Во время тренировки Теней доставалось не только двум зеленым подпольщикам, но и безупречным, на неопытный взгляд Герды, старичкам: невозмутимой Марии, цепкому, с хитрым лисьим прищуром Ждану, мягкой, но уверенной Марте, неожиданно хладнокровному Саиду.

— Мальчишки в пиранском парке по голубям из рогатки точнее бьют, — Марии, чья последняя стрела впилась в мишень на расстоянии ладони от предыдущих.

— Ты тетиву тянешь или кукловодом в балаган подался? — Ждану, а за что, Герда не разобрала. Вроде бы стрела почти в яблочко ушла.

— Саид, у тебя рука сломана? Нет? Тогда поверни ее как лучник, а не как слабак или калека!

Юноша и ухом не повел. Отстрелял свою серию с такой скоростью, что аж в глазах зарябило, дерзко усмехнулся и, тряхнув кудрями, направился к Герде.

— Слышала? Арджуна за словом в карман не лезет, — озорно поблескивая карими глазами, сказал Саид, и не понять было, кем он гордился больше: собой, товарищами, командиром или всем Фёном сразу.

— Так то слово, — покачала головой оборотица и объяснила разинувшему рот собеседнику: — В замке господина Теодора случай был, при жене его покойной. Меня тогда едва отдали в услужение госпоже Камилле. Отправились мы к ним в гости, смотреть домашнее представление. Дочки господина Теодора очень принаряжаться любят да всяко разное играть. А им по... как это Марлен называла... по пьесе худющий парнишка требовался. Одному из крепостных покойная барыня и велела не кушать, одной водой пробавляться, покуда не сыграет. А он... то ли хворый был, то ли голода не перенес... Посреди пьесы, значит, свалился да помер.

— Я понимаю, о чем ты, волчонок, — враз растеряв привычную веселость, ответил юноша. — Насмотрелся на висяков вдоль трактов, про каких Марлен поет, на костры, на выпоротых, безруких, безъязыких... Знаю, кто Хорьку полморды спалил. Но ты поживи у нас. Посмотри, привыкни. И мы еще поспорим с тобой.

Что ж, пожила. Глядела в оба глаза, а больше, как и положено волку, принюхивалась, прислушивалась. И перебранкам стала свидетелем, и подзатыльникам от Зоси во время тренировочного ножевого боя, и пару ссор наблюдала. Сама выучилась подтрунивать над Эрвином в ответ на его добрые поддевки, получила серьезный нагоняй от Шалома, когда попыталась выкопать корень мандрагоры голыми руками. Попала под горячую руку самому Арджуне. Схоронившись за скальным выступом, пристально рассматривала шрамы на спине Саида. Не испугалась, не втянула голову в плечи ни разу, как привыкла в деревне после смерти отца или в доме хозяина. А зачем, коли страхом в лагере и не пахло?

И поспорить бы ей с Саидом, что в шахматы сыграть, да только унеслись давеча Тени во главе со своим командиром на очередное задание. А командир Фёна — на другое.

— Муж? — удивленно спросила Ядвига у высокой угловатой девушки, почти девочки, которая тихонько поскуливала, пока Зося обрабатывала ожоги у нее на боку и пояснице. В самом деле, недостатков у мужика этой молоденькой мастерицы хватало, но чтоб руку на жену лишний раз поднять? Особенно после смерти их первенца.

— Свекровь, — едва слышно прошелестела несчастная. И добавила, съежившись под пристальными взглядами обеих женщин: — Не впервой-то. Все винит меня, что я за сыном не доглядела.

— А вот в это верю, — кивнула командир «Алых платков». — Дурная баба, своего мужика со свету сжила, на сына гавкает... Но что б за вертел горячий хвататься? С чего она вообще про внука помершего вспомнила? Почитай, полгода прошло, отгоревали уж.

— Да не про него. Я кости варила, пену с мусором сняла... Она разоралась, мол, негодная из меня хозяйка, только выбрасывать добро и умею. А у меня моченьки нету ее крики терпеть, кажен день — то прибрано плохо, то приготовлено худо, то за работу свою на рынке продешевила. Когда ругается, а когда и оплеуху отвесить может. Ну, открыла я рот, глупая, сказала ей пару ласковых. Не шибко, да она осерчала. Мол, у нее в доме живу, хлеб ейный ем, сыном ее пользуюсь, внука ейного загубила, а еще хаять ее смею. Ну, может статься, она и права... Мать все-таки.

— Я тоже мать, — холодно заметила Зося, осторожно втирая мазь в последний из ожогов. — Только материнство свое на флагштоках у городских ворот не вывешиваю. Ты скажи лучше, кровила в последний раз когда?

— Ой! — девушка прикрыла рот ладошкой, а другую инстинктивно прижала к животу. — Седмиц шесть али семь назад... И не вспомню...

Первые два дела «Алых платков» удались на славу. Даже слишком легко все прошло, как по маслу, о чем Зося не преминула сказать Ядвиге, мол, шибко не радуйтесь да ухо востро держите.

Сначала Ядвига и еще две женщины, предусмотрительно закутав лица праздничными алыми платками — у каждой честной грюнландки, верившей в Милосердное Пламя, такой имелся, — наведались вечерком в гости к скорой на расправу свекрови. Аккурат, пока сын ее в кабаке законную часть кровных денег пропивал. Зажали крикливый рот и объяснили, что к чему. Предупредили, что нынче лишь разговаривают, но коли она хоть пальцем невестку свою тронет, разговор уже совсем иной у них выйдет. На палках.

Упрямая баба, конечно, сразу не поверила. Попробовала припереть невестку к стенке, замахнулась на нее скалкой, мол, какие-такие подружки у тебя завелись — и ее собственный рукав прибил к дереву ее же кухонный нож. Онемевшая с испугу женщина медленно обернулась и беззвучно осела в обморок. Из приоткрытого окна на нее глянули зеленые в черных провалах зенки, обрамленные всклокоченными белыми волосами.

На следующее утро «Алые платки» уже впятером, с Зосей в прикрытии и в качестве страховки, явились к городскому судье от низших сословий, который упорно отказывался принимать иск молодой мастерицы. Покуда ее мать отправилась к родственникам в соседний городок, девушку отдали на попечение ее дядьке. Мол, нехорошо незамужней да красивой жить одной, не по чести это. Кто знает, что может приключиться? А приключился в итоге сам дядька. Знал, подлюга, что его приятель-судья глаза-то в сторону отведет. Да вот о том, кем стала его соседка Ядвига, ни сном ни духом не ведал.

— Страх потеряли, бабье? — презрительно скривив припухшую с перепоя морду, спросил судья. — Я вот щас кликну... — внутренний двор отозвался равнодушным копошением кур в траве и вялой отрыжкой хряка, прилипшего к корыту с объедками. Где-то на соседней улице шумели, высмеивая то ли прохожих, то ли друг друга, стражники.

— Кликай, — глухо ухмыльнулась Ядвига в платок. Скосила глаза, приметила под копытцами хряка увесистый черенок да и выхватила его из-под сонно обалдевшего животного. — Кликай, пущай весь Блюменштадт видит, как бабье тебя по заду палками охаживает.

— Чего? — чиновник вытаращил глаза, которым явно отказывался верить.

Ответом ему стала слаженная атака трех женщин. Через четверть часа он, в свою очередь, сквозь зубы выцедил обещание рассмотреть иск и выслушать показания жертвы, случайного свидетеля изнасилования и бродячей старухи Сельмы, в силу своей профессии повитухи кое-что смыслившей в повреждениях женского тела.

Послеполуденную дрему летнего леса нарушили сначала умеренно похабные песенки чиновников, а после — отборная злая ругань. Саид удовлетворенно ухмыльнулся и подмигнул Марии и Ждану. Арджуна оторвался от созерцания бумаг и покачал головой.

— Ну чего, командир? Да бесят они меня! — шепотом выпалил юноша, как только ворчливые голоса и цокот копыт затихли вдали.

— Детство в седалище покоя не дает, — прокомментировал это сомнительное оправдание эльф и вернулся к изрядно помятой пачке листов.

Очередной визит чиновников в приют Богдана не добавил воспитателю лишних морщин только потому, что Марлен покинула дом три дня назад и уехала в лагерь первого отряда. Служители короны потыкали вездесущими пальцами во все документы, морально обслюнявили «детишечек», содрали с хозяйства лишних денег «на обустройство дорог» и убрались подобру-поздорову.