— Кто идет? — окликнул ее Анджей. Командир выговорила пароль, уже холодея от дурного предчувствия. Ох, не понравился ей хрипловатый голос кузнеца.
— Что случилось, Анджей?
— Беда, командир, — глухо ответил шагнувший из укрытия юноша. — В Болотище была драка воинов с крестьянами. Наши влезли. Вот...
— Не тяни. Кто погиб, кто ранен? — спокойно потребовала отчета Зося.
— Ганса и Ждана зарубили. У Саида рука сломана, плохая рана на ляжке. Мария и Арджуна еще ничего, ранены, да по мелочи.
— Ясно. Исход драки?
— Воинов зарубили, тех мужиков, какие с ними заодно выступали, сами крестьяне порезали. Арджуна старосте объяснил, где выжившие в горах попрятаться могут. Они послушались.
— Еще и внутри деревни раскол, — покачала головой командир. Всмотрелась в мокрое от дождя — только от дождя ли? — лицо подчиненного. Глядит потерянно, моргает часто-часто, силится держатся спокойно, как положено мужу и подпольщику. Мальчишка. Зося по-матерински заботливо коснулась ладонью колючей щеки Анджея и крепко прижала к себе напряженное, будто каменное тело.
Вот только у нее самой за спиною не было Раджи, чьи руки и локоны укрыли бы ее хоть на пару ударов сердца от того, что ждет ее в лагере.
— Ты верно отдал приказ. Оба приказа, — сказала Зося Арджуне после того, как выслушала его лаконичный, но подробный отчет. Разумеется, эльф, который был и старше, и во многом опытнее, чем она сама, и без нее знал об этом. Но такова уж традиция. Те слова, которые произносили сначала Кахал, потом Раджи, нынче — она.
Командир Теней кивнул, не глядя на нее, и в очередной раз тронул своими длинными изящными пальцами шею Ждана чуть выше плотно обмотанной тряпицы. Если бы не этот клочок ткани, почти срубленная голова лучника давно бы окончательно распрощалась с его телом. Голове Ганса повезло чуть меньше. Ее Шалом пришивал к телу призрака уже в лагере.
— Арджуна, Ждан был твоим непосредственным подчиненным, но... Не мог бы ты... — Зося запнулась, не находя в себе сил произнести всего несколько слов.
— Я понимаю, — остановил ее объяснения эльф. Вымученно, тепло улыбнулся ей и мимолетно поцеловал в висок. Точно так же, как в тот день, когда еще живой Ганс привез в лагерь мертвого Раджи. — Если что, зови. Я буду у костра.
Вот и все. Последняя ночь — втроем. Зося успела повидать сына, который забылся сном благодаря травам Шалома, шепнуть пару совершенно бессмысленных, но как воздух необходимых слов утешения Марии и теперь собиралась до рассвета побыть с теми, кого завтра навсегда заберут могилы. Посоветоваться о насущном, вспомнить былое. Торопиться некуда, еще часов шесть или семь до рассвета.
Третий командир Фёна медленно обошла подстилки, на которых лежали павшие, зажгла в изголовье еще две свечи, устроилась на одеяле, поплотнее кутаясь в шерстяную шаль. Здесь, в верхних пещерах, даже летом было прохладно.
— Ну вот и все, родненькие, — одними губами вымолвила Зося, ласково обводят кончиками пальцев дорогие черты. — Из нас, старичков, во втором отряде четверо осталось, в третьем — трое. А тут, в первом, теперь я одна. За всех вас. За Кахала, Горана, моего Раджи... Генрика... Уве, Вторака, Некраса... Ксану, Марека... вас двоих... Давеча нас, живых, больше было, чем покойничков. А вот уже по-другому-то. Мы знали, на что решались, когда уходили в Фён, — командир улыбнулась. Плакать после гибели мужа она разучилась. Улыбаться — нет. Раджи был бы доволен. А уж вечно смешливый Кахал — тем более. — Ганс, а помнишь, твой брат в тюрьме йотунштадтской голодал, и ты все боялся: выдюжит, не выдюжит? Он жив до сих пор, его спасли Кахал и Рашид. Их нет, тебя нет, а брат твой до сих пор живой, и дети его, и внуки... Выходит, не зря мы это, Ганс, как думаешь? Ждан, лис ты хитрозадый, ведь не зря?
Мертвые лица умиротворенно, свято белели, озаренные рыжими язычками пламени. Зося подперла щеку рукой и загляделась в них, вспоминая далекую свою молодость, первый лагерь фёнов на равнине, посреди хмурого ельника, уютные посиделки в землянке в такие вот дождливые дни, когда вдруг почему-то все бойцы оказывались дома и набивались в тесное, жарко протопленное помещение.
Самый прекрасный, самый светлый вечер. Их маленький отчаянный отряд еще не знал потерь, зато неделя прошла, как к ним присоединился Раджи. Щербатая улыбка Генрика, медовые глаза Раджи в обрамлении пушистых черных ресниц, надежная ладонь Горана на ее боку, Ганс нахально привалился к плечу Кахала, и ему, кажется, совершенно не мешает то, что первый командир заразительно хохочет. Только Ждана с ними не было...
Нет, не годится. Другой вечер, напоенный влажным запахом осени, грибов и сладким медвяным духом. Друзья, выполняя очередное очаровательно-бредовое задание первого командира, читают и обсуждают стихи, а в животе у Зоси под ладонью Раджи толкается то теплое, тяжелое, что вскоре явится в свет и получит имя Милоша. Ждан, озорно сверкая глазами, пытается приладить свой воровской опыт к толкованию очередных виршей, а после Ганс читает короткие четыре строчки так, что каждого из грубоватых, потрепанных жизнью парней и двоих девчат пробирает до дрожи, до костей, до самой середки сердца.
Ганс, ее первый задушевный друг в отряде, вообще страстно полюбил читать, едва Кахал обучил его грамоте. А как красиво, проникновенно, порой спотыкаясь на сложных словах, всей кожей ловя деликатные подсказки первого командира, читал вслух этот когда-то темный крестьянский паренек. Читал у костра своим друзьям и молчаливым разлапистым елям за несколько часов до того, как Раджи завалил Зосю на речной песок и забрал себе ее девичью невинность.
— А ты, помнится, говорил мне, что не хочешь пережить и третьего командира. Выходит, ты счастливчик, а, Ганс?
Страх скрутил Герду внезапно, с первым мгновением относительного покоя. Когда прореженный едва не вдвое маленький отряд объявился в лагере, девушка превратилась в нечто вроде продолжения рук Шалома. Заваривала травы, была на подхвате, когда чародей промывал колотую рану от удара вилами на бедре Саида, поддерживала сломанную правую руку лучника, пока ее брали в лубки. Поддерживала голову Ганса, пока Шалом аккуратно пришивал ее к шее. Сама обработала мелкие, но противные раны Марии, помогла Арджуне. Участвовала в обмывании тел, которое больше походило на очередной урок травника.
И не обращала внимания на то, каким пугающе спокойным, собранным стал вдруг веселый балагур Саид.
Осознала это сейчас, когда суета в лагере улеглась, а сам юноша, приняв по приказу Шалома лошадиную дозу снотворного, наконец-то уснул. Осознала и другое: если все пойдет не так, и руку придется отнять, то что же случится с Саидом? Как ему из лука стрелять, как по дереву резать? Как жить?
Дрожащими от ужаса губами оборотица прижалась к щеке спящего лучника, трепетно, осторожно поцеловала ледяные пальцы пострадавшей руки. Ничего, любый мой, ничего, ты живой, ты дышишь, а с остальным мы как-нибудь справимся. Правой рукой твоей стану, коли примешь ты меня, такую красоту с тобой вырезать будем, глядишь, не хуже прежнего. Только вот с луком...
Герда заботливо поправила одеяло, прислушалась к ровному дыханию спящего и выскользнула из пещеры в дождливую ночь.
Лагерь дисциплинированно спал. Потери потерями, а работу и задания на следующий день никто не отменял. С утра похороны, после — разбираться с крестьянами, ушедшими в горы. Только под скальным выступом у костра дежурили Эрвин и Марлен, хлопотавшие над поминальной трапезой, да крутил в руках обломки лука Арджуна.
— Чей это лук? — вполголоса спросила у него Герда, несмело присаживаясь рядом.
— Саида, — откликнулся эльф. — Не уверен, что смогу его починить. Если, конечно, лук в принципе Саиду понадобится.
— Арджуна, позволишь спросить?
— Спрашивай, Герда. Тебе спрашивать можно.
— Почему?
— Думаешь, я не замечаю, как ты на моего подчиненного смотришь?
Вот не зря Саид среди прочих сведений об эльфах заметил, что у них глаза зорче, чем у иного хищника. Герда отбросила ненужную робость.
