Когда рабочие возвращаются домой с фабрики и поют, значит, в Республике покой. А два года назад случился неурожай, были бои на границе, по Республике прокатились волнения, и рабочие не пели. Наоборот, бастовали. Вивьен еще не разобралась с заводом, который работал на чарах, его запустили совсем недавно, но наверняка там действовал тот же принцип. Если человеку нравится работа — он поет, если не нравится — хмурится и выступает на митинге. Вивьен подрабатывала уже год, расписывала деревянные и глиняные игрушки. Она часто напевала смешные ярмарочные мелодии, когда работа спорилась.

В Пиране без Марчелло она бы запуталась непременно. Конечно, не везде. Ранним утром в пустой чайхане, на берегу старицы, в городском саду среди пышных драконовых деревьев или в тихой утренней библиотеке рядом с дедушкой Джордано ей было так же легко, спокойно. Она любила свою родину такой.

Но в других местах и ситуациях... А если все дело в ее отличии от обычных людей? Или нет?

— … помни, что настоящие карты и письма могут быть опасны. Скажем, бумагу пропитывают, кроме скрытых чернил, каким-нибудь ядом, и когда ты поднесешь ее к огню, яд начнет испаряться. Поэтому не забывай о маске и перчатках! — закончила подробное объяснение Мира.

— Змеюш, тебе хоть завтра в ЧК идти работать, — подмигнул сестре Радко и дернул ее за одну из двух длинных темных кос, действительно похожих на змей.

— Пока по возрасту не подхожу, — печально вздохнула девочка.

Над костром пронеслась крылатая тень. Баська лениво повела глазом в ту сторону, куда умчалась летучая мышь, и снова задремала. В последнее время кошка предпочитала охоте на живность охоту на оставленный без присмотра кусочек мяса.

— Послушайте, — нарушила молчание Вивьен. — Там все не так. Папа улыбался мне, когда мы с Марчелло пришли его навестить, а его руки и спина боялись. Его жена и дети тоже улыбались, но как будто куклы деревянные, которых я расписываю. Было много разных встреч, и я видела, как люди себя ведут. Не так. Марчелло разговаривал с профессором Алессандро. Красивый эльф... не такой красивый, как Арджуна, но тоже золотой. И Алессандро говорил, как хорошо стало в Пиране, какая у них конституция, как свободно и сыто живется людям. Да, Пиран богаче Блюменштадта. Марчелло согласился, что хорошо, а потом начал расспрашивать о колониях на юге. Алессандро быстро-быстро сказал, что скоро обязательно будет лучше, он улыбался, а глаза его врали. Я не понимаю! Мне трудно, больно дается ложь, но это я. А как обычные люди?

— Судя по книгам и по тому, что папа рассказывает о своей работе, есть люди, которым не больно, — ответил Радко. Сломал пополам сухую веточку, потом еще пополам и сунул ее в костер. — А мне... было бы больно врать близким.

— Обман — не всегда плохо... Правда? — спросил Шамиль, поочередно заглядывая в глаза родных. Вивьен сделала над собой усилие и не отвернулась. Братишка самый младший из них, ради него надо потерпеть.

— Правда, — осторожно сказала Мира, косясь при этом на старшего брата.

— И они даже не обманывали. Они берегли меня, ведь я еще маленький. Они бы сами рассказали потом, если бы я не услышал случайно.

Голос мальчика, очень тихий, ровный, почему-то напомнил Вивьен скулеж Фенрира, когда Радко и Герда обрабатывали его раненую лапку.

— Твои родители?

— Угу.

А ведь они догадывались. Наблюдательная Мира и ответственный Радко — наверняка. Даже она, Вивьен, хоть и с трудом порой разбиралась в тонкостях человеческих чувств, не могла не заметить. Ее родители, ее настоящие родители, Али и Марчелло, были вместе, даже разделенные столом, стеной, несколькими кварталами или днями пути. Герда и Саид буквально дышали друг другом. Хельга и Артур, такие разные, являлись ходячей иллюстрацией словосочетания «половинки единого целого».

У Шамиля была прекрасная семья. Внешне, пожалуй, самая нежная из всех семей, что жили в Ясене. Милош славился своим большим, добрым нравом, Камилла слыла главной аристократкой Блюменштадта, даром что почти все лето проводила на опытных полях, не чураясь ни земли, ни навоза. У них не повышали голоса, Шамиля ругали крайне редко и никогда не наказывали. Ссорились ли между собой Милош и Камилла? Если и да, то дети об этом ничего не знали. В отличие от. Ох, как же перепугалась однажды Вивьен, когда Марчелло кричал на Али, а тот молча бил тарелки!

И все-таки они догадывались. Теперь знали точно. Шамиль рассказал брату и сестрам историю своей семьи. Да, Милош и Камилла очень дорожили друг другом, обожали единственного сына, но в прошлом у каждого осталось то, что называют Великой Любовью.

— Это плохо? Что у твоих родителей брак скорее из уважения, чем от большой романтики? — спросил у брата Радко, как только Шамиль замолчал и подвинулся поближе к Баське. Таким тоном Радко расспрашивал ребят, которые притаскивали ему своих больных зверей.

— Плохо? Да ну... И не мне жаловаться, когда Вивьен приемная и только вернулась от родного отца. А Хельга вообще нежить, у них с Артуром детей нет.

— Нету? А как же птица? — протянула Мира, и парни почему-то опять прыснули.

— Птица? Как это? — удивилась Вивьен.

— Ты же знаешь, иногда о какой-то вещи говорят: это их детище, — объяснил Радко. — Как родители растят ребенка, заботливо, с любовью, так и создают некоторые предметы. Например, Артур и Хельга так работают над своей птицей.

— Поняла, — Вивьен кивнула старшему брату и повернулась к младшему. — Шамиль, тебе не плохо, но ты грустный.

— Уже не очень грустный, — Шамиль погладил Баську и снял с ветки ломтик поджаренного хлеба. Вслед за ним захрустела и остальная компания. Мальчик сжевал кусочек и тихо сказал: — У нас ведь все разные. Но мы же как-то вместе, у нас в Ясене хорошо и дружно. А если бы мама и папа не поженились и тосковали бы всю жизнь? Вот это было бы точно плохо.

— Ага, — подтвердил Радко. — В книгах рассказывается про великую всю из себя любовь, до гроба, верность, никому, кроме тебя... Пф! И чего? Сидят по углам, дуются, как мышь на крупу, страдают...

— … убивают соперников, кончают с собой, — подхватила Мира.

— Если себя убить, то потом ничего не будет, — покачала головой Вивьен. — Их самих не будет, дети не появятся. А у твоих родителей, Шамиль, появился ты.

— И это очень круто! — воскликнул Радко и крепко хлопнул брата по плечу.

— Тяв! — сонно добавил Фенрир.

Совсем стемнело. С реки полз холодный туман, но прятаться в шалаш ребята не спешили. Завернулись в одеяла, подсели поближе к костру, животным и друг другу. Радко играл на окарине тягучие, дрожащие мелодии, Фенрир подпевал ему, а Вивьен смотрела на звезды. Потом по рукам Шамиля и Миры пошла гитара, низкий ломкий голос Радко вторил высоким чистым голосам брата и сестры, а Вивьен по-прежнему смотрела на звезды.

На миг ей показалось, будто серебряные пылинки тоже вращаются, внимая переборам струн. Вот бы нарисовать однажды, как они танцуют.

Туман стал совсем густым. Ни костер, ни луна не позволяли видеть дальше, чем на десяток шагов, и Радко чутко вслушивался в ночь. Брат и сестры грелись в шалаше, Баська ушла к ним, а верный Фенрир, старый, но еще полный сил и отваги, спал под боком у хозяина, время от времени настороженно приподнимая умную морду. Сам Радко не уснул бы, даже если бы не вызвался дежурить первым.

Удивительно. Наконец-то, впервые за два месяца, они собрались привычной компанией. Не хватало маленькой Лейлы**, но сестренке еще расти и расти, прежде чем ей позволят выбираться с ними на природу.

Вместе. А Радко было так одиноко, как пела об этом его любимая окарина.

Несмотря на горячую привязанность друг к другу, каждый хранил свои секреты. Они росли вместе, по-настоящему, в обход всяких формальностей, родные, и каждый оставался самостоятельной, независимой личностью.

Но подобное случилось впервые. Когда Радко до дрожи хотел бы поделиться, спросить совета или просто напроситься на объятия. Хотел и не имел права.