— И как тебе каморка? — полюбопытствовала Ядвига, отрываясь от бумаг и расправляя затекшие сутулые плечи.

— Каморка? Хоромы! — и Марлен для наглядности пошире развела руками. — Совершенно спокойно делится на три части. Две трети — красотке с ребенком, треть — ее давешнему благоверному.

— А кухня?

— А кухня в доме общая. Хозяйки договорились, как-то печку делят, а потом чугунки по своим квартиркам растаскивают. Три семьи вообще в одной посуде готовят, там же, на кухне, и обедают. Говорят, всем гуртом веселее, да и жир экономнее расходуется.

— Ну и что наш разнесчастный мужичок заартачился? Присоединился бы к большому котлу.

— Пф! С его норовом в распростертые объятия не прыгают.

А характер у настырного просителя был таков, что в мелкие чиновники Йотунштадта милее брали.

Собственно, как только закон Республики разрешил разводы, его жена, выданная замуж по сговору, быстренько своим правом и воспользовалась. Да вот беда: разъезжаться бывшим супругам оказалось некуда. Так и жили в одной квартире, она с дочкой в своем углу, он — в своем. И все бы ничего, но мужичок, разобиженный на весь свет, новую власть, жену, соседей и почему-то на Марлен лично, проходу своей некогда половинке не давал. То подружек спугнет, сверкая голым задом в прорехах исподнего, то в поддатом виде к ребенку со сластями подкатит, то лапу в кастрюлю запустит. И хуже всего, что прибирать в своем углу он забывал напрочь. Не ночевать же в хлеву, не вешать на кастрюли замки?

Потерпела женщина месяц, другой. Потом терпение иссякло. Решила своими силами соорудить в квартире какую-никакую перегородку. А мужик, едва понял, к чему дело идет, бросился обивать пороги в здании Совета. Простора мало, делить нельзя, дитятке поиграть негде будет... Ну, Марлен и сбегала на место, разведать, что да как. Не первая пробежка и не последняя.

— Так и запишем: от-ка-зать, — раздельно, будто вколачивая гвоздики в крышку гроба незадачливого просителя, проговорила Ядвига, делая пометку в документе.

В дверь постучал следующий посетитель. Ядвига вздохнула и тоскливо посмотрела за окно.

— Беги уже к своему детенышу, я сама остальных приму, — сказала Марлен. Накануне у ее коллеги слег с горячкой сын. Вроде бы ничего страшно, будничная простуда. Но единственный ребенок у вдовы... Как не волноваться?

— Справишься? Еще часа три до конца рабочего дня. Официального.

— Обижаешь!

Они могли бы поступить иначе. Поначалу предложили поскрести по сусекам бюджета, выделить деньги на новых чиновников. Но тут взорвался не хуже своего пороха Артур, который готов был каждый лишний медяк вытребовать на свои проекты: там воду провести, дорогу подлатать, здесь освещение наладить. Какие-такие деньги на чинуш, коли телега между тем городом и той деревней одними молитвами возницы проезжает?

Добавил Саид, злой, как полдюжины Арджун, вставших не с той руки. В ЧК внезапно пошли работники, которые не брезговали пользоваться служебным положением. Один красавец даже откровенно запугивал бывших аристократок и регулярно потрахивал трех растерянных благородных девиц, пока о его делишках не прознал сам главный чекист.

— Что ты возмущаешься, Саид! Ведь свобода нынче, и каждый волен выбирать, с кем ему спать, без благословения жреца и батюшки, — мило улыбался любвеобильный юноша, и не думая прикрывать простыней свой гордый член и белые, испуганно сжатые бедра девушки.

— Ах, свобода. Будет тебе свобода. Под трибуналом.

Словом, чиновников без острой нужды порешили не плодить, а имевшимся полномочий чрезмерных не давать.

Оставались главные источники власти, местные советы. Но формировались они медленно, работа в них шла туго, много обязанностей за раз они покуда не тянули. Да и Марлен с Ядвигой и еще парой коллег стремились лично общаться с людьми. Слушать, исследовать, понимать, что происходит с семьей при новом порядке. Что законы Республики изменили к лучшему, где причинили вред, в чем были недостатки, недоработки.

Ядвига торопливо убежала к разболевшемуся ребенку, а Марлен позвала очередного посетителя. За ним еще двух. И еще. Невеселый выдался день, дождливый и разводный. И позавидовать бы Зосе, которая принимала роды, помогала явиться на свет новой жизни, да только и у нее бывали несчастливые дни, то выкидыши, то мертворожденные. Что ж, каждая из них — на своем месте.

Размеренный, внушительный стук в дверь.

— Войдите!

В комнату вплыли, один за другим, будто гусаки на озерную гладь, аж четыре человека.

— О, — Марлен озадаченно прикусила губу, метнулась в соседний кабинет и принесла еще два стула: — Прошу, присаживайтесь.

— Какие манеры, — брезгливо морщась, протянула единственная в компании женщина. — Где ж твои манеры были, когда ты дочку мою развращала, а?

Опаньки. До Зоси девчоночку одну она в постели приголубила. Только девчонка та ныне годилась посетительнице разве что в сестры.

— Простите?

— Ты невинную рожу-то не корчи, — встрял в разговор мужчина, несхожий лицом с остальными. Видно, супруг брезгливой и отец развращенной якобы девушки. Другие, скорее всего, ее дядьки.

— Весь Блюменштадт знает, что ты с бывшей фёновской командиршей спишь! — выпалил как раз предполагаемый дядька.

И весь Блюменштадт свечки держал? То-то дивная вышла бы иллюминация.

— Да-да, я вас слушаю, развивайте вашу мысль, — приглашающе повела рукой Марлен, стараясь не заржать.

— Она еще издевается, паскуда! — вскрикнула женщина и грохнула по столу ладонью.

— В здании Совета имеется охрана. Прошу, продолжайте, но потише, предлагаю не беспокоить ребят.

— Чего продолжать-то? — зло, но уже вполголоса, отозвался отец. — Дочка наша замужняя была, честная женщина, мы уж о внуках размечтались, а она... на развод подала. Сюда, значит, к тебе шлялась, а потом р-р-раз! — и уже с бабой сошлась. Да с какой бабой! Девка рабочая с мануфактуры...

— А вы кто будете, позвольте полюбопытствовать? — спросила Марлен.

— Мельница у нас, хлебопекарня.

Да, действительно, заходила к ней пару недель назад полненькая милая девчушка, сама что булочка с прилавка родителей.

— Помню, и дочку вашу помню, и выпечку вашу пробовать доводилось. Отличный хлеб, доброе дело делаете!

— А ты — доброе? Разводы, разврат сплошной, срам какой устроили! — вновь повышая голос, наседая на стол пышной, как у дочери, грудью, заговорила женщина.

— Ну, что я могу вам ответить, — миролюбиво улыбнулась Марлен. — Подобные отношения в Республике не запрещены. Только это я и сказала вашей дочери, и показала соответствующий текст закона. А развелась она со своим супругом, подозреваю, потому что жить с мужчиной не может, будь он хоть семи звезд во лбу.

Громкие голоса семейства, которому Марлен в общем-то даже сочувствовала — шутка ли, как мир для них перевернулся! — привлекли внимание тех последних посетителей, что ждали в коридоре. Дверь несмело скрипнула, в щель просунулись любопытные лица. Мелькнула усатая улыбка одного из охранников.

— То-то и оно! — говорливый дядька постучал пальцем по томику свода законов, что лежал на столе, а молчаливый дядька согласно затряс головой. — Вчера семьи разваливать начали, разводы разрешили, сегодня у вас бабы с бабами, а мужики с мужиками спят, а завтра что? Бабы от разных мужиков рожать начнут, в одной постели втроем-вчетвером кувыркаться одобрите? Так?

— Помрем! Перемрем как есть с такими раскладами!

— А правда, страшно-то, — донеслось из коридора. Усатый охранник кивком спросил, мол, помощь не нужна ли, а на лбу его отчетливо читалась тревога. Он всей душой радел за новую власть, но ответов на подобные вопросы у него явно не находилось.

Можно подумать, у нее они были... Марлен сделала охраннику знак, что сама справится, встала, сняла с полки за спиной книгу с именем Марчелло Пиранского на обложке и уверенно сказала:

— Не страшно. И не перемрем. На досуге почитайте, полезная книга, в ней рассказывается о развитии общества. Прежде всего о власти, хозяйстве, но и семья упоминается. Когда-то в древних племенах групповой брак считался нормой. Да, часть этих племен практически исчезла, как, например, вервольфы, но по иной причине. Их просто-напросто вырезали. А часть племен стала основой наших современных народов, их кровь течет в наших жилах. Но! — Марлен подняла руку, предупреждая возмущенные возгласы. — Республика не предлагает вернуться в прошлое, наоборот, мы все обращены к будущему и настоящему, в котором это будущее создается. Вы спрашивали, что произойдет завтра, если сегодня разрушаются семьи и разрешены порицаемые прежде отношения? Я не знаю. Что произойдет завтра, зависит от всех нас. Создадим ли мы на месте старой семьи новую семью, лучшую, или устроим вертеп, или перебьем друг друга к такой-то матери — это наш выбор, наше решение.