О претензиях семьи мельников на время забыли. О своих собственных просьбах — тоже. Маленький кабинет Марлен вдруг заполнился до отказа, откуда-то сами собой материализовались стулья, лавки... Люди заговорили, заспорили, делясь друг с другом своими соображениями, радостями и бедами. У чьего дитяти от распада семьи припадок случился, какой ребенок вздохнул спокойно, забыв о каждодневных ссорах родителей, кто обрел свое счастье, свою подлинную любовь, избавившись от навязанного брака. Без участия Марлен вспомнили, как расцветает, меняется на глазах приемная дочка Али и Марчелло. Опять же, самостоятельно рассказали о парнишке, который поверил любовнику, сошелся с ним, а потом, не вынеся ссор и драк, повесился.

За окном серели унылые сумерки, а Марлен слушала, слушала, изредка вставляла свои реплики и думала о том, что закон — это всего лишь знаки, тропинки, рамки. Рамки, которые могут сдавить, задушить, а могут поддержать, не позволить свалиться. Ей хотелось верить, что законы Республики относятся ко второму типу рамок. Но никакой закон не научит любить или ненавидеть, заботиться или пренебрегать.

— Расходиться бы пора, товарищ Марлен! — вклинился в короткую паузу начальник охраны. — А то ребята устали-то, к семьям своим, о каких вы тут балакаете, торопятся.

— Ох, простите! Конечно, конечно, сейчас! — Марлен вскочила, прижимая ладони к пылающим от стыда щекам, и обратилась к стихийному собранию: — Голубчики, дорогие, хорошие, давайте до завтра, а?

Заскорузлые, непослушные пальцы ученика, в чьей седой бороде виднелись редкие рыжие прядки, еле-еле выводили последнее в предложении слово*. Не в первый и точно не в последний раз Эрвин наблюдал подобную картину. С осени учил взрослых в вечерней школе, но так и не свыкся. К горлу подкатывали слезы.

Сын секретаря при старшем жреце, Эрвин с детства не знал тяжелого физического труда, а после того, как вылетел из отчего дома за связь с мужчиной, как только ни добывал себе хлеб насущный. Но старательно берег свои руки лютниста и всячески избегал грубой работы.

А в школу к нему шли не только белоручки. Отпахав свое на мануфактуре, на стройке, в мастерской, с онемевшими от инструментов и тяжестей пальцами и сумрачными огоньками в глазах, они отдавали лишний час отдыха и сна, чтобы учиться счету, грамоте, узнавать историю и географию, слушать о неведомых краях.

И вот ему, менестрелю, бродяге, который женился лишь на старости лет, никогда не отвечал за своих детей и не помогал выгнавшим его родителям, ему — учить этих людей, суровых, неповоротливых, изувеченных и закаленных своим ремеслом, тащивших на себе не только целый город, но и собственные семьи? Учить, искать общий язык, находить точки соприкосновения, что порой казалось просто невозможным. Ведь одно дело — тронуть, размягчить сердце мимолетной балладой, которую вскорости развеет ветер, и совсем другое — добиваться прочных серьезных знаний.

Огромным подспорьем стал привет с берегов Бланкатьерры. Милош в подробностях поведал Эрвину об открытии Кончиты, которое очень быстро облегчило жизнь и самому менестрелю, и, что важнее, его ученикам. Теперь он просто отложил на будущее области знания, находившиеся в третьем круге, предоставил своим подопечным больше свободы в тех заданиях, что попадали в первый круг, и сосредоточился на втором.

Не может ученик решить задачу на бумаге? Хорошо, дадим ему предметы, пусть сначала решит с помощью материальной подсказки. Не получается вычесть из одного двузначного числа другое? Напомним, что такое двузначное число, что такое разряды единиц и десятков. Не выходит прочитать сложное слово? Подскажем соответствующее правило чтения.

Постепенно появлялись и другие приемы. В частности, тот, который родился из работы во втором круге и отрабатывался четвертое занятие подряд. Для себя Эрвин коротко назвал его: «отказ не принимается»**.

Заскорузлые пальцы вывели последнюю букву, и над седой с рыжими проблесками бородой расцвела блаженная улыбка. Все, справился, наконец-то! Можно отдохнуть! Рука потянулась было положить на место перо...

— Подожди, — попросил Эрвин. — Ты уверен, что ничего не забыл?

— Ну... да, — растерянно ответил ученик.

— Подумай. Что еще должно быть в этом предложении? — менестрель запнулся о свою абстрактную формулировку, исправился: — Какого знака не хватает в написанном тобой предложении?

— Дык это... Ну... Не знаю.

— Какой знак должен стоять в конце этого предложения?

Седовласый мужик сокрушенно покачал головой. Эрвин обратился к остальным ученикам, довольно быстро выудил у них, какие знаки препинания могут быть в конце предложения, какой именно знак необходим в данном случае и почему. Не оставил пытку, вновь вернулся к первому ученику, попросил повторить.

— Дык вот... В конце предложения точка, значит, вопрос и этот, как его... Когда кричат.

— Восклицательный знак.

— Он! Восклицательный знак.

— А у тебя что должно стоять?

— Точка.

— Почему?

— Не кричат и не спрашивают. Так, говорят.

— Отлично. Ставь точку и можешь отложить перо.

Легкий канцелярский предмет выпал из радостно разжавшихся пальцев. Эрвин отвернулся. Отказ не принимается. Он уже заметил, как влияет на самых слабых, неуверенных в себе учеников простое повторение правильного ответа. Расправляются плечи, загораются глаза. А знания, не просто услышанные, а собственными устами проговоренные, себе присвоенные, кажется, откладывались надежнее.

После урока ученики поспешно засобирались домой. Уж почти ночь на дворе, а еще к детям идти, внукам, кормить, убирать, мыть, готовить...

— Тебе помочь, коллега? — певучий голос Марлен внезапно раздался над самым ухом Эрвина, когда он складывал в стопочку исписанные во время занятия листы.

— Преимущества моего возраста! Благосклонно принимать помощь прелестных юных барышень, — менестрель развернулся, галантно поцеловал пальчики арфистки и кивнул на карту за своей спиной. — Сними и спрячь в тубус. И послушай немного старческое ворчание, раз уж ты имела несчастье заглянуть ко мне на огонек.

— Поворчи, поворчи, позарься на мой хлеб.

Эрвин сложил листы в папку, взял тряпку, чтобы протереть столы — не все рабочие успевали как следует отмыть руки — и принялся исполнять свою угрозу.

— Видела, с каким лицами уходили? И сегодня лишь середина рабочей и учебной недели. Стараются, к знаниям тянутся, стискивают зубы, а учатся. Всего час-другой, Марлен! А люди уже выжаты получше вот этой тряпицы. Как торопятся, заметила? У кого семеро по лавкам, у кого родичи квелые. А ведь ко мне в школу приходят самые ответственные, заинтересованные. Перед нами наглядное объяснение того, что предсказывал Шалом.

— Ты о том, почему люди не сумеют удержать власть, почему революционная диктатура рухнет, и придут новые собственники? — спросила Марлен. Карты и картинки она уже прибрала. Подошла к шторам на окнах, потрогала. Липкие совсем. Пора бы снять да постирать.

— Да. Ведь в деле народовластия что главное? Чтобы власть действительно принадлежала народу, а не его выборным представителям в советах и комитетах. И уж тем более не чиновникам, не к ночи будь помянут подчиненный Саида, который охотник до женских округлостей. А как они могут пользоваться своей властью, если у них банально не хватает знаний, времени и сил? Хорошо, знания худо-бедно я им даю. Но лишних трех-четырех часов в сутках я из кармана не выну.

— Поворчал? Теперь меня послушай. Надо что-то менять. Я не предлагаю эликсир жизни, живую воду, нет, но... Вот сегодня погостила я в одном доме. Там хозяйки по собственной инициативе потихоньку налаживают общее хозяйство. Пока только три семьи, но другие на них с интересом косятся. Конечно, три-четыре часа они не наскребут, но полчаса-час — тоже сокровище, правда? Наши два дома, фёновских, пример подают. У Ядвиги детеныш с горячкой свалился, я ее пораньше с работы прогнала. Так она очень даже настроена в своем доме организовать что-то вроде общественного пригляда за детьми.