиками. Для общей безопасности.

Друзья в последний раз коротко пожимают любушкам руки — и выходят в круг зыбкого, переменчивого света. К ним разворачиваются шестеро весьма сердитых парней.

— Ребятушки, оставьте цветок, ступайте домой, — почти ласково увещевает спорщиков Иржи. — Колдовской цветок связывает руки нечисти. Сорвете — она вам отомстит. А то и в деревню наведается.

— Почем знаете? Откуда умники, значит, выискались? — бычится чернявый коренастый парень.

— А я их знаю! — недобро улыбается белобрысый румяный красавец. — Они с этих… С подполья, во!

— С подпо-о-олья? — тянет высокий Карел и смотрит серьезно, цепко, как его младшая сестра. — Вы, стало быть, из тех, кто за нас, простых людей, радеет? Ну так порадейте! За этот цветок один из нас волю получит.

— Не получит, — вступает в разговор Отто. — Слыхали? Сорвете — не себе, а нечисти волю добудете. Моя мамка, знахарка, одного такого выходить пыталась. Помер на третий день, а от вида его здоровые мужики шарахались.

— Ой, брешешь! — мотает головой белобрысый.

— А зачем нам врать? — недоумевает Иржи.

— Затем, — подает голос парень в красной рубахе и кожаных сапогах. Сапогах! То ли сын старосты, то ли еще какого непростого крестьянина. — Вы подполье? Подполье. Вам надобно, чтобы вас по деревням уважали да боялись? Надобно. Значит, худо вам станет, коли мы сами волю добыть сумеем?

На этот раз друзья обалдевают хором:

— Чего-чего?

— Ты только не заговаривай мне зубы, мол, вы от всего сердца за нас радеете. Кто в согласии с умом полезет за просто так в подполье? Никто. Значит, у вас о власти али о деньгах интерес имеется.

Отто открывает рот, еще толком не понимая, как отвечать на эту ахинею, но тут Иржи пихает его в бок и шепчет на ухо:

— Глаза.

А глаза у всех шестерых и впрямь поблескивают, ровно у бешеных. Сам Отто чует внутри себя нехорошее раздражение. Мол, чего с дураками валандаться, надавать по шее и пнуть отсюда под зад. Он сжимает мешочек на поясе, в котором спрятан зверобой, и ахает, старательно изображая испуг:

— Там, там!

Парни невольно оборачиваются в указанную им сторону, а Иржи успевает бросить к пылающему цветку заветный веночек.

— Обратно брешешь! — рычит белобрысый. Сжимает кулаки, шагает вперед, сверкает глазами… нормальными глазами.

Раздражение отпускает Отто, но не до конца. В воздухе остро пахнет зеленью, будто кто-то перетер в огромной ступке разом все листья папоротников. Колдовские лепестки переливаются все быстрее, смешивая при этом оттенки. Уходить нужно.

— Уходить надо, ребята, — жестко — для себя, конечно — объявляет Иржи. — Взгляните на цветок, принюхайтесь, прислушайтесь!

Однообразное размеренное «фью» звенит ближе, чаще.

Красная рубаха с места сигает к цветку. В руке зажимает нож, однако его перехватывает один из своих, чернявый.

— Куда попер? Здесь твоего папки нету, здесь мы все ровня!

— Да бегите же, покуда целы! — в последний раз взывает к рассудку парней Отто. Он совершенно, ну вот ни капельки не рвется в драку с братом своей Бранки.

Белобрысый и еще двое молча надвигаются на них, угрожая тем, что из дому прихватили. Два топора и тесак.

Да что ты будешь делать!

— Ребята, мы вам зла не желаем, — запредельно терпеливо объясняет Иржи. — Но и себя в обиду не дадим, — спокойно достает боевой нож. — А против нас у вас нету шансов. Никаких. Добром прошу: возвращайтесь в деревню и без цветка.

А дальше случается самая трудная в жизни Отто драка.

Потому что одно дело — биться с королевскими солдатами или воинами ордена, зная, что ты имеешь полное право не только ранить, но даже убить. Более того, частенько ты убить обязан, ведь не сделаешь этого, и погибнет твой друг, а то и вовсе невинный человек.

Потому что одно дело — тренировочный бой, горячий, злой, но с безопасными деревяшками в руках, под чутким присмотром товарищей, с лекарем и кладовкой, забитой снадобьями.

И совсем другое — вдвоем против шестерых, у которых в руках настоящие ножи и топоры, а у тебя тоже нож, крепкий и страшно заточенный. Но резать им — до последнего — нельзя.

Отто шарахает костяной рукояткой в висок белобрысому, роняет подсечкой красную рубаху, попутно забирая у него нож — и видит краем глаза Иржи. Тот юрким колобком укатывается от огромного кулака чернявого и успевает пнуть одного шустрика, который под шумок хочет срезать взбесившийся цветок.

Надо бы его обезоружить, пока не натворил бед, но тут Отто бьют со спины. Собирались ударить, однако он выворачивает запястье противника, и топор, падая, чиркает по ноге. Отто удерживает равновесие, глядит в перекошенное лицо Карела…