— Да? — с самым серьезным видом откликнулся Марчелло. — Попроси свою девушку передать мне это письмо, может быть, сойдет за часть твоей курсовой.

— Как же я попрошу, если она со мной не разговаривает! — отчаянно воскликнул студент и вскочил для пущей убедительности.

— Ох... Послушай меня, юноша страстный с сердцем разбитым. Иди к копателям, они хорошие ребята. Поржут над тобой немного, но на час-другой в подземелье тебя пустят. Принеси туда свечи, цветы, булочки, чай, позови какого-нибудь музыканта. И пригласи свою прекрасную даму на свидание. Скажи, что для нее старался! Мол, в сад, на крышу или в трактир все ходят. А в скифские подземелья кто своих подруг зовет? Правильно, ты первый!

— Марчелло! Марчелло, что бы я без тебя делал! Спасибо, спасибо, спасибо!

Студент вылетел из кабинета на крыльях любви и буйного помешательства, едва не сбив с ног Али.

— М-м-м... И что это было?

— Если ты полагаешь, что я тут проверяю работы, так ты глубоко ошибаешься. Устраиваю личную жизнь своих балбесов!

— Какое совпадение, солнце, — рассмеялся Али, бесстыже закрыл дверь на задвижку и присел на край стола. — Ты же помнишь, какие бурные два романа по переписке завязались между Медком и Цветником? В мое отсутствие нарисовался третий, а нынче голубки поссорились, и я их мирил. Кажется, у Михеля уже глаз дергается, когда мы встречаемся, и он подозревает, что придется выбивать у городского Совета новое здание. Для семейной тюрьмы.

— А там подтянутся тюремный детский сад, тюремная школа, — подхватил Марчелло. Сдернул к себе на колени любовника и усмехнулся: — Знаешь, не надо было твоему Михелю брать к себе на работу пери. Дай ему почитать саорийские легенды. Смертные, связавшиеся с пери, плохо заканчивают.

— Зато хорошо кончают!

От вкуса любимых губ кружилась голова и дрожали руки. Марчелло услышал треск ткани. Кажется, порвалась рубашка Али, которая все никак не доставалась из-за пояса штанов.

— Звереныш, дикий мой... Я же с дороги на работу, не успел толком ополоснуться, — хрипло оправдывался Али, удерживая запястья любовника, и вопреки собственным увещеваниям жадно целовал его.

— Да я тоже... И ты... не так останавливаешь.

— Где?

— В нижнем ящике.

Мягкая кожа новой игрушки, сделанной по заказу Али Мариушем — интересно, какие у него были глаза? — обхватила шею Марчелло. Стало легче дышать.

— Ручной, — промурлыкал Али. — Как ты? — а это уже синхронно, в два голоса.

Студенты и коллеги не ломились в запертый кабинет, поэтому любовники спокойно, без помех рассказывали друг другу о событиях последних двух месяцев, проведенных в разлуке.

— А ведь я не делился с Вивьен своими переживаниями и, кажется, вполне держал себя в руках, когда мы подъезжали к стенам Пирана. Но она все поняла! Спешилась раньше, чем нужно, взяла меня под руку... После, в городе, ей было очень страшно, Али. Я вел Вивьен за руку, и ее ладошка показалась даже не фарфором, а льдом, холодным и твердым. Но она терпела! Закричала только дома у папы, забилась в угол... Али, наша девочка справилась со своими страхами ради меня, зная, каково мне было возвращаться на родину. Она взрослеет.

— Угу, — буркнул Али и потерся носом о плечо любовника. — Ушла сегодня с ребятами на реку, а со мной перемолвилась парой слов...

— Она скучала по тебе, habibi! — горячо возразил Марчелло.

— Я знаю. Просто она взрослеет... Ну? Пора бы идти, не то опоздаем на крышу.

А на другой стороны двери их ждала разгадка тишины и покоя. Записка, пришпиленная к обивке, гласила: «Не входить! Идет личная жизнь». Рядом с текстом красовались два сердечка, стилизованных под саорийскую вязь.

Солнце уже нырнуло за далекие пики Черных Холмов, оставляя в небе грустный дымчатый свет. Иной свет, мягкий, золотистый, будто пыльца с крылышек сказочных фей, струился над полем сердце-цвета, а посреди этого сияния молчаливо темнели силуэты мельниц. Огромные крылья дремали в ожидании нового дня, а в полураскрытых бутонах дремала удивительная сила хрупких растений.

Скудный стол, от которого Республика не избавилась полностью за одиннадцать лет, усталость после зимних вьюг и долгих ночей, тревога перед неизвестностью — тугая пружина весны стоила того, чтобы терпеть эти невзгоды.

— Чему улыбаешься? — спросила Камилла, беря под руку погрузившегося в раздумья мужа.

— Не поверишь — самому банальному. Тому, что сотни раз воспето до меня на десятках языков, — ответил Милош и подмигнул захлопавшей ресницами жене: — Весне и тебе!

— Знаешь... Кажется, Шамиль переживает, что о таких, как мы с тобой, не поется в балладах.

— А мы скажем Шамилю, что пишем нашу балладу сами. Прямо сейчас.

— Правда? — Камилла остановилась и доверчиво взглянула на него своими невероятными глазами — цвета крепкого кофе, в котором отражается солнце.

— Конечно, правда.

Милош склонился к губам жены, не коснулся их, срывая нетерпеливый вздох. Поманил обманчивым прикосновением, скользя пальцами вдоль выреза платья, и вновь отпрянул. Камилла разочарованно застонала, но не посмела нарушить правил игры. Ей нравилось быть маленькой пташкой в руках великана. Великан любил подразнить свою птичку, прежде чем поймать в силки своей нежности.

— Интересно, это Баська похожа на тебя, или ты на Баську?

— М?

— Ты тоже забавляешься с добычей, — шутливо надулась Камилла.

— Да. Так ее вкуснее есть, — Милош крепко поцеловал грудь жены прямо сквозь ткань, подхватил Камиллу на руки и понес на край поля, где они оставили лошадей. Член стоял железно, но опаздывать на крышу не годилось. Тем более после у них вся ночь впереди, а сейчас он хотел еще немного побеседовать о сыне. И, что уж греха таить, хоть чуть-чуть справиться с огорчением.

— Как думаешь, из-за этого Шамиль почти не говорил со мной и ускользнул с ребятами на реку?

— Да нет же! Сегодня день обиженных отцов, честное слово. Саид будто бы тоже ворчал и дулся на детей. Просто... это же Шамиль.

На сердце немного отлегло, но руки упрямо скучали по ребенку. Сын склонного к долгим размышлениям отца и мечтательной матери, Шамиль к тому же рос без родных братьев и сестер. Конечно, взрослые в Ясене сами частенько забывали, что двоюродные братья и сестры были все-таки двоюродными, но отсутствие других детей у Милоша и Камиллы сказывалось на его характере.

В компании Радко, Миры и Вивьен, рядом с друзьями и в школе Шамиль вел себя как самый обычный мальчишка. Шутил, играл, шалил, иногда вляпывался в мелкие неприятности и попадал в большие приключения.

Однако в нем, тихо мерцая, цвел незримый стороннему глазу цветок, что манил мальчика побродить в предрассветном безмолвии города, почитать в зеленых чертогах под косами ивы, выскользнуть ночью из теплой постели и посидеть у окна.

Они бесконечно дорожили теми минутами и часами, когда втроем молча смотрели на звезды или гуляли по лесу, обмениваясь лишь прикосновениями.

А сейчас Шамиля не было рядом. Он переживал свое непростое, даже трагическое для девятилетнего ребенка открытие внутри себя. Может быть, поделился с братом и сестрами, но это другое... И Милошу оставалось только ждать, когда ребенок сам придет к родителям.

Всей своей физической и душевной силой великана он жаждал поделиться с единственным сыном. Который, кажется, единственный в мире не готов был безоговорочно ее принять.

— Что-то не так, — пробормотала Хельга, задумчиво водя пальцами по животу мужа.

— Не так, — живо согласился Артур. — Я похудел без тебя в этой треклятой командировке! И это, кстати, повод съесть еще один ма-а-аленький пирожок.

— Нет! Слопаешь еще всю миску до прихода ребят... Ага. Я поняла. Артур, мы пришли на крышу самыми первыми.

— Пожалуй. Но что здесь не так-то?

Действительно. Звезды на месте. Крыша Ясеня на месте, сам ясень, могучий, разросшийся, давший название их дому, тоже был на месте и терся ветвями о черепицу. Артур на месте, пусть и потерявший немного в весе.